Фактор технической модернизации, осуществившейся технократами, оказался весьма мощным в российской жизни последних примерно полутора десятилетия.
Виктор Коган-Ясный. Фото: пресс-служба партии
Техническая модернизация пошла в быт. Интернет в «медвежьих углах», строительство по стандартом глобализма, новые стандарты автомобилей и новые технологии на автодорогах, электронное общение с государственными органами - все это на фоне демонстративной фрагментарности и контрастов, на фоне массового недостатка образования и неготовности принять новое, на фоне бедности, не позволяющей пользоваться появившимися рядом новыми благами, на фоне профессиональной некомпетентности и очевидной лжи власть предержащих.
Модернизация так и осталась технической и не оказала никакого внятного влияния на общественные институты. Она стала фактом жизни, но не вышла за рамки чисто технократических подходов. Из-за намеренно упрощенного, не требующего смыслового усвоения технократического характера она во-первых стала ускоренной, а во-вторых, - навязчиво коснулась очень многих людей, к ней вовсе не готовых, вызвав у них обиду.
Этот процесс теоретически и в перспективе мог привести к важным политическим институциональным изменениям. Мог. Если бы такими были намерения «вершины системы», если бы на этом была как-то сосредоточена политическая воля. Но этого не было. А на массовом уровне получилась большая накладка.
Техническая и технократическая модернизация, с ее плюсами и с ее высокомерием и контрастами, вся в целом - стала вызывать отторжение со стороны многих. Трудно сказать, где здесь отторжение методов, а где агрессивная защитная реакция, трудно сказать, насколько было бы иначе в случае более доброй, честной и рациональной модернизации. Но налицо факт: массовое иррациональное отторжение, глухое, о котором «не говорят».
Отторжение в первую очередь среди тех, у кого нет не только вИдения будущего, но и за кем нет традиции. Отрицание огульное, сумбурное. Здесь и трудность освоения бытовых компьютерных технологий, и страх перед Западом как носителем «агрессивного нового», и страх перед собственным государством в связи с прививками, кодами, регистрацией заболевших ковидом.
Здесь протест против энергичного внедрения многих требований безопасности, отрицающих жизнь «на авось». Здесь тягостный незаметный переход к модели личной ответственности за различные аспекты поведения вместо перекладывания ее на более сильного. И здесь же вовлечение людей в непривычные для них дальние перемещения и масштабное общение в сетях.
Люди оказались в своём воображении «должны» куда больше, чем они могут. Причём «должны» как бы всем, и своим, и чужим, и властям, и «гражданскому обществу», и «загранице». И при этом за спиной у них нет традиции, нет жизненного фундамента, но зато есть сумбурные иллюзии и фантомные боли. На этом месте возникает реакция застревания в прошлом, спрятанная агрессия и желание компенсировать фантомные боли.
Если бы во главе государства стоял человек (люди) с хоть какой-то позитивной человекосберегающей программой, о реакции массового застревания в прошлом могло бы не быть речи. Но поскольку есть авторитарный популист с мировосприятием вот из этой вот «глубины», то именно эта реакция через него берет верх и трансформируется в агрессию того или иного рода.
И агрессивный популист определяет формы этой агрессии внутри самого общества и вовне, опираясь на тех, кто не смог встроиться в исторически необходимое, но методически лукавое обновление.
Конец 1930-х в СССР и Германии был чуть похожим: большой массив людей, будучи перед тем лишённым традиции, не умел и боялся создавать позитивное новое, - и пошёл на разрушение себя и всего вокруг...
Очень страшно. И даже если есть мысли, что надо было бы делать, - понимаешь, что они абстрактны и непрактичны…
