Глава 2. Институциональная непрерывность и
«Вашингтонский консенсус»

Под термином «Вашингтонский консенсус» мы понимаем практическую политику, рекомендованную правительствами США и других членов «большой семерки», МВФ и Всемирным банком и осуществлявшуюся в России в 1990-е годы.

2.1. Выбор метода анализа

В предыдущей главе мы показали, что крах плановой экономики и общественной системы в бывшем Советском Союзе в значительной степени был вызван внутренней логикой его развития. В существенной своей части этот крах стал результатом глубоких противоречий в системе стимулов, противоречий, которые особенно обострились на поздних этапах существования социалистической системы, свидетельством чему стал рост и укрепление могущества параллельной экономики. Из нашего предыдущего анализа естественным образом вытекает вывод, что реформа, исходившая из того, что переход к рыночной экономике начинается как бы «с чистого листа», не могла быть эффективной. Для того чтобы наполнить реформы смыслом, они с самого начала разработки и осуществления должны были быть направлены на замену институтов реально существовавшей параллельной экономики, которые не только пережили крушение коммунизма, но и предстали впоследствии почти бесспорными властителями посткоммунистической экономики.

Однако понимание всего этого не было широко распространено среди российских реформаторов и среди их западных советников в то время, и даже сейчас, через тринадцать лет «перехода к рыночной экономике» оно еще не принято большинством поборников «переходной экономики». Вместо того чтобы сделать своим приоритетом институциональные преобразования, реформаторы пошли по пути немедленных внешне радикальных изменений («шоковая терапия»), сформулированных в виде известных Вашингтонских пакетов согласованных комплексных программ. Базовые элементы этих программ иногда обозначаются в сокращенном виде как СЛП (стабилизация, либерализация, приватизация) (см., например, [226, с. 242]). В настоящей главе мы обсудим как с теоретической, так и с фактической точки зрения воздействие политики СЛП на переходный процесс, учитывая, что ее практическая реализация попала в полную зависимость от институциональной непрерывности, т.е. от фактических прав собственности и рыночной структуры, унаследованных от параллельных структур бывшей плановой экономики.

Формальная отмена плановой экономики в России и начало политики СЛП, вне всякого сомнения, повлекли за собой разительные, во всяком случае, внешние изменения. В своем раннем обзоре результатов российской программы реформ Стэнли Фишер отмечает как ее положительные, так и отрицательные стороны: «К положительным сторонам относится успешное начало приватизации, быстрый рост сектора розничной торговли, действие и расширение обменного валютного рынка. К отрицательным сторонам можно отнести высокие темпы роста инфляции, лишь частичную либерализацию цен, которая не находит продолжения, а также то, что внешняя торговля остается в значительной степени регулируемой... положение с бюджетом остается неясным, как неясным остается разграничение полномочий между различными уровнями финансовых органов. Положения, регулирующие внешние инвестиции, являются, в лучшем случае, запутанными...» [213, с. 8]. Со времени написания этого доклада, в вопросах, упомянутых Фишером, достигнут заметный прогресс: более половины ранее государственных предприятий в российской промышленности были приватизированы, что вместе с новыми частными предприятиями позволило увеличить долю частного сектора в ВНП страны до более чем 60%. Инфляция была снижена, и, что важнее всего, российские потребители во все большей степени получали разнообразие потребительских возможностей, к которым у них никогда не было доступа при коммунистическом режиме. С другой стороны, страна столкнулась с резким спадом промышленного производства, который уничтожил около 60% добывающего и обрабатывающего секторов, существовавших до начала реформ, а также с высоким и продолжающим расти уровнем безработицы, со стремительным ростом неравенства в распределении доходов, с вырвавшейся на свободу мафией и, в недавнее время, с финансовым крахом, вынудившим правительство объявить дефолт по своим долговым обязательствам и практически парализовавшим банковскую систему.

Однако самая большая проблема, возникающая, когда политику СЛП пытаются оценивать по принципу «что сделано и что не сделано», состоит в том, что теряется из виду самое главное. Примечательно, что некоторые из самых горячих западных сторонников СЛП в конце 90-х годов выразили понимание ограничений, внутренне присущих такой политике. Так, в апреле 1998 года исполнительный директор МВФ М. Камдессю и заместитель министра финансов США Л. Саммерс выразили озабоченность на ежегодной конференции Американо-российского делового совета в Вашингтоне не столько темпами инфляции или дефицитом государственного бюджета, сколько главным направлением, в котором движется Россия. Радио «Свобода» привело цитату из выступления Саммерса, в котором он сказал, что «Москва должна начать искать ответы на главные вопросы о том, какой капитализм она хочет построить», а также, что «не может быть худшей новости из России, чем та, что, спустя годы усилий освободившись от одной мертвой экономической модели, она находится на грани внедрения другой сомнительной модели».

Несостоятельность аргументации, основанной на доводах «за» и «против» СЛП, может быть проиллюстрирована на примере следующего парадокса: общеизвестным фактом в экономической теории является то, что параллельная экономика, или черный рынок, возникает как продукт сильно регулируемой экономики. Можно по-разному оценивать скорость процесса дерегулирования после начала реформ, но нельзя отрицать, что Россия в настоящее время имеет меньшую, а не большую степень регулирования экономической активности по сравнению со временами плановой экономики. В действительности с достаточной долей уверенности можно утверждать, что российская экономика относится к самым «свободным» экономикам в мире, если не с точки зрения формального институционального регулирования, то с точки зрения практического осуществления. Свобода предпринимательской деятельности и свободное ценообразование теоретически должны были привести к слиянию официального и черного рынков. Вместо этого масштабы и влияние параллельной экономики за годы переходного периода неизмеримо возросли.

Если исходить из традиционного подхода к реформированию плановой экономики как к процессу, развивающемуся «сверху», этот парадокс не имеет объяснения. В то же время подход, предлагаемый нами в данной главе и учитывающий институциональную непрерывность, т.е. устойчивость раз сформировавшихся институциональных форм, может быть успешно использован для выработки гораздо более адекватного понимания природы переходного процесса, необходимого для разработки реалистической политики преобразований. В практическом смысле наш метод позволит увидеть тесную связь между состоянием плановой экономики в бывшем Советском Союзе к концу его существования и современным переходным положением, а в теоретическом смысле этот метод сводит воедино методы анализа, которые должны применяться при рассмотрении настолько отличных друг от друга экономик, как экономики России и Китая.

Предлагаемое нами альтернативное видение рассматривает события последних лет не как начало принципиально нового этапа в развитии российской экономики, а лишь как свидетельство окончания одной из стадий трансформации российской плановой экономики – перехода не к рынку, а к «постплановой» стадии развития [275]. Если Россия отныне все же двинется в сторону обычной рыночной экономики, то, на наш взгляд, этот процесс повлечет за собой необходимость начала совершенно новой стадии, а не простое продолжение существующих тенденций. Главный вопрос для любой теории в том, насколько она полезна для понимания реальной действительности, поэтому мы рассмотрим здесь с приведенной точки зрения наиболее значительные характерные черты текущей российской экономики.