50 лет назад тогдашнему премьер-министру СССР А.Н.Косыгину удалось доказать членам политбюро необходимость срочных экономических реформ. С этим были согласны все. Вся закавыка заключалась в том – какие реформы? Их сторонником был и Хрущёв. Но он опирался в своём реформаторском «творчестве» не на науку, а на личные впечатления и мечтания, перед которыми меркнут маниловские.
Тупики экстенсивного развития
Уже в 1963-м году мало-мальски грамотным экономистам становилось понятно, что ресурсы экстенсивного развития СССР исчерпаны. То есть, становилось явно невыгодным «брать количеством» - числом предприятий, работающего на них персонала, возрастающей добычей сырья и т. п. Одно дело, когда в условиях враждебного окружения был общий острый дефицит машин, станков - любого оборудования, а также всевозможных промышленных изделий. И совсем другое дело, когда их масса наросла, и требовалось, чтобы, может, парк машин и оборудования не наращивать ударными темпами, а чаще их менять – на более экономичные и производительные. Чрезмерное накопление основных фондов, в том числе производственных, начало создавать проблемы. Неэффективный расход сырья оборачивался грандиозными скоплениями отходов производства и его непомерной затратностью. Большая энергоёмкость производства создавала дефицит энергоресурсов. Наращивание масс устаревшего оборудования влекло за собой стабильный рост затрат на ремонты. Их объёмы всё опасней приближались к производственным. В некоторых отраслях доля «старья» превышала 30%, и на поддержание в рабочем состоянии этого хлама тратились баснословные средства.
Курс на такую самоубийственную политику был заложен с самого начала индустриализации – с начала 30-х годов прошлого века. Не было в СССР достаточно средств на приобретение дорогого, но современного – производительного и экономического оборудования. Даже несмотря на кризис перепроизводства, когда цены падают! К тому же против СССР были введены санкции, и далеко не все страны были готовы продавать новинки большевикам.
Грандиозность пятилетних планов сопровождалась принципом «мы за ценой не постоим» и лозунгом «Темпы, темпы, темпы!» Ради этих темпов большевистские лидеры отвергли идеи наших экономистов не рвать попусту жилы, а стабильно наращивать производство, пользуясь изобретениями и идеями советских светлых голов. Но Сталин ждать не хотел. А кто возражал, того становили «к стенке». Один за другим пошли процессы против наших инженеров, изобретателей, экономистов – «Шахтинское дело», процесс против «Промпартии» и др. Однако реальность опровергала тех, кто решил игнорировать науку. Образовались жуткие диспропорции, что вело к простоям и срывам графиков, поскольку сплошь и рядом ударничество приводило к несогласованностям, несинхронности, прямой бестолковщине, авариям. Тут же нашли виновных: косяком пошли дела о «вредительстве».
При всём этом драматизме, предприятия сдавали в производство, их число росло со впечатляющей быстротой. Беда в том, что многие из них содержали технологии уже «второй свежести», от чего Европа и США благополучно избавлялись, регулярно модернизируя предприятия, чтобы не потерпеть крах в конкурентной борьбе. Эти «гиганты пятилеток» так и дожили до периода «ускорения» и «перестройки», поскольку пускать на слом их было нельзя: иначе плохо будут выглядеть показатели обгона капиталистической экономики по общим показателям (а коммунистические лидеры до сих пор по ним слёзы льют, уверяя без зазрения совести, что этот хлам и был основой державной мощи). К тому же многие партийные догматики стеной стояли на их защите: это – наши святыни! Ту домну Калинин открывал, а в том цеху Орджоникидзе речь толкал! А то, что копятся и копятся расточительные технологии, растёт себестоимость продукции, она неконкурентна на внешнем рынке – так это не беда! Народ к трудностям привык, он поймёт.
Так мы и построили сверхгигантский промышленный музей под открытым небом. Лишь в «оборонке» дела обстояли более или менее благополучно, и то не во всём. Но «оборонка» не насыщала своей продукцией потребительский рынок, затраченные на неё средства в экономику от государственного потребления в казну не возвращались.
Опасности продолжения экстенсивного развития видели, о них предупреждали видные советские экономисты – Вознесенский, Канторович, Немчинов, Новожилов и др. Но их не слушали, упорно держась за очень удобный для директорского корпуса план по валу. В выполнение по нему записывали всё – полуфабрикаты, незавершённое производство, неликвиды. Экономика руководствовалась не принципом «произведи нужное, востребованное», а «потрать выделенное». И тратили. Добыли руду – один план по валу готов, директор рудника ликует. Обогатили её – про выполнение второго рапортуем. Сделали полуфабрикат (чугун) - снова докладываем о выполнении. Наконец, сталь сварили. Опять победный рапорт! Рапортомания охватила все отрасли, действовала, как наркотик.
А ведь к середине 50-х годов у нас уже накопилось много металлического старья. Нам, как всем, пора была переводить свою металлургию преимущественно на передельную – из лома. Но куда там! Ведь не будет выполнений планов по валу. И, значит, грамот, переходящих знамён, премий, наград и прочих радостей. К началу 60-х годов ущербность «вала» была всем очевидна. Но директора и поддерживающие их аппаратчики из промышленного отдела КПСС за него стояли нерушимой стеной. Лишь в 1987-м году на него всерьёз покусились, предложив «1-ю модель хозрасчёта». Но это уже было из поговорки про боржом и почки.
А ведь эту модель предлагали ещё за 25 лет до этого!
Обречённый поход за развитие
Реформе 1965 года (по дате пленума ЦК КПСС – в сентябре этого года) предшествовали горячие дискуссии наших экономистов. Многие, помня судьбу расстрелянного Вознесенского, осторожничали. Но были и решительные учёные, не заражённые догматизмом. Некоторые даже предлагали радикальные, революционные меры: глубокую информатизацию производства, балансовые народнохозяйственные модели и др. Но наш парк счётных машин был просто ископаемым. Дедовские счёты и отцовский арифмометр доминировали и в начале 60-х. Не готовы мы были к таким переменам. Хотя именно у нас изобрели межотраслевой баланс. Только он Сталину не понравился, и автор изобретения, будущий нобелевский лауреат В.Леонтьев вовремя смекнул, находясь за рубежом в командировке, что лучше не возвращаться.
Идея радикалов была замечательной, но абсолютно не приспособленной к реальности. Более приземлённые, но тоже решительные экономисты, предлагали, в основном, экономические рычаги оценки производства: когда продукция действительно нужна, покупаема, даёт производителю прибыль, обеспечивает рентабельность производства, избавляет государство от бремени давать дотации многочисленным убыточным предприятиям. Наиболее развёрнуто это изложил экономист Е.Либерман, чьим именем за рубежом называют начавшуюся в 1965-м году реформу. У нас же она именуется как «косыгинская» - по фамилии председателя советского правительства, выступившего с основным докладом на партийном пленуме и руководившего проведением реформы до 1969 года, когда её грубо свернули.
В управлении советской экономикой накопились просто ископаемые методы. Это был самый настоящий тоталитаризм. Предприятиям «спускали» уйму плановых показателей. Достиг их – и ты на коне! А как – дело десятое. Вот у нас и укоренилась популяция директоров-тиранов и горлодёров, буквально кулачищами выколачивавших выполнение плана из подчинённых. Они превосходно ориентировались в этой командной системе, где не надо было думать о доходности производства, экономии ресурсов, удовлетворении запросов потребителей. Реформа их очень насторожила, и мало кто смиренно её принял.
А.Н.Косыгин прошёл суровую хозяйственную и управленческую школу. Размах его экономической и организационной деятельности поражает. В период нэпа он содействовал огромному размаху кооперативного движения в Сибири, в результате чего не только на рынок хлынули разнообразные товары, но и в государственную казну пошли золотовалютные резервы.
На рубеже 1930-х годов один опытный управленец, уловив перемены в хозяйственной политике, посоветовал Алексею Косыгину «завязать» с кооперативами и переключиться на индустрию. Косыгин совету внял, успешно отучился в Ленинграде и занялся текстильным производством. Причём настолько успешно, что в 1939-м году возглавил отраслевой наркомат. Однако не текстилем единым молодой управленец интересовался. Автор этих строк видел журнал конца 20-х годов с материалом о разведке трассы, которая спустя полвека получил название «Байкало-Амурская магистраль» (БАМ). Среди тех, кто определял маршрут будущей трассы, был А.Н.Косыгин. А во время войны он руководил уникальной работой по прокладке подводного (по дну Ладожского озера) трубопровода к блокадному Ленинграду, чем было достигнуто обеспечение героического города топливом. Он же успешно провёл эвакуацию множества предприятий из Ленинграда и окрестных городов на Восток.
Деятельность Алексея Николаевича была замечена. Трудолюбивый и чуждый болтовни руководитель произвёл на Сталина очень благоприятное впечатление. Это его спасло от расстрела по результатам печально известного «ленинградского дела», благо он не был тесно связан ни с Кузнецовым, ни с Вознесенским. Так что «Косыга» (прозвище, данное «вождём народов») получил индульгенцию. Хотя взгляды Вознесенского на управление народным хозяйством были ему отнюдь не чужды. И пример высокой отдачи от кооперативов он не забыл, помнил, на что способен труд, освобождённый от чрезмерной опеки государства. Умеющий системно мыслить Косыгин не оказался, поэтому, сторонником Хрущёва, решившего бороться с ведомственностью другим злом – местничеством. Страну поделили на совнархозы, что обернулось бюрократической зависимостью от территориального (совнархозовского) начальства при поддержании отраслевых производственных связей. Не выносил А.Н.Косыгин и кампанейщины, к чему были склонны наши вожди, желавшие простых и универсальных рецептов по решению острых и масштабных вопросов. А она царила и при Сталине, и при Хрущёве. С помощью кампаний боролись, например, с диспропорциями. При Сталине сильно развилось машиностроение, особенно тяжёлое. Туда бросалось большинство ресурсов в ущерб развитию других отраслей. Но производство химической продукции, например, серьёзно отстало, хотя для него было вдосталь сырья. Хрущёв бросил клич «химизации народного хозяйства», и теперь наметилась угроза нового перекоса. Кампанейщина, кстати, является несовместимой с планированием, поскольку научное планирование исключает создание диспропорций и дисбалансов. Но планирование было больше на бумаге, всё решал волюнтаризм вождей. С ним Косыгин решил бороться не на словах, а на деле, чем, в будущем восстановил против себя Брежнева и его окружения.
Помню споры на родном, экономическом факультете в 1965-м году. В них втянулись все – студенты, аспиранты, доценты, профессура. Ортодоксы, через слово вставлявшие выдернутые из источников цитаты, нагоняли страх перспективой «обуржуазивания». Период нэпа они ругали во все тяжкие, хотя индустриализация страны началась при нём. Был на кафедре политэкономии профессор Подварков, для которого вал был просто иконой. О чём бы речь ни заходила, он переходил на тему вала, доказывая, что в нём якобы нет повторного счёта. Или профессор Татур. Как-то на учёном совете он долго пялился на схему, иллюстрирующую информационный аспект процесса планирования народного хозяйства, после чего задал сакраментальный вопрос: «И что же здесь социалистического»? Таких обожателей мириться со знакомым злом, лишь бы избежать перемен, на факультете хватало. Но были и сторонники реформ разного уровня радикализма. Среди них, например, Шаталин, в своё время разработавший алгоритм перехода от командно-распределительной экономики к рыночной, с чем выступил Явлинский. Разработку торпедировал классический представитель «красного» директорского корпуса Рыжков («талонизатор России» и «плачущий большевик»), испугавшийся потери влияния и ведомственной номенклатуры, и руководства госпредприятий.
Действительно, общественность долго отучали от того, что надо производить не что попало, а пользующееся реальным спросом, и не как попало, а, как минимум, безубыточно. Поэтому эксперимент по рекомендациям Либермана потряс воображение производственных кругов. В ходе эксперимента Либерман посоветовал сократить штат на предприятии вдвое, убрав трудовой балласт, во столько же раз оставшимся повысить зарплату. Результат был ошеломляющий: оставшиеся работники выполнили задание втрое быстрей и с качеством, лучшим чуть ли не вчетверо. У одних директоров это вызвало прилив энтузиазма. Мыкаться с прогульщиками и бракоделами, которых нельзя было сразу выгнать, а следовало, по тогдашним правилам, долго и упорно воспитывать, охотников было немного. К тому же часть прибыли, остающейся на предприятии, отводилась на целевые фонды – материального стимулирования, развития производства и социального назначения, из которого можно было финансировать жилищное строительство. Это вдохновляло.
Зато старая партийная элита в ужасе заголосила: Либерман толкает нас к безработице! У нас полная занятость – замечательное революционное завоевание! Когда профессор таким догматикам втолковывал, что в стране совершенно не развита сфера услуг, которая может поглотить массу высвободившейся рабочей силы, на него ополчились ещё сильней: заменять рабочий класс служащими? Ни за что!
Так что вместо похвал профессор нахватал шельмований. Однако А.Н.Косыгин несколько укротил контратаку догматиков. Он с цифрами показал ущербность их аргументов. Политбюро надо было спасать лицо. Эксперимент Либермана несколько пригладили и назвали «Щёкинским методом» (по месту внедрения – на Щёкинском, что в Тульской области, объединении «Азот»). А на развитие сервиса махнули рукой. Он так и до перестройки остался «ненавязчивым».
С самого начала борьба за реализацию идей реформы пошла жестокая. И хотя у премьер-министра полномочий было достаточно, были и партийные рычаги, которые могли всю работу премьера свести на нет. А они всегда были наготове. К привычной модели хозяйствования привыкли два поколения управленцев. Всё и за всех решало государство, директорам оставалось только «дать план» любой ценой. Когда говорят «Не дашь план – партбилет на стол положишь», то это, конечно, пугало, но со временем «втирать очки» директора очень насобачились. А тут на тебе: ищи резервы экономии, внедряй НОТ (научную организацию труда), подбирай материальные и моральные стимулы. Раньше любую продукцию всем расписывали, была гарантия сбыта. А теперь привычный приобретатель мог и отказаться под предлогом плохого качества, поскольку ему тоже прибыль нужна.
Кто-то себя быстро нашёл в новой экономической системе. Но большинство, хотя и отчитывались за товарную продукцию, всё равно отдавали предпочтение родимому валу. За него ведь не наказывали! Стенания поклонников вала лились в ЦК КПСС бурным потоком. Так вал на «товар» и не заменили, по нему по-прежнему отчитывались. Но реванш случился не сразу.
Советские рантье
Оживление в народном хозяйстве, когда в ход пошли экономические рычаги и стимулы, было заметным. Работать стабильно и качественно стало выгодно: радивых работников к концу года ждала «13-я зарплата» - премиальная выплата. А её надо было заслужить.
В народных кошельках зашевелились деньги. И сразу возникла проблема дефицитных товаров народного потребления. То, что раньше считалось признаком хорошего достатка (а к 1954-му году ими были наручные часы, велосипед, ламповый радиоприёмник, шерстяной свитер, кожаные туфли), уже стало рядовым явлением. В новые типовые дома в первой половине 60-х люди уже въезжали с нормальной, а не самодельной или восстановленной старинной мебелью, телевизором, холодильником. Качество их было не ахти, но всё же… А затем захотелось иметь цветной телевизор, магнитофон и даже доступный автомобиль. Именно Косыгин «пробил» строительство автомобиля в Тольятти, где в 1971-м году с конвейеров потоком пошёл автомобиль «Жигули», чтобы насытить растущий спрос. Качественные и притом недорогие товары быстро исчезли с прилавков. А раз цены были твёрдые, то на прилавке они появлялись редко, плодя ажиотаж и очереди. Но из-под прилавка торговля тоже шла – на радость спекулянтам. Образовалась популяция «торгашей», постепенно превративших СССР в страну сплошного дефицита.
С ним пытались бороться, наращивая объёмы производства. Но на потребление работало около четверти мощностей. Остальное – на производство средств производства и «оборонку». Тем не менее, за пятилетку 1966-1970 гг. были достигнуты хорошие темпы роста экономики, что практически удвоило валовый внутренний продукт. Это притом, что дешёвого, близко залегающего сырья не осталось. Его всё чаще приходилось искать на Севере, в Сибири, на Дальнем Востоке. Это утяжеляло себестоимость продукции, ухудшало показатели фондоотдачи. Однако появилась популяция директоров, которая научилась искать выгодных поставщиков, смежников, покупателей, устанавливать с ними длительные, стабильные связи на договорных началах. Они научились умело пользоваться тем, что появилась возможность отчасти самостоятельно определять детальную номенклатуру и ассортимент продукции, создавать фонды предприятия. Если за директора раньше решал главк или коллегия министерства, то появление личной ответственности за производство товарной продукции привело к хозяйственным спорам, решаемым в арбитражном суде. Такая, даже малая свобода немалому числу руководителей пришлась по душе.
Но противники реформы не дремали. Им претило, что были мысли внедрять науку в управление, отодвигая любимые директивы и «указивки». Прямо вести войну против премьера было негоже. Били по тылам. Так, стремясь тесней увязать науку с производством, А.Н.Косыгин создал Государственный Комитет по науке и технике (ГКНТ), во главе которого встал его зять – Дж.Гвишиани. Это был видный учёный, признанный и за рубежом, даже принятый в знаменитый Римский клуб. Через него, кстати, Алексей Николаевич породнился с Е.М.Примаковым. Так Гвишиани вставляли палки в колёса, когда он пытался интенсифицировать внедрение новых научно-технических достижений в экономику и управление. В штыки было принято его предложение скорейшего обновления машинного парка и вообще основных фондов, для чего провели их инвентаризацию и ужаснулись итогам. В то время как цивилизованный мир начинал переход на наукоёмкие технологии, укоренную амортизацию оборудования, у нас из-за политизации экономики за старьё держались: «наша» масса оборудования должна догнать и обогнать «их» массу. И ГКНТ так и не стал ведущим органом управления, как Госплан или Госснаб. В результате СССР был государством, расточительным во всех отношениях. Например, авторские права у изобретателей не защищались. Их изобретения печатались открыто, даже в популярных журналах вроде «Техника - молодёжи». Иностранцы, посмеиваясь, присваивали себе всю эту интеллектуальную собственность, ограбив за четверть века нашу страну на астрономические суммы.
Доходило до кошмарных случаев. В СССР изобрели установку непрерывной разливки стали. Новинкой сразу заинтересовались… за рубежом. А наши министерские бонзы и особенно их покровители в отделе промышленности ЦК КПСС воспротивились: предпочитаем мартеновское производство, а установка – для конвертерного, у нас его очень мало. Конечно, при мартеновском производстве вала навалом, а при конвертерном – много меньше. У нас даже не стали эти установки на экспорт производить, а просто продали по дешёвке изобретение Японии. Чтобы через 15 лет… их у неё покупать за валюту!
Наконец, авторские права признали, материальные выгоды от них закрепили. Но наступила другая беда: директора, главные инженеры, замы по производству принуждали изобретателей к соавторству, причём автора отодвигали на задний план. Из-за этого многие изобретатели положили свои разработки «в стол», а потом, когда открылись границы, с ними рванули «за бугор», где изобретения и ноу-хау ценят реально, а не как у нас.
Вскоре образовался, образно говоря, идеологический фронт. В поддержку реформ в полной мере на стороне Косыгина стояли председатель Госплана Байбаков, академик Трапезников, профессора Струмилин, Абалкин и другие. Критике реформа подвергалась с двух сторон. С одной стороны, это были откровенные реакционеры – председатель Президиума Верховного Совета СССР Подгорный, давний друг Брежнева Тихонов, который был «продавлен» в Совмин с перспективами заменить Косыгина, маршал Устинов, мечтавший о возврате к мобилизационной экономике. С другой – сторонники математического моделирования экономики и повсеместного применения оптимизационных моделей, в первую очередь, балансовых. Среди них были академики Арбатов и Глушков, учёные экономисты-математики Федоренко, Пугачёв, Аганбегян, Анчишкин, Бирман и другие. Но если «математическая школа» реформу в целом поддерживала, упрекая её проводников в половинчатости и непоследовательности, то ведомые «серым кардиналом» политбюро Сусловым ортодоксы, к которым охотно примкнул Брежнев, мечтали о свёртывании реформы и возврате к директивному управлению народным хозяйством. К их радости, один из идеологов «Пражской весны» экономист Ота Шик параллельно развивал теорию управления народным хозяйством с помощью товарно-денежных инструментов. Он пошёл дальше Косыгина, оперируя понятиями «социалистическая предприимчивость» и «социализм с человеческим лицом». Антитоталитарный бунт в Чехословакии и напугал наших догматиков, и дал им козыри для реванша. Он не заставил себя ждать. Число плановых показателей с 1971 года, несмотря на протесты Косыгина и Байбакова, снова расширили. Права руководителям и трудовым коллективам урезали, стимулирующие механизмы сделали формальными: теперь премию не надо было заслуживать более качественным трудом, она выплачивалась автоматически за отработанное время. Массовые выплаты незаработанных денег увеличивали денежную массу. Она не поглощалась адекватной товарной массой, что вызывало инфляцию. Её скрывали. Просто время от времени с прилавков исчезали то одни, то другие товары. Потом возвращались, но под новыми марками и с более высокими ценами. Или её скрывали другим путём: цена оставалась прежней, но, к примеру, шоколад заменяли соей. Очень распространена была продажа пользующихся повышенным спросом товаров с «нагрузкой» - обязательным к покупке сопутствующего товара, чаще всего ненужного покупателю и низкого качества.
Темпы роста производства с 1971 года стали падать, экономические показатели ухудшаться. Но для советских правителей началась золотая эпоха. Точнее, нефтяная. С середины 60-х годов началась добыча «чёрного золота» с месторождений Тюменской, а затем и Томской области. В 1973-м году после очередного конфликта на Ближнем востоке цены на нефть скакнули вверх. В советскую казну хлынул поток «нефтедолларов». И в политбюро успокоились. Какие, к шутам, реформы, когда деньги сами плывут в мошну? С такой роскошной рентой про наукоёмкие технологии перестали думать. Один из руководителей тогдашнего КГБ отмахнулся от весьма перспективной идеи компьютера, превышавшего возможности зарубежных аналогов, которую предложил замечательный математик и шахматист Михаил Ботвинник. Он небрежно заметил, что проще и дешевле будет украсть иноземные разработки. И Брежнев с компанией взяли его сторону, сведя блестящего учёного раньше времени в могилу.
Упущенный шанс
Всем хорош был Алексей Николаевич Косыгин. Но дал роковую промашку, не обзаведясь сплочённой командой единомышленников. А таких можно было найти, даже в партийных кругах. Не все же там замшелые догматики. Но взяла верх привычка полагаться лишь на себя. Она не подходила, когда перед тобой целое государство. Поэтому реформа просуществовала лишь пятилетку. Её опыт не был проанализирован, нужные корректировки не были проведены. Например, для предприятий, обслуживающих государственные интересы, показатель прибыли вряд ли должен быть решающим. Скорее, здесь приоритет должен отдаваться снижению удельных затрат на рубль реализуемой продукции, внедрению прогрессивных технологий и т. п. То есть, специфический вариант хозрасчёта. А для производства потребительских товаров рамки свободы можно было бы расширить, чтобы скорей обновлять номенклатуру продукции, учитывать смену моды. Одним словом – рынок тоже должен присутствовать, составляя гармоническое единство с государством, дирижирующим, а не командующим всем и вся.
Если бы реформу не свернули, усовершенствовали управление народным хозяйством, гармонично используя достоинства и планового хозяйства (по достижению и поддержанию его сбалансированности), и рыночных механизмов (по учёту спроса различных групп и слоёв населения), то темпы роста нашей экономики остались бы высокими, инвестиционные возможности возрастали, потребительский рынок расширялся. Это то, что через 10 лет после крушения у нас реформы провозгласил в Китае Дэн Сяопин. Но мы этот исторический шанс упустили, уповая на безбедное существование, сидя на «нефтяной игле». Вместо этого у нас старели основные фонды, новые «гиганты пятилеток» либо обескровили наши финансы, либо так и не были достроены. При всех богатейших ресурсах экономика, ориентированная на военное противостояние всему миру (с Китаем мы тогда тоже враждовали), была обречена на обрушение, стоило лишь кончиться нефтяному «чуду». Это и произошло в 1988-м году. В экономике чудес не бывает.
