Политики (как, впрочем, и другие люди) оказываются порой в ситуации, когда — по разным причинам — не могут называть вещи своими именами или же высказываться прямо.
Александр Гнездилов. Фото: пресс-служба партии
Это особенно часто бывает в диктаторских режимах, где решение любой политической задачи требует сперва твоего выживания, как условия недостаточного, но необходимого.
Я отношусь к этим ситуациям с пониманием и очень большой толерантностью. И в то же время нам стоит понимать: наши ограничения на высказывание правды — это сугубо наши проблемы.
И если нам приходится быть уклончивыми — это совсем не значит, что вместе с нами уклончиво-гибким должен стать и весь остальной мир. Скорее даже наоборот.
Да и нам самим важно чувствовать меру допустимого компромисса, не заходя в нём слишком далеко, чтобы разумная осторожность не перерождалась в нечто куда худшее.
Иногда, если не можешь назвать вещи своими именами — лучше просто помолчать, а не изрекать беспрестанно благоглупости на грани подлости.
Не только можно, но и нужно в любой доступной нам сегодня форме требовать мира и немедленного (или хотя бы скорейшего) прекращения кровопролития. И не временного перерыва на пользу злодею, чтобы потом он, переведя дух и восстановив силы, снова принялся за своё чёрное дело — а настоящего и полного окончания бойни. Это верно и абсолютно необходимо.
Но нельзя уравнивать агрессора и жертву, ставя их на одну доску. Не можешь сказать всю правду о происходящей трагедии — ок, не надо, но и не лукавь тогда. Ибо здесь лукавство, моральный (а точнее — аморальный) релятивизм оборачивается оправданием зла и соучастием в нём.
Или вот проповедь о ненасилии, о том, что насилием ничего не решить и ничего не достичь. На первый, беглый, взгляд и благородно, и верно по сути. Но лишь на первый и очень поверхностный, ограниченный одними красивыми лозунгами.
Ведь представим себе на секунду, что к демагогии этой прислушались бы и бросили своё оружие наземь советские солдаты в битве под Москвой или в окопах Сталинграда. Что стало бы в итоге с миром? Что стало бы с жителями оккупированных территорий — и что с узниками концлагерей, которые не дождались бы освободителей?
Тем более подумайте: как выглядит такая проповедь, звучащая не от ангелов с небес, и даже не из нейтральной страны, а попросту с другой стороны фронта, из Берлина и Мюнхена, от недобитых веймарских политиков?
Когда к власти в Германии пришёл Гитлер, бургомистр Кёльна Конрад Аденауэр отказался вывешивать нацистские флаги в знак приветствия и был вынужден уйти в отставку.
Он уехал в крошечный город Рёндорф на Рейне. Поселился в маленьком домике. Дважды его арестовывало гестапо. Он не был активным участником антигитлеровского сопротивления.
В 1949 году Аденауэр — в 73 года — стал первым канцлером ФРГ и занимал этот пост 14 лет, а после отставки вернулся в Рёндорф и прожил там последние 4 года. Теперь в его маленьком доме музей, я был там.
Да, Аденауэр много молчал в те страшные годы. Его легко осудить за это, но (лично мне) легко и понять. Но он не призывал с трибун других поддаться злу. И хорошо бы нам всем в любых обстоятельствах брать с него в этом пример.
