Псковский депутат от партии ЯБЛОКО Лев Шлосберг — о смысле оппозиционной деятельности, судьбе Турчака и профессиональной деформации Путина.
В условном списке «лидеров оппозиции» всё чаще звучит новое имя — 52-летнего Льва Шлосберга. Глава Псковского отделения ЯБЛОКА за последний год превратился из регионального политика в федерального (хотя сам он противник подобных определений). Тому способствовали его расследование тайного захоронения погибших на Украине псковских десантников, конфликты с одиозным губернатором Андреем Турчаком, наконец — громкое лишение мандата Законодательного собрания региона. В интервью Znak.com Шлосберг рассказал о том, каково это — больше двадцати лет защищать интересы демократии в небогатом маленьком регионе.
— Во времена СССР Вы интересовались политикой? Были пионером, комсомольцем?
— Я интересовался общественной жизнью, пионером был, комсомольцем был. В КПСС не вступал совершенно сознательно, поскольку мои личные политические убеждения к 1980-м, когда я учился на истфаке в институте, не были коммунистическими. Поэтому в партию я не вступал. Мне предлагали, я отказался.
— Что вам не нравилось в коммунизме как учении?
— Во-первых, я учился на историческом факультете Псковского педагогического института, работал с литературой, с первоисточниками, с хрестоматиями, и я понимал, что советская история – это история скорее трагическая, чем счастливая.
У нас на факультете преподавали люди, непосредственно попавшие под репрессии. И они нам рассказывали то, что не было написано ни в каких учебниках. Иван Васильевич Ковалев, бывший ректор педагогического института, историк, рассказывал про убийство Кирова; мы знали о репрессиях от человека, который в сознательном возрасте пережил 1930-е.
Борис Петрович Селецкий, преподаватель античности, был изгнан из Петербурга, ему не дали защитить докторскую диссертацию, хотя он был участником войны, потому что его исторические и общественные взгляды не совпадали с официальной идеологией.
В целом в институте работало очень много глубоких людей, сильных ученых с критическим образом мышления.
Кроме того, мои взгляды формировались под влиянием семьи. Мы – люди из интеллигенции, а интеллигенция в целом знала, что происходило в Советском Союзе, даже если не всегда было всё известно доподлинно. Но была информация о репрессиях, о чудовищных жертвах, которые были принесены в ходе Гражданской войны, советских экономических реформ, коллективизации, голода. Поэтому к середине 1980-х годов я сформировался уже как антикоммунист.
— Потом настал 1991 год. Кого вы тогда поддерживали, что делали?
— Я узнал о путче в 8 часов утра 19 августа 1991 года, когда мама зашла в комнату, включила радио и сказала: «Лёва, послушай, что они говорят!». Это было заявление ГКЧП. Я помню, что это был понедельник.
Ну а дальше я, как и все демократы, которые не испугались произошедшего, стал писать листовку. Мы её напечатали, размножили и распространяли по городу. Наша задача была распространить информацию о происходящем в Москве, потому что телевидение и газеты были захвачены ГКЧП, можно было только слушать радио.
В общем-то, в первый день ещё не было понимания, что это закончится так быстро. Думалось о неделях или, может быть, месяцах противостояния. Но уже к вечеру 20 августа стало понятно, что всё завершится в считанные часы, потому что само развитие событий показывало, что ГКЧП не смог реализовать свой план. Уже утром 21 августа было ясно, что речь идет о последних часах путча.
Тут еще есть смысл вернуться в 1990-1991 годы, когда еще до путча случились события в Вильнюсе и Риге, в которых принимали участие военнослужащие, в том числе из Пскова. Во время пика событий я не был в Риге и Вильнюсе, но потом туда поехал и написал большой материал «Рецидив» и сделал фоторепортаж. Я был на похоронах рижских ОМОНовцев, обошел весь Вильнюсский парламент, знаменитую баррикаду вокруг него, и все это сфотографировал.
Фотовыставка умудрилась сутки провисеть в фойе Псковского драматического театра, потом ее сняли по указанию из обкома КПСС. Работники театра не дали уничтожить фотографии и вернули их мне.
К августу 1991 года внутренний страх перед системой у меня отсутствовал, я понимал, что эта система не является будущим нашей страны и с ней надо расставаться, вопрос – как.
— А как вы восприняли события 1993 года?
— Осенью 1993 года я был в Пскове, здесь тоже было очень тревожно. Я не ездил в Москву, но я понимал, что происходит коренной слом политической системы страны, причем одновременно происходят два события.
Первое – изменение государственного строя. Россия прекращает быть парламентской республикой. Какой бы она ни была, но с 1991 по 1993 год у нас была прогрессивная европейская форма государственного управления – парламентская республика.
Неважно, каким конкретно политическим содержанием она была наполнена, это мог быть вопрос политического и партийного развития, но это была парламентская республика и, на мой взгляд, это было перспективно для страны. И новую Конституцию России нужно было принимать как Конституцию парламентской республики.
В 1993 году сначала произошел насильственный захват парламента одной силой, потом его насильственное уничтожение другой силой, и параллельно состоялся принудительный и, на мой взгляд, абсолютно незаконный роспуск всей системы Советов, на которых держалась власть и на региональном, и муниципальном уровне. Это была принципиальная ошибка, этого нельзя было допускать. Но уже тогда стало понятно, что взят курс на строительство другого государства, во главе с фактическим монархом.
— …И тогда Вы разочаровались в Борисе Ельцине?
— Я никогда не был очарован Ельциным и никогда этого не говорил. У меня изначально было критическое отношение к Борису Николаевичу. Я не видел в нем оптимального руководителя страны. Это человек, за которого я сильно переживал, но которым я никогда не был очарован, хотя голосовал за него один раз на президентских выборах. Во второй раз я, конечно, голосовал за Явлинского.
Второе. В 1993 году произошла еще одна важная вещь: у нас была насильственным образом на сфальсифицированном референдуме принята Конституция, действующая до сих пор. Я не голосовал за эту Конституцию, хотя сейчас часто в судебных процессах и я, и другие демократы ее защищаем — как тень демократического устройства страны.
Для легитимного принятия Конституции было необходимо, чтобы на референдум пришло более половины избирателей России и более половины от пришедших проголосовали за Конституцию. Все, кто интересовался политикой того времени, помнят, что происходило с избирательными комиссиями, читали воспоминания, как председатель ЦИК Николай Рябов зашел в кабинет к Ельцину с реальными цифрами итогов референдума, а вышел с листком бумаги, на котором рукой Бориса Николаевича был написан другой процент явки и другой процент голосования.
Так и «посчитали», после чего бюллетени были немедленно уничтожены, потому что их пересчет показал бы, что легитимной Конституции в России нет. На это тогда согласились многие демократы, и они тем самым предали своих избирателей, страну и демократию. Якобы во имя спасения демократии они совершили подлог, и эта Конституция стала коконом, в котором родилась личинка, которая выросла во Владимира Владимировича Путина. Именно в этой Конституции он родился, созрел и вылез наружу. По-человечески я Ельцина часто жалел, но мне часто было за него стыдно.
— Как вы оцениваете президентские выборы 1996 года?
— После событий 1993 года в России состоялись только одни честные выборы: это выборы в Госдуму 1995 года, когда соотношение сил в стране не позволяло властям фальсифицировать результаты голосования. Но уже через год власти сфальсифицировали выборы президента, незначительно – в первом туре и значительно – во втором. Бориса Николаевича Ельцина в 1996 году не избрали, а Геннадий Андреевич Зюганов, победивший на тех выборах, свою победу сдал вместе с Родиной. Какие могут быть вопросы к коммунистам теперь? Геннадий Андреевич сделал выбор, выбрал сделку с совестью и стал частью системы.
Параллельно с политическими событиями развивались губительные события в экономике. В России в это время было крайне слабое правительство, оно сильнейшим образом зависело от нарождающейся олигархии, от каждого их платежа в бюджет, от их благорасположения. И тогда власть решила просто раздать государственное имущество. Это было сделано цинично, с помощью залоговых аукционов, разрушивших все надежды на формирование малого и среднего бизнеса и создание массового цивилизованного собственника в России, это было преступление против граждан, экономики и государства.
Всё это привело к дефолту 1998 года и полному разочарованию людей в самом слове «демократия». При этом демократии в России никогда не было, и когда говорят, что вот в 1990-е демократы были у власти, — это неправда. Не было в России у власти демократов никогда.
— Когда вы познакомились с Явлинским и почему пришли именно в «Яблоко»?
— Я, образно говоря, один из основателей партии «Яблоко». Дело в том, что «Яблоко» — единственная из действующих в России партий, которая возникла не из Москвы, а из регионов, и оттуда пришла в Москву.
После того как блок «Явлинский – Болдырев - Лукин» прошел в Государственную Думу в 1993 году, на местах начали создаваться областные общественно-политические объединения и организации «Яблоко». И вот в июне 1994 года в Пскове 10 человек – тогда ещё действовала такая норма – создали Псковскую региональную общественно-политическую организацию «Объединение «Яблоко», и я оказался одним из этих первых десяти человек, но не случайно.
В 1992 году я был одним из трех инициаторов создания в Пскове негосударственного высшего учебного заведения, в свое время оно было очень известно, это был Псковский Вольный университет, который был одним из первых демократических вузов в новой России. Это был небольшой вуз, на одном потоке училось не более 100 человек, мы хотели воспитывать региональную и муниципальную элиту – как государственную, так и в сфере экономики, культуры, права, психологии, журналистики. Планы были колоссальные – создать своего рода «Псковский Лицей».
Первый год вуз великолепно отработал, был огромный конкурс, но на второй год случилась проблема. Перед тем как почить в бозе, Верховный совет России принял губительное постановление о том, что право на отсрочку от службы в армии имеют только студенты аккредитованных (а не лицензированных, то есть допущенных до работы) высших учебных заведений. Аккредитация – это три выпуска подряд, а представьте себе, мы жили всего второй год. Мы могли остаться без половины студентов.
И мы взялись бороться за наших студентов, прошли большое количество судов, искали все юридические основания, которые позволили бы отстоять наши позиции, тем более что в Законе об образовании были зацепки и мы понимали, на чем строить защиту. Все-таки постановление Верховного совета – это не федеральный закон, и мы взялись за совершенно неожиданную для нас сферу деятельности – правозащиту, чтобы парни, поступившие в Вольный университет, могли доучиться, получить дипломы и потом решить вопрос со своей военной службой.
Я сам отслужил год в Грузии в ракетных войсках сухопутных войск и совершенно об этом не жалею, но я был уже взрослым сформировавшимся человеком с высшим образованием.
Мы понимали, что надо приводить законодательство в соответствие с цивилизованными стандартами и обратились ко всем без исключения фракциям в Госдуме. Но единственной фракцией, которая откликнулась на наше письмо, оказалась фракция «Яблоко». Остальные нам даже не ответили.
В это время в «Яблоке» был очень известный тогда депутат - Михаил Константинович Глубоковский, доктор биологических наук, избравшийся от Владивостока по одномандатному округу. И он возглавлял в Госдуме подкомитет по науке в комитете по образованию и науке. И он мне сказал: «Лев Маркович, я готов заниматься этим вопросом, но надо вас познакомить с Явлинским, чтобы он дал политическое добро, потому что нужно будет этой проблеме уделять большое время».
Он познакомил меня с Явлинским, я тому за три минуты рассказал о проблеме, и меня впечатлило, что он за три минуты всё понял. Это было важно, потому что у меня уже было понимание того, что в России появляется политический класс, который настолько далек от народа, что трех часов может не хватить, чтобы объяснить простейшие вещи. А тут хватило трех минут, Явлинский сказал: «Да, мы готовы заниматься этим вопросом, я все понял, Глубоковский будет в вашем распоряжении, при необходимости выходите на меня».
К слову, Явлинский стал потом почетным ректором Псковского Вольного университета.
В ситуации военного давления на власть на фоне событий в Чечне и других драматических событий «Яблоко» взялось бороться за права студентов негосударственных вузов. Наше знакомство с Явлинским произошло в самом начале 1994 года. И когда «Яблоко» стало отстраивать свои политические структуры, мне в Пскове было ясно, кого я могу поддержать, понимая, что это не абстрактные разговоры о свободе и демократии, а конкретная работа.
Я помню первый объединительный съезд в январе 1995 года в Голицыно, на котором более 50 региональных организаций создали общественное объединение «Яблоко», я – делегат того самого съезда, в партии 21 год, не знаю, сколько нас с таким стажем в партии. Я – один из партийных «стариков», в хорошем смысле слова.
— Итак, за драматическими 90-ми последовали нулевые и к власти пришел Владимир Путин. Когда вы узнали, что он будет преемником, какое он впечатление на вас произвел?
— Могу сказать, что когда на политической арене появился Владимир Владимирович Путин, я посмотрел на этого человека и, так как к тому времени уже был интернет, я без труда нашел материалы комиссии Марины Салье. После чтения этих материалов все вопросы к Владимиру Владимировичу у меня закончились еще до того, как он избрался президентом.
Кроме того, у меня есть генетическое отношение к службам госбезопасности. Я считаю, что ни в одной политической системе ни при каких обстоятельствах выходцы оттуда не должны получать политическую власть, даже если это высочайшие профессионалы. У них деформированное сознание, это – особенность их работы, и это не их вина, это просто профессиональная особенность. Это люди, которые должны уметь профессионально врать, иначе их возьмут с поличным и они провалят задание. Но это условие их профессиональной работы неприемлемо для публичной политики. При этом к Владимиру Владимировичу были серьезные вопросы по его работе в Санкт-Петербурге при губернаторе Собчаке. Результаты работы комиссии Салье не потеряли актуальности до сих пор, и, на мой взгляд, сомнений в подлинности этих результатов нет. Я никогда не голосовал за Путина и его людей ни на каких выборах.
— Как менялась внутренняя политика в Пскове в нулевые, по сравнению с 90-ми?
— На самом деле бедные регионы всегда бедные. Особенность бедного региона в том, что в Москве может происходить все, что угодно – меняться флаги на домах, меняться какие-то весьма звучные персоны, - а вот там, где нищета, бедность, упадок, всё будет примерно одинаково. Я могу сказать, что для жителей Псковской области приход Ельцина, уход Ельцина, приход Путина, уход Путина, приход Медведева, уход Медведева, новый приход Путина – это все одна и та же эпоха нищеты и безденежья.
Нужно признать, что, конечно, у Бориса Николаевича были здоровые политические стороны. Это человек, который ни разу в своей жизни не подал в суд ни на одно средство массовой информации и не закрыл ни одно издание, даже когда по центру Москвы маршировали колонны с лозунгами «Банду Ельцина под суд» и в газетах писали бог знает что. Но для него свобода слова была священной коровой, и он оставлял возможность для публичной критики – себя самого, в том числе.
Я считаю, что российские журналисты должны быть благодарны Ельцину по гроб жизни именно как профессиональная корпорация за то, что он позволил им проявиться, состояться, получить всероссийскую известность, никого не запретил и ничего не закрыл.
В этом плане Путин стал его полной противоположностью: пока он не забетонировал информационное поле, он не успокоился. Он и сейчас в этой части не может успокоиться – как бы что-то где-то не выросло.
Что касается второй важной вещи, Ельцин понимал, что Россия – это Федерация. Он прошел сильнейший кризис с национальными республиками, когда распад Советского Союза мог продолжиться распадом России изнутри, это была абсолютно реальная угроза. Вспомните Татарскую республику, Башкирскую республику, Уральскую. Это всё могло произойти на наших глазах еще до президентских выборов 1996 года.
Ельцин понимал, что если он не найдет общий язык с местными элитами, рассыплется вся страна, ведь инерция разрушения была колоссальная. Только те, кто жил в то время, понимают, насколько было реально однажды утром проснуться и прочитать в газетах «Уральская республика вышла из состава Российской Федерации, формируются собственные вооруженные силы».
И, соответственно, должен был быть создан определенный баланс отношений бедной Федерации и бедных регионов. Ситуация заключалась в том, что, будучи нищим – а бюджет России тогда равнялся бюджету Норвегии, – Ельцин установил соотношение общих доходов бюджета 50 на 50 между центром и регионами.
Путин все это уничтожил за год-два. Тучные нулевые годы на благополучии Псковской области поначалу не сказались никак. Произошла чудовищная для государства вещь: в Россию потекли нефтяные деньги, и регионы ждали, что с ними начнут делиться. Планы у регионов были колоссальные. Я ведь помню, какие были бюджеты в регионах в начале нулевых: социальная сфера и чиновничий аппарат, иногда – немного на дороги. Была нищета, и она сохранилась до сих пор.
Сперва приход новых людей в Москву в 2000 году дал людям надежду, что прекратят воровать, и ждали хоть каких-то денег. Но их стало только меньше в долевом отношении. Бюджет рос, но рос только в рамках инфляции, а надежды на то, что регионы будут поддерживать и развивать, провалилась.
И тогда значительная часть региональных людей ушла из политики. Нулевые годы не принесли Псковской области ничего, кроме того, что псковская элита сменилась ставленниками Путина, временщиками. Это люди, которые приезжают на работу в регион, а жить остаются в Петербурге, как Турчак. И потом, когда им, дай Бог, выпадет более хлебное местечко, туда перескакивают без каких-либо угрызений совести, Псковская область им больше не нужна, им здесь не жить.
Лучшие представители местной элиты, обладающие способностями к государственному управлению, просто не участвуют в политике, потому что считают это бессмысленным. Это видно по качественному составу региональных парламентов. Я был избран в областное собрание только пятого созыва, но я видел перед собой все депутатские созывы псковского регионального парламента и знаю лично большинство депутатов всех созывов. Более убогого и интеллектуально печального парламента, чем псковское областное собрание пятого созыва, в Псковской области я не видел. Идет отрицательный политический отбор, это – один из признаков государственного распада.
— Но при этом в нулевые кое-что все-таки появилось в Псковской области. Я имею в виду газету «Псковская губерния».
— Газета «Псковская губерния» появилась, когда со свободой слова стало плохо. В 1990-е годы, когда со свободой слова все было относительно хорошо, мотива создавать средство массовой информации не было.
Я стал одним из авторов проекта «Псковской губернии», но я не являлся ни первым редактором, ни даже вторым и не являлся первым директором. Дело в том, что в Псковской области, как и в большинстве регионов России, в начале 1990-х существовали только две региональные газеты: областная и городская. Они находились в конкуренции между собой, но обе вышли из комитетов КПСС и исполкомов: была «Псковская правда» и были «Новости Пскова».
Благодаря тому, что первый мэр Пскова, Александр Прокофьев, был демократом, и он 10 лет отработал на своем посту, городская газета была довольно свободной, она даже могла критиковать мэра города, нечасто – но могла. Она критиковала городские службы, критично относилась к депутатам гордумы. Это была хорошая свободная газета, в которой работали лучшие журналисты области.
Но на третий срок Прокофьев выбраться не смог, к власти пришел другой человек, и первое, что он сделал, – уничтожил «Новости Пскова» как независимое издание.
Редактором этой газеты был выдающийся псковский журналист Владлен Михайлович Смирнов. Он, к сожалению, скончался в 2014 году. Я тесно сотрудничал с газетой, писал материалы, помогал делать ее концепт-макет, у нас с Владленом Михайловичем были дружеские отношения, хотя он старше меня на 25 лет. И он первый сказал: «Нас задушат, надо делать новую газету». Именно он предложил название «Псковская губерния» и придумал, что газета должна быть не ежедневной, а еженедельной.
Поначалу хотели выпускать две газеты одновременно, но «Новости Пскова» политически уничтожили и обесцветили ещё до того, как Смирнов успел приступить к созданию «Псковской губернии». И тогда шесть лучших журналистов издания ушли из «Новостей Пскова» – в никуда.
Мы встретились с ними в офисе нашей некоммерческой организации и решили, что надо все равно создавать свою газету, нельзя же без свободной газеты.
Люди сказали: «Да, мы готовы».
Мы разработали концепцию газеты, концепцию оригинал-макета, план редакционной политики, я в этом тоже участвовал, но не пришел в редакцию работать. Я тогда возглавлял Центр социального проектирования «Возрождение» – гражданскую проектную организацию, которая вырастила много других организаций: и некоммерческих, и частных.
Мы учили людей ставить проекты на ноги, а сами были таким «инкубатором». Мы сделали для журналистов проект газеты, нашли инвесторов (частный бизнес), который собрал для них деньги на полгода, и отпустили команду в свободное плавание, потому что мы считали, что опытные журналисты сами справятся с выпуском газеты.
Но через полгода деньги закончились, а газета не смогла выйти на самоокупаемость. И ситуация оказалась настолько тяжелой, что Владлен Михайлович Смирнов заболел и не смог далее руководить газетой. Из оставшихся пяти журналистов четверо сказали: «Мы уходим». Одна женщина, которая сейчас благополучно устроена в государственной медиасистеме, сказала мне: «Наелись мы, Лев Маркович, вашей свободой слова, больше не хотим».
Они ушли, и осталась одна замечательная Елизавета Павловна Мартынова, которая сказала, что готова делать газету одна. Но тогда мне надо было стать человеком, который отвечает за финансовые вопросы в газете, и я стал ее директором на безвозмездной основе. Это был апрель 2001 года.
А потом пришел один парень, 17 лет, школьник, открыл дверь и с порога заявил: «Здравствуйте, я хочу быть настоящим журналистом, возьмите меня». Мальчика звали Игорь Зинатулин. Через год, отработав в «Псковской губернии», он поступил сразу в два вуза по конкурсу – в МГИМО на политологию и в МГУ на журналистику. Сейчас он живет между Лондоном и Москвой, но мы по-прежнему на связи.
Когда Игорь уехал учиться в Москву, мы снова остались вдвоем с Елизаветой Павловной, и я ей сказал, что нам надо искать таких же мальчиков и девочек – талантливых и не испорченных худшими чертами советской журналистики, потому что только люди без штампов в голове смогут спасти газету. Тем более что я занимался больше не творчеством, а управленческими и финансовыми вопросами. Вспоминать это почти невозможно, бывало так, что я приходил домой, открывал конверт с НЗ домашних денег и отдавал их в типографию, иначе новый номер газеты не увидел бы свет.
Елизавета Павловна в тот момент уже сильно устала и сказала, что не готова работать с людьми без профессионального образования, обучать их всему, и предложила мне пробовать самому. Она ушла, а мы развесили объявления на всех факультетах всех псковских вузов, что газета «Псковская губерния» ищет тех, кто хочет научиться независимой журналистике.
Всем пришедшим давали творческие задания, и в итоге этот конкурс прошло четыре человека, и одна девушка пришла работать по совместительству, всем чуть за двадцать.
Именно эти ребята без журналистского образования, как и я сам, без газетного опыта, и сделали газету, о которой заговорили в Псковской области.
В течение последующих 15 лет сменилось три волны журналистов «Псковской губернии». Газета отмечена самыми разными наградами, мы взяли все мыслимые журналистские призы. Другой независимой газеты в Псковской области как не было, так и нет.
Я отработал редактором газеты до осени 2013 года, а директором – до января 2015 года. Все эти 14 лет я принципиально работал в «Псковской губернии» бесплатно, так как считал это гражданской обязанностью, хотя никогда в нашей семье не было больших денег. Но позиция была принципиальная: газета делается не из материального, а из гражданского мотива. К счастью, сил хватило.
— Осенью 2011 года Вы были избраны в Псковское областное собрание депутатов. Насколько много может сделать один депутат в областном Заксобрании? Каковы результаты вашей работы?
— Один человек может очень много. Как выяснилось, он может больше, чем могла себе представить государственная система Псковской области, которая меня так и не смогла переварить, ей стало очень плохо, в итоге она сдалась и сказала мне: «Иди к чёрту, мы не можем больше тебя терпеть!».
Во-первых, парламентская трибуна дает возможность открыто высказывать свое мнение. Многие люди, которые за нас голосовали, говорили: они понимают, что я там один, но хотят, чтобы я мог высказать их мнение, нашу с ними общую оценку. Это очень важно для людей, и даже я сам в полной мере понял это, только когда стал депутатом.
Второе, что важно, – это право законодательной инициативы. То количество поправок в бюджет Псковской области, которое я внес за четыре года, не внесло все остальное собрание депутатов за эти же годы. Эти поправки все, за исключением одной, были отвергнуты, но потом примерно четверть из них администрация области по-тихому проводила, внося их от себя. Это был вклад в развитие парламентаризма, потому что Псковское областное Собрание депутатов обычно принимало бюджет, не читая и не внося депутатских поправок, все поправки вносила администрация. А что в этом бюджете, куда он затягивает Псковскую область, что там с государственным долгом, что с финансированием социальных обязательств, какие есть непродуктивные расходы – до меня это все мало кто читал, кроме сотрудников аппарата, и перемена этой ситуации была очень важна, потому что за четыре года я смог сделать бюджетный процесс в Псковской области открытым и публичным.
Третье – это депутатские запросы. Не могу сейчас сказать точно, но в год я писал по 300-400 депутатских запросов, примерно по одному в день, причем и областным, и муниципальным чиновникам, и высшим должностным лицам Российской Федерации: президенту, премьер-министру, его заместителям, министрам правительства, Генпрокуратуре и так далее.
Примерно шестая часть этих запросов имела положительное решение. Математически это низкий КПД, но если понимать, что это – Россия сегодня, это достаточно высокий КПД.
Работа с людьми исключительно важна. Не могу назвать имен, но приведу один конкретный пример. Звонит женщина из глубокого села, плачет. Она – депутат сельского поселения, заслуженная доярка, у нее орден Трудового Красного Знамени, а его без заслуг, просто за должность в советское время не давали. У нее диабет, она имеет право на бесплатное лекарство, она приехала за ними в районную больницу, а ей говорят: «Все, теперь взрослым такие лекарства платно, бесплатно – только детям». Работы у нее уже нет, только пенсия 4 000 рублей, и лекарства стоят больше пенсии. Ей предстоит умереть или от голода, или от диабета.
Я направил запрос в областной комитет здравоохранения и выяснилось, что специальная комиссия районной больницы, которая должна была принять эту женщину и подтвердить, что она имеет право на бесплатные лекарства, просто не стала принимать её, а врач сказала ей, что теперь она будет покупать лекарства за деньги.
В итоге собрали врачебную комиссию, подтвердили диагноз и право на бесплатные лекарства. А до моего запроса её все посылали в аптеку: иди и покупай. Женщина, всю жизнь ходившая за коровами, работавшая по тяжелейшему режиму труда, имеющая заслуженный орден Трудового Красного Знамени, у всей этой системы не могла найти не просто человеческого сочувствия, а даже строго законного подхода.
Такого рода обращений было очень много. Когда люди понимают, что они могут тебя найти физически, что тебе можно дозвониться, у них удивление и даже шок, потому что депутаты, как правило, прячут свои прямые телефоны, а я свои везде публиковал. И стала образовываться аудитория, которая за нас даже в 2011 году, наверное, не голосовала, но увидела во мне своего представителя в трудных жизненных ситуациях.
Мы сейчас это как-то обобщим и опубликуем эту работу в той части, которая не касается персональных историй людей и персональных данных, чтобы люди могли пользоваться нашей технологией.
Вне зависимости от итогов идущего сейчас суда концептуально моя работа депутатом состоялась, я опубликую отчёт депутата перед жителями Псковской области. Мне за свою депутатскую работу не стыдно.
— Когда вас изгоняли, ваши бывшие коллеги говорили, что у простых людей испортилось отношение к вам после публикации о похоронах псковских десантников, погибших на Украине.
— Это неправда. Это говорили люди, которые профессионально лгут. Один из этих людей, Алексей Севастьянов, предприниматель, самодеятельный актер, депутат областного собрания от «Единой России» в спину мне заочно бросил претензию, что никогда не видел меня на памятных мероприятиях 6-й роты десантников, погибшей в Чечне в 2000 году.
Надо быть последним негодяем, чтобы озвучивать такую ложь. Когда этих людей хоронили, я не знаю, где был Севастьянов, но я там был. Мы создавали общественную организацию родителей, вдов, детей «Красные гвоздики». И журналистское расследование гибели 6-й роты, которое и сейчас считается самым полным, за которое Союз журналистов России присудил мне «Золотое перо России», вышло в 2010 году в «Псковской губернии». Я раздавал его родственникам погибших на территории той самой воинской части, 104-го полка 76-й десантно-штурмовой дивизии.
Уровень подлости этих людей дошел до того, что ложь стала их обязательным правилом. Они лгут, чтобы кто-то со стороны подумал, что это правда. Резонанс расследования недавней гибели военнослужащих в Украине был огромным, и все, кто понимает, как устроено государство, всё поняли.
Мне рассказывал один пскович, лечившийся в санатории в Черехе – это деревня на самой окраине Пскова, где дислоцирован тот самый 104-й полк и живут офицерские семьи, прошедшие все горячие точки, а в санатории работают жены офицеров. Он разговаривал с женщиной, работницей санатория, и она сама ему сказала: «Мы-то знаем, за что Шлосберга избили: за правду, мы же знаем, где наши мужья».
— Как думаете, почему вас решили убрать из Заксобрания именно сейчас?
— На мой взгляд, у Турчака накопилась критическая масса ненависти, причем эта ненависть даже не политическая, рациональная, это – ненависть биологическая. Он не мог больше терпеть меня в системе власти Псковской области, и эта ненависть накопилась и взорвалась. У него сейчас в целом положение, как говорят, «хуже губернаторского». Все уже поняли ситуацию про дело Кашина, вопрос только в юридических доказательствах. А когда Кашин опубликовал еще воспоминания старожилов холдинга «Ленинец», что юный Андрюша Турчак на папиной «Волге» ездил по территории завода и отстреливал кошек, это так формирует образ, то даже те, кто не отреагировал на Кашина – многие люди не любят журналистов, – по части кошек осознали, что это уже Зазеркалье.
Люди Турчака нашли повод, договорились с депутатами, есть нехорошие разговоры о том, что заранее согласовали вопрос с судом и запустили эту машину. Так устроена система – парламент просто выполняет заказы губернатора, и я не знаю такого заказа, который они не выполнят.
О том, что это может привести к взрыву общественного возмущения, к широкому отклику людей, они не думали.
На меня по своей инициативе вышли лучшие юристы страны, они меня консультируют, они мне помогают. Со всех сторон, в том числе из Псковской области, я получил такое количество откликов на эту ситуацию, что еще не всем успел ответить даже лично в соцсетях. Я, если честно, не предполагал, что будет настолько сильный общественный отклик. Своей животной ненавистью ко мне мои противники консолидировали людей вокруг меня.
— А как так получилось, что областные парламентарии так легко сдались на милость пришлого губернатора?
— Это их способ жить и выживать, совершенно простой и понятный способ жизни при «Левиафане».
— Чем вы сейчас заняты, помимо вашего судебного процесса?
— Я занят все той же работой, моя жизнь в главном нисколько не изменилась. Я пишу запросы – просто теперь на бланке регионального отделения партии «Яблоко». Я помогаю газете «Псковская губерния», являюсь автором в каждом номере. Постоянно общаюсь с людьми. В моей жизни с точки зрения занятости практически ничего не изменилось, просто добавился судебный процесс.
— Избрание в Госдуму входит в ваши планы?
— Госдума всегда была в планах. Это же совершенно естественная работа для политика, могу сказать об этом прямо, это не тайна. Я планирую в следующем году быть участником двух выборов – в Псковское областное собрание депутатов и в Государственную Думу, и в тех, и в других буду участвовать от партии «Яблоко». Я готовлюсь к двум кампаниям, да и раньше готовился к ним.
Для моих противников в Псковской области тоже очевидно, что я не собираюсь уходить на политическую пенсию, они боятся 2016 года, им надо сделать все, чтобы меня не было ни в одном парламенте. А у нас, у гражданского общества, задача прямо противоположная. Я всегда спокойно относился, кстати, к результатам выборов. Выборы 2011 года, когда я стал депутатом, это либо 12-я, либо 14-я моя избирательная кампания – и областная, и федеральная, и муниципальная, – но первая с успешным результатом. Я никогда не боялся проиграть на выборах и никогда не хватался за голову, что вот не хватило голосов. Поражение – это путь к победе.
— Уже очевидно, что «Яблоко» в 2016 году на выборах в Госдуму будет конкурировать на демократическом поле с так называемой «Демократической коалицией» — сторонниками Навального, Касьянова, ПАРНАС и так далее. Как вы к этому относитесь?
— Демократической коалиции на самом деле нет, есть ПАРНАС и «Яблоко». Законодательство России запрещает членство в двух партиях, и это правильно. Поэтому люди пойдут на выборы или от ПАРНАСа, или от «Яблока», а политические блоки отменили в свое время специально, чтобы близкие по задачам партии не могли создавать коалицию на выборах.
На демократическом поле России избирателей сейчас не очень много, в силу понятных исторических, политических и культурных процессов, и за этого избирателя идет ожесточенная борьба. Нормального диалога между демократическими партиями нет, в том числе в силу особенностей личных отношений людей между собой. Эти отношения поправить очень трудно.
Идеальной была бы ситуация, при которой в России была бы одна объединенная демократическая партия, она была бы априори сильной, и тогда на выборы пошли бы многие из тех избирателей, кто давно на них не ходит. Эту партию можно создавать только на базе «Яблока» или на базе ПАРНАСа.
Я – член партии «Яблоко» уже 21 год, поэтому я выступаю за создание такой партии на базе «Яблока». Это очень сложная задача, потому что это вопрос идеологической совместимости, политических амбиций, переговоров, потому что есть люди, несовместимые между собой, есть те, кого в одну коалицию невозможно включить.
У нас в Псковской области коалиционной силой для демократического избирателя является «Яблоко», но в московской политической тусовке все намного сложнее. Это – отдельный предмет для большого исследования, местами, прошу простить, медицинского.
Надо понимать, что для создания такой коалиции нужна железная политическая воля и полное доверие к человеку, который возьмется за объединение, причем ему должны доверять все участники процесса.
Сегодня эта задача не решена, и если её не решить до весны, то на выборах будет очень трудно. А эти выборы могут быть последним шансом российской демократии в первой четверти XXI века. У нас в стране – драматический выбор: либо выборы, либо вилы, а власть делает все, чтобы народ двигался в сторону вил. На фонарях при этом будут висеть все: и они, и мы, и те, кто сейчас хочет вешать кого-то на фонарях.
— Чувствуете амбиции стать одним из лидеров федеральной оппозиции?
— Я не считаю, что политики делятся на региональных и федеральных. Политика в эпоху Интернета – вещь прозрачная и всепроникающая. Я – член партии «Яблоко», это моя единственная политическая партия. У меня одна партия и одна жена, я однолюб. Если партия захочет обсуждать вопрос ротации высшего руководства, это должен делать съезд, это не предмет кулуарных переговоров. Я партию «Яблоко» не собираюсь менять ни на какую другую партию. Если вдруг решу завершить политическую деятельность, то просто уйду с должности руководителя псковского «Яблока», буду заниматься английской литературой, переводить Шекспира на русский язык. Но сейчас желания уйти нет, есть желание идти дальше.
— ВЦИОМ опубликовал последние соцопросы, согласно которым рейтинг Владимира Путина достиг 90%. Вы верите в эти цифры?
— Я жду, когда ВЦИОМ опубликует рейтинг Путина в 101%, и это будет, мне кажется, если не завтра, то послезавтра. В несвободном обществе не может быть никакой достоверной количественной социологии, и в России уже 15 лет бессмысленно проводить опросы общественного мнения.
Когда мы прошли в Заксобрание Псковской области в 2011 году, официальные опросы социологов губернатора давали нам 1,5%. Мы в итоге получили реально 11%, треть у нас с переписыванием протоколов украли, осталось чуть меньше 7% – там, где выборы нами контролировались.
Мы не знаем реального соотношения общественных сил в России сегодня, но и власть сама себя лишила этой обратной связи.
Машинист на паровозе власти мчится в тупик, а между ним и вагоном – глухая металлическая плита: о чем кричит и плачет народ в вагонах, ни сам машинист, ни его команда не слышат. Это очень опасно.
Общественное мнение можно измерять, только когда есть свобода и люди не боятся говорить, что думают
Источник
