Оюб Титиев, с 2011 года возглавлявший отделение правозащитного центра «Мемориал» в Грозном, вынужден был уехать из Чечни. В июне после полутора лет заключения Титиев вышел на свободу по УДО. В январе 2018 года он был арестован по подозрению в хранении наркотиков. Коллеги Оюба Титиева уверены, что наркотики ему подбросили, чтобы не дать заниматься расследованием громких преступлений, совершаемых в Чечне. Партия «Яблоко» все это время выступала в поддержку Титиева и требовала прекратить уголовное преследование в отношении него по явно сфабрикованному делу. С личным поручительством за Оюба Титиева выступал в суде глава политического комитета «Яблока» Григорий Явлинский.
Сразу после ареста Титиева представительство «Мемориала» в Грозном было закрыто. А после условно-досрочного освобождения правозащитника руководство центра решило, что оставаться в Чечне ему нельзя и перевело его на работу в московский офис.
В интервью Светлане Прокудиной Оюб Титиев рассказал о своем первом месяце жизни в Москве и о том, что стало для него самым тяжелым за время, которое он провел в заключении.
- Сколько Вы находитесь уже в Москве?
В Москве я с 10 июля. Я получил уже московскую прописку. Ее мне сделали на второй же день, но долго проверяли еще, какие-то запросы делали, паспорт отдали только в конце июля.
- То есть все всерьез. Это не приезд на время.
Да, это основательно… Постоянное проживание. Хотя все может измениться… Время покажет.
- Кому принадлежала идея вашего переезда в Москву?
Из-за того, что мы представительство «Мемориала» в Чечне закрыли, коллеги посчитали, что мне нужно работать в московском офисе. После моего ареста продолжать работу было опасно, не было никакой гарантии безопасности для коллег. Поэтому мы совместно приняли решение закрыть офис в Грозном. Это решение было принято быстро, в первые же месяцы после ареста. Когда я освободился, я решил послушаться совета коллег и переехать в Москву.
- Незадолго до вашего ареста Вы говорили кому-то из знакомых, что если с вами что-то случится, главное, чтобы отделение «Мемориала» продолжало работать. Потому что это будет неправильно, в том числе, по отношению к памяти Натальи Эстемировой (сотрудница «Мемориала» в Грозном, была убита в июле 2009 года, убийство до сих пор не раскрыто).
Это было в 2015 году. Я тогда говорил, что если со мной что-то случится, я не имел в виду арест, а более тяжкие последствия, чтобы сохранили офис, чтобы то, что мы делали, не пропало.
Оюб Титиев в офисе «Мемориала», рядом портрет Натальи Эстемировой
- Вы сами сейчас воспринимаете закрытие отделения в Грозном как точку или как многоточие?
Мы сегодня приняли такое решение, потому что нет гарантии безопасности. Я не могу рисковать сотрудниками, послать кого-нибудь на какое-то задание, не быть уверенным, что он вернется, что ему не подкинут так же, как и мне, наркотики и не арестуют. Если бы такая гарантия была, мы бы, конечно, продолжили работу, но сегодня этого нет.
- Но ее у вас никогда не было.
Никогда не было, но это когда вопрос стоял обо мне лично. Но когда думаешь о сотрудниках, то приходится принимать такие решения.
- Какое бы Вы дали определение сегодняшнему политическому режиму в Чечне? В Википедии пишут, что Чеченская республика – демократическое правовое государство в составе России.
Государством она не может быть, потому что Чечня – это только субъект Российской Федерации. То, чего не может быть по всей России, не может быть и в Чечне. Тем более в Чечне. В России тоже нет никакого демократического строя. Мы видим все это по событиям последних недель. То, что сейчас в Чечне, это тоталитарный режим или авторитарный, но ни в коей мере не демократия.
- Как это стало возможным?
Постепенно, как и по всей России. В Чечне немного раньше, в Россию это все экспортировалось, можно сказать. Но вообще власть в России сделала этот регион таким.
Ахмад Кадыров и Владимир Путин. Грозный, Чечня
- Получается, что сейчас Чечня стала территорией, свободной от правозащитников?
Есть там какие-то правозащитники, но они несвободные, конечно. Они подконтрольны власти, и в никоей мере критиковать действия властей эти люди не могут.
- То есть власти Чечни победили?
Власть везде власть. Она всегда побеждает (улыбается). На то она и власть, чтобы давить.
- Ну, они же хотели выдавить правозащитников…
Да, хотели, и выдавили. Как и по всей России сегодня.
Рамзан Кадыров. Грозный, Чечня
- У вас есть объяснение, как так случилось, что правозащитники в России стали нежелательными людьми, которые работают в нежелательных организациях?
Это политика Кремля. Это не из регионов исходит. Но как бы власть ни хотела, правозащитники всегда были и всегда будут.
- Кто для вас ориентир в этой среде?
У меня много таких людей. Наташа (Наталья Эстемирова), Светлана Алексеевна (Светлана Ганнушкина, глава Комитета «Гражданское содействие», член партии «Яблоко»), Олег Петрович (Олег Орлов, член правления общества «Мемориал»), Александр Черкасов (председатель совета правозащитного центра «Мемориал»). Это люди, которые с первого дня были для меня примером.
- Как Вы думаете, почему они продолжают этим заниматься, несмотря на угрозы, аресты и прочее?
Это для них – всё. Это их жизненное кредо.
- А для вас?
Можно сказать и так. Я попал в правозащитную деятельность по воле случая. Когда началась вторая война (Вторая чеченская война – 1999-2009 гг.). Тут уже невольно пришлось в это вклиниться. Если ты уже начал заниматься этим, обратно дороги нет. Но в 1990-е годы я даже не представлял, что это такое.
- Вы же до этого были учителем физкультуры в школе?
Да, был. Но человек не должен оставаться безучастным к такому отношению к своим соотечественникам. В начале второй войны начали похищать, убивать людей – гражданское население, а не тех, кто был с оружием в руках, кто оказывал сопротивление федеральным войскам. Тогда был беспредел. Тут как раз приехали к нам из «Мемориала», Наталья Эстемирова, Олег Петрович, Светлана Алексеевна. И я познакомился с ними – можно сказать, случай подвернулся. Наташа предложила мне работать вместе с ними.
- Вы тогда уже знали о «Мемориале»?
Нет, я даже не знал, что они работают в Чечне.
- Какими делами вам чаще всего приходилось заниматься?
Начиная с 2001 года и до последних дней, это были в основном похищения, внесудебная казнь, исчезновения людей, пытки. В последние годы работать стало сложнее. Из-за того, что страх проник в каждую семью, в каждый дом, в каждого человека, и люди стали бояться обращаться к нам, стали бояться бороться против беззакония, против насилия. Это самое трудное, конечно, – знать, что где-то что-то происходит и не пытаться изменить это. Только вместе с потерпевшими, с людьми, которые пострадали, можно что-то изменить. Сами правозащитники работать в этом направлении без поддержки населения практически не могут.
- Какой самый опасный момент за время, которое Вы возглавляли отделение «Мемориала» в Грозном?
Самые опасные, конечно, это первые годы и последние. В первые годы федеральные войска хозяйничали, хватали всех подряд, без разбору. В последние два-три года то же самое, только это делали уже сотрудники местных силовых структур. Только сейчас все запуганы, а тогда люди выходили на улицу и шли к комендатуре, требовали освободить своих родных и знакомых.
Женщины на улице Урус-Мартана, Чечня
- За те полтора года, которые Вы были в заключении, что нового Вы узнали о жизни, о людях?
Я просто узнал эту систему изнутри, узнал, как она работает. Мне это пошло на пользу. Я увидел, сколько людей находится за решеткой за преступление, а сколько просто так. Через камеру в следственном изоляторе, где я находился, за год и три месяца прошли девять человек. Всего трое из них совершили преступление. Дела против остальных шестерых были сфабрикованы. Такая же картина и в других камерах.
- Вы с ними разговаривали?
Да, разумеется. На прогулке была возможность, когда вывозили в суд на заседание, иногда, когда мы ожидали конвой, нас держали в отдельной камере, там тоже можно было встретиться с арестованными из других камер. Картина была одинаковая. Сейчас с этим бороться там невозможно. Но если кто-то из чеченцев решится, может обратиться в правозащитный центр «Мемориал». Такая возможность есть, в пятидесяти регионах России у нас есть представительства, и туда можно написать.
- Что было самым тяжелым за эти полтора года?
Самыми тяжелыми были первые дни, когда начали «фабриковать» дело. Никак невозможно с этим мириться. Это трудно, когда видишь, как твои же односельчане сидят напротив тебя и, глазом не моргнув, выливают всю эту грязь на тебя. Когда молодые люди, которые годятся тебе во внуки, дают лживые показания. На Кавказе такого не было никогда, особенно у нас в республике.
- Как Вы объясняете это для себя?
Это тоже страх. Они сегодня стали рабами этой системы. Забыли все наши ценности, которые веками наши отцы и деды сохраняли. Все это исчезло.
Григорий Явлинский на суде над Оюбом Титиевом в Грозном. 6 марта 2018 года. Фото: Анна Артемьева/Новая газета
- Это правда, что ваш дом снесли, пока Вы были под арестом?
Не только мой дом, там реконструкция была, снесли много домов. Это исторический центр. Теперь построили новые дома на окраине. А в центре другие дома теперь строят, большие. Я приходил туда, когда освободился.
- Если вернуться к вашей московской жизни, чем Вы заняты сейчас?
Я только на днях закончил свои дела, с обустройством, с пропиской. Буду заниматься тем же, чем занимался раньше. Только в Москве, разницы нет. Если чеченцы обратятся, будем работать и здесь.
- Что Вы привезли с собой в Москву?
Свои вещи только, то, что мне необходимо, ничего больше.
- Ваш образ жизни сейчас сильно отличается от образа жизни в Чечне?
Пока, разумеется, отличается. Здесь только работа – домой, работа – домой. А там и днем, и ночью, все время был занят, до постели доходил только в час ночи, в два. Время всегда было занято. А здесь очень много свободного времени. Столько времени у меня никогда не было.
- Вы следите за тем, что в Москве сейчас происходит? (Массовые протесты жителей против недопуска на выборы в Московскую городскую Думу независимых и оппозиционных кандидатов, силовой разгон демонстраций и арест их участников).
Да-да, конечно.
- Что Вы думаете об этом?
Это беспредел. Не знаю, к чему все это придет, но это становится похоже на Чеченскую республику.
- Вы получили прописку, теперь Вы сможете голосовать на выборах.
Голосовать, конечно, могу. Но участвовать в протестных акциях у меня нет права. У меня условный срок еще почти два с половиной года. Как часто мне надо будет отмечаться по месту жительства, решит участковый. Еще я ограничен в передвижении, не могу никуда выехать, даже за пределы своего района здесь, в Москве, не могу выходить.
В офисе московского «Мемориала»
- Оюб, Вы где-то сказали, что не считаете себя счастливым человеком…
Как можно в этой стране чувствовать себя счастливым, если видишь все это… Я не задумывался об этом, счастливый, несчастливый. Я вообще-то не эмоциональный человек. Были и радостные дни, наверное. Но я никак не могу освободиться от того, что было в жизни трагического. 2009-й год был очень тяжелым годом для меня. За пять месяцев пять похорон, даже шесть – самых близких мне людей. 1995-й тоже очень тяжелый год. Тоже погибло много близких людей. После этого как-то радоваться, вспоминать что-то другое я не могу. Я пытался, конечно, на работе забыться. Может быть, иногда это удавалось.
- Мне казалось, что когда ты помогаешь людям и видишь результат, то это и есть счастье.
Да-да, действительно, когда ты видишь результат, когда к тебе после такой работы, проведенной вместе с коллегами, приходит человек и говорит, что, благодаря нашим стараниям, кого-то удалось спасти, сохранить жизнь, конечно, это вызывает положительные чувства. Таких моментов было много… Они есть у нас на сайте.
- Про мечту, наверное, вас можно и не спрашивать, да? Вы ни о чем не мечтаете?
Какие мечты (улыбается)…
- Ну, какая-нибудь маленькая человеческая мечта есть у вас?
Мне уже о смерти думать пора.
- О смерти можно всю жизнь думать.
(Оюб смеется. Долго думает)
Не знаю, надеюсь, что у нас в стране когда-нибудь будет нормальное демократическое общество и руководство, которое будет думать о людях. Вот это было бы, конечно, хорошо. Об этом можно даже и мечтать. И можно бороться за это.
Фотографии Карины Градусовой
