Сокращенная версия опубликована:
«The New Times» (Москва). 2009. № 3.
Полная версия публикуется с любезного разрешения редакции.
150 лет назад в Москве в дворянской семье родился человек, сыгравший одну из главных ролей в эпохальных событиях великой национальной катастрофы первой трети ХХ века. К сожалению, в исторической ретроспективе имя этого человека оказалось слишком прочно связано с судьбами отечественного либерализма, или вернее – того узкосоциального и специфического явления в общественно-политической жизни страны, за которым на рубеже XIX–XX веков, на взгляд автора, не очень справедливо и совсем не удачно закрепилось подобное название.
Павла Милюкова, сына московского архитектора, с гимназических лет влекла общественная стезя. Еще в бытность учащимся 1-й московской гимназии, от имени участников литературного кружка он написал письмо Фёдору Достоевскому с просьбой к писателю изложить свои взгляды на взаимоотношения народа и интеллигенции. Грозное лето 1877-го Милюков провел добровольцем на турецком театре военных действий и служил уполномоченным Московского санитарного отряда в Закавказье. Историко-филологический факультет Московского университета дал возможность будущему лидеру кадетской партии учиться у Василия Ключевского. Под влиянием трудов французского социолога Огюста Конта Милюков буквально с религиозной страстностью навсегда уверовал в позитивизм и неизбежную закономерность исторических и общественных процессов.
Однако ученик великого историка оказался «слишком самостоятельным» прагматиком и сухим рационалистом, чтобы увидеть в русском прошлом нечто живое и ценное, кроме непрерывной цепи бессмысленных неурядиц. Россия для Милюкова навсегда осталась непонятной и окраинной частью европейской цивилизации, оторванной и изолированной от «метрополии» в силу исторических катаклизмов. Соответственно, рецепт социального исцеления лежал на поверхности. Россию следовало лишь наделить естественными и непременными европейскими атрибутами – парламентом и конституцией, всеобщим избирательным правом и состязательностью политических партий, чтобы окончательно преодолеть многовековой разрыв Востока и Запада. Так возникла «святая и благородная цель», достижению которой Павел Милюков отдал лучшие годы жизни. А если власть упрямилась, не желала следовать созревшей в ходе закономерного исторического процесса прогрессивной схеме, тем более отказывалась по мановению волшебной палочки превращаться в ухудшенную копию Британской империи, непременно обзаводиться парламентом, необходимыми партиями и магическим документом с притягательной надписью «Конституция»… тем хуже было для власти.
Исключение из университета в 1881 году за участие в студенческой сходке стало лишь досадной случайностью, не приближавшей, а отдалявшей от поставленной цели. Непременным условием полноценного включения в общественную жизнь был университетский диплом. Короткое время вне высшей школы Милюков провел в любимой русским образованным классом Италии, наслаждаясь живописью раннего Возрождения, затем вернулся к Alma mater. Важную роль в его дальнейшей карьере сыграли известные ученые Владимир Герье и Павел Виноградов, поспособствовавшие в 1882 оставлению Милюкова для подготовки к профессорскому званию на кафедре русской истории у Ключевского. Кстати, десять лет спустя, именно он выступил с возражением против присвоения приват-доценту Милюкову докторской степени за магистерскую диссертацию, посвященную состоянию русского хозяйства в эпоху петровских реформ.
Отношение «первого русского либерала» к течению минувших веков оставалось неизменно сухим и потребительским. В глубине времен Милюков продолжал рационально и методично искать лишь аргументы для доказательства неизбежности и необходимости немедленной конституционной реформы, дабы рисунок Российского государства строго соответствовал формальным европейским лекалам. В наибольшей степени это проявилось в его знаменитых «Очерках по истории русской культуры» (1896–1903). По существу, Милюков совершал ту же роковую ошибку, что и царь Пётр Алексеевич, принимая за первоусловие принадлежности к европейской цивилизации внешние отличительные признаки. Фронда в лекциях и публичных выступлениях неоднократно приводила Милюкова к конфликтам с правительством – увольнению из университета, вынужденному преподаванию в Болгарии и Македонии, краткосрочным тюремным наказаниям. В 1902–1905 годах во время вынужденной эмиграции он сблизился с социалистами разных оттенков. Революционеры привили Милюкову почти ленинскую непримиримость к власти и категоричность в догматичных требованиях.
Затянувшийся на долгие годы звездный час Павла Милюкова настал осенью 1905 года, когда из историка он превратился в лидера Конституционно-демократической партии (Народной свободы) и повел, как ему казалось, «самоотверженную и принципиальную борьбу за конституционные идеалы» с самодержавной монархией, как будто бы исчерпавшей собственный творческий потенциал. Бомбистам, террористам, новорожденным в мутной пене первой русской революции ленинцам-сталинцам кадетский вождь отводил роль статистов. «Вы будете создавать за сценой гром и молнии, а играть на сцене будем мы», – с пафосом взывал к бойцам революционного лагеря самоназвавшийся таковым «главный русский либерал». В 1906–1907 из-за думских кулис он руководил кадетскими обструкциями правительства, а после избрания в III Думу в 1907 претендовал на статус лучшего специалиста по внешней политике от думской оппозиции. Будем честными: из наших думцев мало кто сделал больше для последовательного и методичного разрушения русской гражданской свободы, так трудно укоренявшейся в Московской Руси и Российской империи. И вся деятельность Милюкова оказалась направлена на превращение Думы в легальный центр по навязыванию правительству собственной воли.
Милюков страстно и непременно хотел, чтобы государственное устройство Отечества любой ценой отвечало усвоенной им в студенческие годы схеме, и доктрину любил больше, чем Россию. Историк, мечтавший о тоге сенатора, удивительным образом оказался слеп. Он не видел, а потому и не ценил бесспорных достижений российской власти к началу ХХ века: эффективного местного самоуправления, состязательного и независимого гласного суда, выдающейся академической школы и уникального высшего образования, устойчивого экономического роста и крепкой кредитно-финансовой системы, выдержавшей натиск русско-японской войны и революционных беспорядков 1905 года. Даже манифест 17 октября 1905 года Милюкова скорее раздосадовал, чем удовлетворил. Отсюда и его совершенно противоестественные, казалось бы, слова, публично произнесенные после 17 октября в одной из московских рестораций в адрес правительства Сергея Витте: «Ничто не изменилось, война продолжается».
Доктринёр в силу одержимости, как правило, не замечает изменения жизненных реалий. Неграмотность и глубокая социальная отсталость большинства думских избирателей лидера кадетской партии совершенно не волновали. В угаре бессмысленного противостояния своих единомышленников с правительством он непростительно пропустил появление подлинной русской конституции. Основной свод законов 1906 года гарантировал России сохранение и укрепление принципиальных ценностей гражданской свободы: правовую преемственность власти, незыблемость института частной собственности и представительных учреждений, неприкосновенность личности и независимость судебной власти, а также свободу вероисповедания, дальнейшее развитие местного самоуправления и частной инициативы во всех областях жизни.
Жизненно важная столыпинская программа превращения стиснутого веками общинной уравниловки русского крестьянина в самостоятельного частного хозяина и гражданина тоже оставила Милюкова равнодушным. «Главный либерал» и его партия противостояли Столыпину и поддерживали антилиберальные требования революционного лагеря об отчуждении частновладельческих (помещичьих и иных) земель в пользу крестьянских общин. Ученик Ключевского напрочь забыл до сих пор актуальные строки из письма Николая Мордвинова императору Александру I: «Государь, никогда общественное благо не может зиждиться на частном разорении».
Однако Милюков не понял не только столыпинского замысла. Он не оценил величия и самого Столыпина как личности, интуитивно чувствовавшего, что Россия остро нуждается в обновлении, но в обновлении творческом, хозяйственном, основанном на поощрении и преумножении частной инициативы с целью исцеления многовековой народной отсталости. Милюков же хотел эту отсталость эксплуатировать в узкопартийных целях, поэтому отказался от сближения своей партии с властью, цинично заявив Столыпину: «Если я дам пятак, общество готово будет принять его за рубль, а вы дадите рубль, его и за пятак не примут». К сожалению, вплоть до марта 1917 года Милюков так и продолжал давать российскому обществу пятаки, выдавая их за полновесные рубли. Столыпин хотел дать трудолюбивому крестьянину охраняемую законом частную собственность, нашему хлеборобу до начала ХХ века неведомую, эту твердую «основу культуры и порядка в деревне», как о том говорил ближайший столыпинский единомышленник Александр Кривошеин. Милюков же мечтал наделить малограмотный, малорелигиозный, крещённый, но не просвещённый русский народ… ответственным перед Думой Советом министров, будучи убежденным в обоснованности думских амбиций на право управления.
Столыпин думал о реальной жизни и пользе, Милюков – о голой схеме.
В наступившем году исполняется 100 лет со дня выхода в свет знаменательного в истории русской общественной мысли сборника «Вехи». Буквально накануне выхода «Вех» весной 1909 года лидер кадетской партии достиг знакового пятидесятилетнего рубежа. Вальяжный юбиляр снисходительно заклеймил «веховцев» как популяризаторов отсталого религиозного морализма, навсегда канувшего в Лету. В этом поверхностном отношении историка, публициста и парламентария к неоцененным по достоинству современниками пророчествам лучших умов России – ключ к пониманию политической судьбы Милюкова, его нечуткости и узости, вследствие которых в конце жизненного пути бывший властитель интеллигентских дум искренне принял кавказского налётчика и уголовника Кобу за ревнителя и державного устроителя Российской государственности.
Здесь уместно привести слова Георгия Федотова, откровенно указавшего на болезненные амбиции той части интеллигенции, для которой кадетский лидер стал подлинным кумиром. Интеллигенция, с восторгом внимавшая Милюкову, по замечанию Федотова, «вышла на политический путь из дворянских усадеб и иерейских домов – без всякого политического опыта, без всякой связи с государственным делом и даже русской действительностью». «Привыкнув дышать разреженным воздухом идей, – подчеркивал мыслитель – она с ужасом и отвращением взирала на мир действительности. Он казался ей то пошлым, то жутким: устав смеяться над ним и обличать его, она хотела разрушить его – с корнем, без пощады, с той прямолинейностью, которая почиталась долгом совести в царстве отвлеченной мысли. Отсюда пресловутый максимализм ее программ, радикализм тактики. Всякая “постепеновщина” отметалась как недостойный моральный компромисс. Ибо самое отношение интеллигенции к политике было не политическим отношением, а бессознательно-религиозным. Благодаря отрыву от исторической Церкви и коренного русла народной жизни, религиозность эта не могла не быть сектантской». Заканчивал Федотов безжалостно, но справедливо: «Так называемая политическая деятельность интеллигенции зачастую была по существу сектантской борьбой с царством зверя-государства – борьбой, где мученичество само по себе было завидной целью. Очевидно, у этих людей не могло найтись никакого общего языка с властью, и никакие уступки власти уже не могли насытить апокалипсической жажды».
В этом страшном и обличительном приговоре не только Нечаев, Перовская, Желябов, Ленин, Мартов, Спиридонова и Гершуни. В нем и Милюков, внешне гораздо более импозантный и привлекательный, но столь же страстный и одержимый в попытке воплощения в русской жизни собственного, «единственно верного» мифа. На сей раз, не народнического и не марксистского, а конституционалистского.
Знаменитая и ужасная по своим психологическим последствиям речь Милюкова 1 ноября 1916 года в Думе, в которой лидер парламентской оппозиции фактически публично обвинил императрицу в государственной измене, а государственную власть – в пособничестве врагу, была бессовестной, лживой и глупой. Политически же она оказалась просто убийственной, так как именно благодаря ей общество сделало первый шаг к революционной катастрофе 1917 года. Последующее грязное убийство лжестарца Распутина оказалось вторым шагом, но все-таки в известной степени – лишь реакцией на думское словоблудие.
Олицетворением политической узости Милюкова стали его малоизвестные слова, произнесенные на завтраке у британского посла Джорджа Бьюкенена незадолго до Февральской революции. Бьюкенен поинтересовался, почему парламентская оппозиция так агрессивна по отношению к правительству, тем более в разгар тяжелой войны. Россия, с точки зрения дипломата, за десять лет приобрела законодательную Думу, свободу политических партий и печати, а в этой связи, не стоило ли оппозиции умерить критику и подождать реализации своих пожеланий еще «какие-нибудь десять лет». Милюков с пафосом воскликнул: «Сэр, русские либералы не могут ждать десять лет!» Бьюкенен в ответ усмехнулся: «Моя страна ждала сотни лет».
Единственный раз в революционном водовороте 1917 года Милюков неожиданно попытался взглянуть на ситуацию трезво. 3 марта в мятущемся Петрограде, в квартире на Миллионной улице он вдруг принялся уговаривать Великого Князя Михаила Александровича не отказываться от восприятия бремени законной верховной власти по результатам странного и противоправного отречения императора Николая II. Может быть, в тот решающий миг в кадетском лидере заговорил историк. А может быть, он вспомнил всю свою псевдолиберальную разрушительную деятельность за последние одиннадцать лет и испугался перспективе остаться один на один с угрюмым народом. И после марта 1917 года вдруг оказалось, что пресловутые милюковские пятаки обесценились совершенно, так как вместо ответственного перед Думой правительства народ получил от большевиков полновесное право на бесчестье. Парадоксально, но ложь, произнесенная в 1916 году Милюковым с думской трибуны, в 1917 году привела на броневик Ленина.
Последние четверть века в жизни Павла Милюкова оказались периферийными. С осени 1918 года он критиковал большевиков-ленинцев из-за границы. К Деникину в 1919-м не поехал сам, а к Врангелю в 1920-м отговаривал ехать Кривошеина (но тот поехал, связав Россию Столыпина с несостоявшейся белой Россией). В эмиграции бывший лидер думского Прогрессивного блока заявил о необходимости отказа от борьбы с большевиками, уповая на неизбежную «эволюцию» утвердившегося на родине режима. Трагедия народных восстаний в Сибири, на Тамбовщине, на Кубани, потом в страшные годы сталинской коллективизации Милюкова не волновала. Ему возражали генералы Пётр Врангель и Александр Кутепов: «Советская власть не может эволюционировать. Она может только гнить».
По существу отечественная революция закончилась лишь к концу первой сталинской пятилетки, еще при жизни думского трибуна. И из своего благополучного парижского далека он мог по достоинству оценить ее результаты. На исходе жизни Павел Милюков вдруг окончательно «прозрел», увидев в Сталине русского государственного деятеля. Кровавая ежовщина, пакт Молотова – Риббентропа, нападение на Финляндию и аннексия Прибалтики рассматривались им исключительно с точки зрения «национальных интересов» Советского Союза.
Круг замкнулся.
Феномен Милюкова родился из интеллигентской умозрительности, неопытности и страстного нетерпения, незнания собственной страны, и рационального, сухого миросозерцания, совершенно лишенного какой-либо чуткости. Политик, лишенный чуткости и клеймящий религиозный морализм во славу прекраснодушных схем, неизбежно становится доктринёром, не замечающим собственной разрушительной деятельности. Обычно в финале за ним приходят Ленин.
А заканчивают доктринёры признанием Сталина.
Использованные источники и литература:
Боханов А. Н. От самодержавной к самодержавно-парламентской монархии // Россия в начале ХХ века / А. Н. Сахаров и др. М., 2002
Думова Н. Г. Либерал в России. Трагедия несовместимости. Исторический портрет П. Н. Милюкова. М., 1993
Куликов С. В. Бюрократическая элита Российской империи накануне падения старого порядка (1914-1917). Рязань, 2004
Леонтович В. В. История либерализма в России 1762-1914. Париж, 1980
Милюков П. Н. Воспоминания / Публ. М. Г. Вандалковской и А. Н. Шаханова. В 2 т. М., 1990
Ольденбург С. С. Царствование императора Николая II. Вашингтон, 1981
Спиридович А. И. Великая война и Февральская революция 1914-1917 гг. Нью-Йорк, 1960-1962. Т. II, III
Федотов Г. П. Революция идет. Судьба и грехи России. Избранные статьи. СПб., 1991. Т. I
