Мариэтта ЧУДАКОВА:
Стала я листать (читать-то подряд некогда совершенно) свежекупленный сборник воспоминаний Евгения Бунимовича со стихотворным названием «Девятый класс. Вторая школа» — и очнулась уже на пятидесятой примерно странице чтения подряд.
Ну что, казалось бы, захватывающего? Московская школа… Правда, знаменитая Вторая, в начале 70-х разогнанная. Соученики, учителя — и серые, и очень талантливые. Анатолий Якобсон преподает литературу… Школярские будни. «Эпидемия эквилибра указки на носу. Мы тренировались все перемены подряд и даже после уроков. Если бы кто посторонний зашел в это время в кабинет, его представления о школе для одаренных физматов сильно бы пошатнулось». На фото — «Яквасилич на первом плане, задрав голову, как Бродский на московском памятнике, изо всех сил старается удержать на своем горбатом носу указку, скаля от напряжения зубы. А на заднем плане мы — за тем же содержательным занятием».
И вот — читаешь и читаешь. Значит, есть какой-то секрет. Какой?..
Именно маленькая книжка мемуаров вернула меня к книжке стихов, до этого — признаюсь честно — просмотренной невнимательно. И тут приоткрылся, кажется, секрет.
Казалось бы, что может быть проще искренности? Старайся передать словами то, что ты действительно думаешь и чувствуешь, — и дело с концом! Выдумывать что-то про себя вроде бы много сложнее.
Если бы это было действительно так — то почему же так редко встречается искренняя интонация? А всякая ли искренность нас порадует? Например, искреннее самодовольство. Рвущаяся из строк амбициозность. А того, кто старается ее обуздать, подстерегает известное уничижение паче гордости. Если уточнять далее — того, кто не обладает редкой добродетелью с забытым названием — смирение.
Поэзия — дело, как известно, совсем особое. И все-таки. В нескольких стихотворениях сборника «Избранное» зацепляет именно эта — оказывается, и в стихах современных редкая — интонация полной и безыскусственной искренности.
1988 год. Развидняется. Еще не рассеялись тучи, но стало, что ли, виднее. Самое время человеку думающему оглянуться, прикинуть баланс.
Я б не сказал, перебивая старших,
что прожил мало лет…
Но больше зим,
на тех прудах —
не то чтоб Патриарших,
не без достоинства,
но и не то чтоб с ним.
Последняя строка — саднит.
Но не всякий это почувствует. А лишь тот, кто попал в эшелон поколений, значительная часть жизни которых прошла при развитом социализме. Новым поколениям про это надо объяснять специально. Потому, среди прочего, что и само-то слово «достоинство» — замечаете? — улетучилось куда-то из нынешнего словесного обихода.
А для нас, грешных, было оно важным. Очень даже важным. Но прав Евгений Бунимович — очень трудно, почти невозможно было сохранить его в стране, где за честно высказанное несогласие с арестом друга (скажем, составителя знаменитой «Хроники») тебе грозил в лучшем случае волчий билет, в худшем — Потьма.
По этому поводу автор строки не стенает и не сладострастничает по-смердяковски. Он только фиксирует уже проистекшее — с далеко запрятанной горькой горечью.
Горечь — от того, что нечто было привито со школьных лет, было с чем соотноситься: отмахнуться явно не получалось (что сегодня у столь многих получается, и очень даже легко; не в тех школах, что ли, учились?..). «Как-то, уже перед выпуском, Феликс (Раскольников Феликс Александрович (1930–2008) — учитель литературы) посоветовал прочесть только что появившуюся в «Новом мире» повесть Василя Быкова «Сотников» про белорусских партизан. Там главный герой в предсмертных обстоятельствах говорит напарнику: «Не лезь в дерьмо — не отмоешься». Почему-то именно эта простая формула (слишком простая) как заноза застряла в голове. И до сего дня помогает делать однозначный выбор в сложных (даже слишком) жизненных обстоятельствах». Да уж, мне, москвичке, не надо объяснять про обстоятельства жизни депутата Московской городской думы трех созывов. Очень издалека наблюдая эту жизнь, могу уверенно сказать — в его жизни формула действовала. Захотелось даже, чтоб какие-нибудь волонтеры, выписав ее крупными буквами во многих экземплярах, развесили по стенам Государственной думы. Подействовать — не подействует. Но хоть напомнит.
Я молча выполнял
ходьбу на месте
не то чтоб с радостью,
но и не без нее.
Так поэтически-кратко обозначена неубиваемая любым контекстом радость жизни.
В стране тоталитарного ампира
в период социальных центрифуг
не то чтобы моя бряцала лира,
но все же издавала некий звук.
Да, смирение. И несомненное естественное достоинство.
Как рядовой отряда безголосых
С похмелья в не совсем чужом пиру,
я б не сказал, что весь я не умру,
но все же я б оставил знак вопроса…
Это стихотворение — останется. Проверяйте, потомки.
Союзники
Евгений БУНИМОВИЧ. Девятый класс. Вторая школа. — М., Corpus, 2013
Имя Евгения Бунимовича известно многим. Нет, неточно я выразился. Не столько «многим» оно известно, сколько «разным». В том смысле, что разные категории людей знакомы с совершенно, казалось бы, разными сторонами его, как говорится, многогранной личности.
Я, например, в свое время познакомился с интересным поэтом и остроумным и при этом (редкое сочетание) доброжелательным собеседником.
Чуть позже я узнал, что этот поэт и собеседник — школьный учитель. О том, что он учитель, я узнал от него лично, а о том, что он очень хороший и даже прославленный учитель, — я узнал уже от других.
Потом оказалось, что поэт и учитель может быть еще и депутатом, умудрившимся в нашей довольно-таки вязкой общественно-политической ситуации осуществить множество полезнейших дел.
Некоторые знают его как вдохновителя и создателя многолетних поэтических фестивалей.
А вот теперь Бунимович выступает в роли мемуариста. Он пишет о школе. И не просто о школе — о школе, слава которой в сознании многих поколений интеллигентных москвичей располагается неподалеку от славы Царскосельского лицея.
Мемуары, как и вообще всяческий нонфикшн, на сегодняшний день кажутся мне самым перспективным жанром. А если еще эти мемуары написаны живо, весело, остроумно, с ярко выраженными чувствами стиля и меры, то даже и не знаю, что тебе еще надо, дорогой читатель.
Лев РУБИНШТЕЙН
Как было, что стало
Прочитав книжку Евгения Бунимовича «Девятый класс. Вторая школа», я порадовался ощущению полноты жизни подростка и юноши, который подзарядился позитивной энергией на всю жизнь, научился свободно, умно и оригинально выражать себя. Школа дала Евгению не только знания, умения и навыки, она помогла раскрыться его личности, дала друзей и уверенность.
И все это в условиях, когда не было «дорожной карты развития образования», ЕГЭ, стандартов, подушевого финансирования, ученико-часов, эффективных менеджеров, интернета, интерактивных досок и прочих инноваций. Сидели за старенькими партами, рисовали простым мелом на деревянной доске…
И у меня возникает вопрос: останутся ли такие оазисы образования, как «Вторая школа», для современных детей, которые тоже хотят всерьез учиться и становиться творческими личностями? Не подстригут ли их под одну гребенку ради «оптимизации»?
А ситуация крайне тревожная. Высокие чиновники то уговаривают «Вторую школу» укрупниться, чтобы сводить концы с концами, то и вовсе предлагают стать негосударственной, чтобы хорошо зарабатывать. И забывают сказать, что придется платить за аренду помещений, подвергаться поборам от пожарных и СЭС… Короче, хотят избавиться от обузы.
А тем временем ввели «главный» показатель для оценки работы школ — среднюю зарплату учителя, которая, естественно, должна резко поползти в гору, несмотря на то что общее финансирование не увеличилось. И школам деваться некуда: сокращают всех педагогов с небольшой нагрузкой. Остальным увеличивают нагрузку… чтобы больше зарабатывали.
И все эти реформы и показатели спускаются, с имитацией обсуждения или без учета обсуждений. Так под разговоры о социальной справедливости и инклюзивном образовании ликвидируют лицеи, гимназии и школы для проблемных детей. Ликвидируют пединституты и ПТУ, закрывают сельские школы.
И началось это в 2001 году, когда цены на нефть и газ были высоки, но правительству предлагались займы от Всемирного банка на реформы образования и науки. А кто платит, тот и заказывает музыку. Остается надеться, что эта система воинствующего экономизма в образовании, науке и культуре скоро рухнет, а чиновники, которые нахватали займов и использовали их против отечественной системы образования, — будут выгнаны. А настоящие профессионалы — ученые и педагоги возродят уцелевшие остатки образования, науки и культуры, чтобы страна жила достойно.
Александр Ковальджи,
выпускник 1973 года школы № 2,
замдиректора лицея «Вторая школа»
