«Шестидесятники» XX века – особый феномен в истории нашей страны. Его можно определить как совокупность людей и ценностей. На их долю выпали XX съезд КПСС, Хрущевская оттепель, Пражская весна, и в области идей и ценностей – понятия гуманизма, личности и антисталинизма.
Несмотря на свой возраст, Энгелина Тареева уже второй год очень активно ведет свой блог на Живом Журнале. Ее дневник читает более пяти тысяч человек. В них она пишет воспоминания, чтобы иметь возможность прямо общаться со своими читателями, или «френдами» как она их называет. Хотя не все они «френды», то есть друзья, иногда ей пишут злые письма, на которые она реагирует гипертоническим кризом. С Энгелиной Борисовной мы продолжили разговор, начатый в июне прошлого года.
- Энгелина Борисовна, над какой страницей своих воспоминаний Вы работаете сейчас?
Э.Т.: Я не считаю это работой. Я ведь пишу очень просто, если бы я могла сидеть в библиотеке с утра до вечера как раньше или владела бы интернетом настолько хорошо, чтобы он заменил мне библиотеку, то может быть это были бы какие-то глубокие, серьезные исследовательские работы. Я же пишу живые воспоминания.
- В этом и есть самая большая ценность, нам остается только удивляться, как хорошо Вы помните имена и события прошлых лет. Расскажите, пожалуйста, чем запомнились шестидесятые годы?
Э.Т.: Для меня 60-е годы начинаются с 1956 года, с доклада Хрущева, после чего началось некое движение в общественной жизни, перешедшее в диссидентское движение.
На ХХ съезде КПСС был развенчан культ личности Сталина, были названы преступления, которые он совершил, что в целом для страны означало время больших перемен. Казалось, что-то неуловимо изменилось в воздухе.
Когда Сталин только умер, вы помните, какие были рыдания, стенания, ну а потом все изменилось. Люди жили в жутком страхе при Сталине. Я его не испытывала, но это мое личное качество, у других могли быть другие ощущения.
- В своем блоге Вы пишете: «Боевитый комсомол всё время боролся». С чем или с кем он боролся?
Э.Т.: Если врагов не хватало, их нетрудно было создать. Ведь к врагам можно отнести каждого, кто отличается от массы хотя бы внешне: одеждой, причёской, манерой танцевать, эстетическими вкусами. Так образовалась группа врагов – стиляги. Я не могу сказать, что изучила и глубоко поняла это явление, но что я знаю, о том расскажу.
Показателем принадлежности к стилягам, прежде всего, была одежда, прическа и внешний вид в целом. Они старались одеваться, как на Западе, как они себе это представляли. Идеалом была Америка. Говорили: «Ходить надо в штатском», - имея виду Соединенные Штаты. Они были подчеркнуто аполитичны, но при этом американофилы.
Среди стиляг было много «золотой молодежи». Им было проще стиляжничать. Родители, не одобрявшие их поведения, тем не менее, привозили им из заграничных командировок то, что они просили. У кого не было такой возможности, старались эту одежду создать сами.
Василий Аксенов в книге «В поисках грустного бэби» рассказывает, как их девушки, не жалея ни времени, ни сил, старались собственными руками превратить сшитую на советских фабриках одежду в «штатскую». Они танцевали «стилем» (такая особая манера) и обожали джаз. Возможно, это был протест против униформы во всем, против однообразия, против отсутствия выбора, запрета на выбор даже во внешнем его проявлении.
Ни я, ни мои друзья не относились к стилягам. Мы считали этот протест мещанским, а стиляг – мещанами.
- С кем еще боролись, кроме стиляг?
Э.Т.: Кроме стиляг боролись еще с тунеядцами. Раз боролись в стране, то и в университете нужно было бороться, хотя какие же в университете тунеядцы, ведь все учатся. Самая известная история борьбы с тунеядцами – это суд над Бродским. Написание стихов, за которые он впоследствии получил Нобелевскую премию, не сочли трудом. Автор этих стихов был осужден и сослан, как тунеядец.
- В таких условиях, чем дорожили Вы, какие качества ценили в людях?
Э.Т.: Дружба для нас была главным. Наше поколение создало институт дружбы, с нами она вошла в жизнь и с нами ушла. Теперешней молодежи я даже не могу объяснить, что такое была наша дружба. Объединялись дружеские сообщества по критерию родства душ. Мы не обязательно были во всем единомышленниками, но у нас была одна шкала ценностей, мы одинаково понимали, что такое хорошо и что такое плохо. И еще у нас были одинаковые интересы. То, что государство с нами почти ни в чем не было согласно, сплачивало нас еще сильнее: «Возьмемся за руки друзья, чтоб не пропасть поодиночке», как поется в песне Булата Окуджавы.
Несмотря на, казалось бы, неблагоприятную обстановку, мы были веселы. Отрицательные стороны жизни нас не только возмущали, но и смешили, и заставляли, читая газету «Правда», хохотать до упаду. В газетах была ложь, но мы научились читать между строк, читать подтекст и сквозь эту ложь вычитывать правду. Мы были полны жизни, жизнь знобила нам плечи.
А.Межиров (я считаю его самым талантливым поэтом этого поколения) писал:
О, какие тяжелые тучи над росной
Над зеленой землей!
О, как ветви густы!
Вот это ощущение жизни взахлеб, это одическое «О» встречалось очень часто у всех. О чем бы ни были стихи, в них чувствовался гимн жизни, звучавший в душе молодого поэта.
Мы были полны жизни. Мне казалось, что у меня жизнь стоит в горле комом, и от этого я всегда слегка задыхалась, и хмель жизни сладко кружил голову. Я не нуждалась в допинге в виде алкоголя или сигарет. Я и без этого была самая веселая.
- Расскажите немного о дружбе, что было в ней особенного, чего нет сейчас.
Э.Т.: Не знаю, как об этом рассказать… Мы были единое целое. Мы знали все, у кого что болит, и друг другу помогали. Я помню, как мы с мужем пришли домой поздно ночью, во втором часу. Разделись и легли спать. Тут вошла моя свекровь и сказала, что в наше отсутствие приходил Саша Родин. Зачем приходил он не сказал, а была холодная зима. Я встала, надела зимнее пальто на ночную рубашку, сапоги на босу ногу и пошла звонить к телефонной будке почти за квартал от нашего дома. Говорю: «Саша, что у тебя случилось?», он отвечает: «Лина, как хорошо, что ты позвонила. Тут еще трое сидят, мы уже без вас нашли выход из положения. Но твой звонок очень важен, завтра еще обсудим».
Когда умер мой муж, они тут все сидели и думали, как они меня спасут, а я сидела и злилась, ну что они сидят, ну какое это имеет отношение, мне Игорь нужен, а не они. Саша говорил: «Ты должна поехать в санаторий». Я отвечаю, что не могу, не в состоянии ехать, у меня тогда была очень тяжелая форма клинической депрессии. Саша взял мне путевку, сам сложил мои женские вещи в чемодан и отвез меня в санаторий. Вот такие были отношения между всеми нами. Такая была дружба.
- Люди, которые ностальгируют по советскому периоду, особенно остро переживают утрату социального равенства между людьми. В чем оно проявлялось?
Э.Т.: При советской власти было такое преимущество. Все работали на одного хозяина, все примерно одинаково зарабатывали, разница была не принципиальная. Ну, там была еще верхушка, которую мы не видели, но знали, что они хорошо живут. Кстати они это скрывали.
Со мной работала жена очень высокопоставленного человека. Они питались в Кремлевке, брали домой продукты сухим пайком, и однажды, когда у её сына был день рожденья, она дала ему на работу большую колбасину из этой столовой. На работе полагается отмечать, он и принес ее на работу. А его спрашивают: «Какая колбаса! Где ты ее взял?», – парень не знал куда деваться. Кто-то сказал, «это наверно в центре такая колбаса бывает», – и он ответил, что «да, мол, мама это покупала в центре».
- Сейчас общество поражено тотальным недоверием друг к другу, но ведь и в те годы процветало доносительство, стукачество?
Э.Т.: Я как раз в своем дневнике пишу про университетские годы, про студентов. В том числе о стукачах, их было очень много тогда. В университете даже больше, чем в среднем по стране. За мной тоже ходил стукач, я очень быстро его вычислила, сказала своим ребятам про него.
Они говорят: «Это твоя мнительность», а я им в ответ, «Ну, давайте сейчас проверим». Дело было в читальном зале, я собрала книжки и пошла их сдавать на кафедру. Этот парень тоже пошел за мной сдавать книжки, наши ребята встали за ним. Сдали, пошли в гардероб, оделись, у меня был довольно большой чемодан, потому что я забрала из химчистки зимнее пальто. Идем с чемоданом, проходим ресторан «Националь», мы там часто бывали, знали обслугу, я и говорю ребятам: «Давайте зайдем к дяде Паше в гардеробную, попросим у него разрешения оставить чемодан на пару часов и посмотрим, что этого парня больше интересует: мы или чемодан».
Когда мы зашли за чемоданом к дяде Паше, он сказал: «Важные вещи в чемодан не кладите», – и мы поняли, что был досмотр.
- А как Вы к ним относились?
Э.Т.: Говоря о стукачах, мне вспомнилась девочка – Света Козлова, красивая и талантливая поэтесса. Она подружилась с болгарскими студентами, которые учились у нас.
Однажды она приходит и говорит, что её приглашали в «контору» и предложили следить за этими болгарами. Она должна будет каждый вечер писать маленький отчет о том, кто о чем говорит, кто что думает. И Света говорит: «Я согласилась, потому что к иностранным студентам все равно приставят кого-нибудь. Так лучше это буду я, чем кто-нибудь, кто захочет выслужиться или что-нибудь придумать или вообще не поймет и напишет то, чего не было». У нас были обсуждения, все было достаточно открыто. Обсуждали подавать Светке руку или не подавать ей. Я ей руку подавала.
- Вы разделяете частную жизнь и общественную. Как Вы думаете, почему впали в немилость Вознесенский, Евтушенко, Рождественский, Ахмадулина, Цветаева и другие? Они же не призывали к свержению власти коммунистов?
Э.Т.: Они не были конформистами. Они не писали прямо против советской власти, но они ее и не восхваляли. Вот за это их преследовали. Хотя у нас не было свободы слова, мы в своей компании говорили все, что угодно.
Ходил такой анекдот: «Что такое сверххрабрость? Это когда три советских человека стоят и рассказывают антисоветские анекдоты, прекрасно зная, что один из них стукач».
- Получается, Вы жили при системе, систему ненавидя?
Э.Т.: Да. Систему ненавидели тогда больше, чем ее ненавидят теперь. Замечаете, какая ностальгия у некоторых людей по той системе? На меня нападали сталинисты, защищая Сталина, и молодые демократы, о которых я написала, что теперь это самые большие карьеристы и самые большие хапуги. Я упрекнула молодых демократов в том, что они превратили демократию в догму, видят мир как черно-белый, а демократические убеждения в догму не укладываются. Некоторые из нашего движения «Яблоко» даже порвали со мной отношения.
Сейчас я пишу о патриотизме. Лев Толстой включил в «Круг чтения» известный афоризм Самюэля Джонсона «Патриотизм – последнее прибежище негодяев».
Я и написала, можно ли представить, чтобы Толстой, автор «Войны и мира», не любил бы родину, или, чтобы Толстой написал «Любовь к Родине –прибежище негодяев». Конечно, же нет.
Патриотизм и любовь к Родине не синонимы, это понятия, которые очень далеко отстоят друг от друга. В любви к Родине главное любовь, в патриотизме – ненависть к врагам, существующим или вымышленным. А в той системе обязательно нужны были вымышленные враги. Про это все я написала, всех патриотов выругала, посмотрим, какова будет реакция.
- Большое спасибо, ждем от Вас новых рассказов.
Оригинал интервью.
