В России есть целый ряд препятствий общественному развитию, которые приближают «катастрофичные» варианты будущего, особенно в условиях идеологического упадка в «обобщённом Западе».
Виктор Коган-Ясный
Политическая культура граждан России застряла в 1991 годе и при этом упала по сравнению с тем временем, утратила многие элементы рациональности того времени, не создав новых, сбросила ряд важных «табу». Новой политической культуры и институциональной системы по сравнению с позднесоветской не создано даже минимально, вместо этого воцарилось ручное управление во всем, от вопросов собственности до внешней политики, государственной безопасности и военного дела, а «в промежутке» - суд, следствие, правопорядок, парламентские представительства на всех уровнях, структуры «гражданского общества»…
Огромный прогресс в техническом образовании и колоссальные технологические прорывы, изменившие и облик промышленности, и быт - никак не повлияли на общественное развитие, не вывели общество как целое из провинциальности и существенной изоляции от окружающего мира. А тот довольно узкий социальный сегмент, который закрепил за собой «все права» на ручное управление, к влиянию глобализации, к общедоступным проявлениям технологического прогресса и прорывам в массовом образовании относится с фундаментальным недоверием.
Российское чиновничество - на уровне важнейших нюансов - оказалось наследником не бюрократии позднего СССР с ее «европейскими трендами», а сталинской корпорации провинциальной РСФСР.
Есть один частный, но существенный нюанс в институциональной «эволюции» постсоветской России, который, на мой взгляд, очень отчетливо способствовал торможению гражданских общественных институтов. Это «нечаянно и из лучших побуждений» сделанное в 1993 году во внедренной тогда Конституции значительное ограничение численного состава (а также полномочий) парламентариев. 450 депутатов Государственной Думы на всю Россию - это очень маленькое представительство, фактически торможение обратной связи между обычными гражданами и политическим «верхом». Для обычного человека, для бизнеса, для чиновничества такая численность - сигнал, что Дума - это «золотой клуб», никакая не связь для граждан, никакой не парламент, место, куда «просто так не попасть» и где «хорошо живут», а значит - надо этим органом пользоваться по мере возможностей, но вообще-то «быть от него подальше», не нести за него ответственность, так как он «далеко и высоко».
Стимулов борьбы за гуманные и справедливые институты в современной России куда меньше, чем было в позднем СССР в том числе и потому, что личная судьба современного россиянина, в отличие от личной судьбы советского человека, выглядит мало зависящей от общественных преобразований, кажется решаемой эгоцентрично, а не общественно, - и то, что такой взгляд на вещи на поверку часто оказывается иллюзорным, не делает его менее распространенным.
(И это при том, что советский период сформировал усиление фактора частной жизни во всем, реализовал своего рода фундаментализацию частной жизни, - ввиду крайней опасности всякого общественного вектора в самых разных смыслах этого слова. И это еще при том, что фактор частной, антиобщественной жизни и до 1917 года был непропорционально силен в России. Особенно значительно проявление этого обстоятельства в жизни церкви, российского православия с вызревавшей в его недрах в XIX веке «матрицей» торжества идеи частной жизни, частной дисциплины, умозрительности, «личного спасения души» как «цели христианства», - которая сделалась подавляюще главной в существовании после 1945 года и приобрела дополнительный груз после 1991-го.)
«Конкордат» советского послевоенного времени (1945-88 г.г.) между советским государством и РПЦ, позволявший последней достаточно стабильное организационное существование «в церковной ограде» в обмен на «патриотическую деятельность» с поддержкой антизападных мероприятий КПСС и «советских националистов» и, более того, стремление к активному нахождению идейных точек соприкосновения между частью «православных идеологов» и частью среды советского чиновничества на антизападной почве в духе «приземления» консервативных идей конца XIX века - это развилось в России в активное превращение значительной части организационного православия из дела и сознания веры в идеологию консервативного поведения и консервативного государства с присущей такой идеологии жесткостью, а также двуличием, словесным утверждением того, чего в реальной жизни нет и быть не может. Воспитание совести, личной ответственности заменяется прямо противоположным: превратно понимаемым «послушанием» некоему единоначалию и простой дисциплиной, при которой «за все всегда отвечает старший», а «младший» просто исполняет веленое. (К слову, временами кажется, что часть российского православия копирует идеи и модели поведения консервативных протестантов из американского Юга.)
Мне не хочется касаться на публицистическом уровне тем беды в экономике при попытке российских реформ: анализ глубоко ошибочных и лишенных исторической справедливости действий тех, кто считал себя реформаторами, дан профессионалами в их работах (самое доступное чтение - книги Г.А.Явлинского). Для меня остался вопрос взаимовлияния собственно политики и решений в экономике и другой вопрос: насколько «либеральные реформаторы» выступали как политики, лично и активно способствовавшие формированию новой авторитарной модели. Прямых ответов у меня нет. Историки, возможно, разберутся в том, что получилось «само», где был баланс воли и взглядов разных деятелей «при власти» и т. д., где был «ход событий», где - конкретная интрига, создавшая ту или иную точку невозврата…
Сложившаяся политическая и общественная ситуация в России - это не случайно взявшаяся власть одного человека, который ни на что не оглядываясь диктует всем и каждому свою волю (что никак не снимает с него ответственность за принимаемые решения). Но это точно и не народ, не коллективные граждане, объединенные имперскими или какими-то еще агрессивными порывами. Это система организации бюрократии и зависящего от нее общества, особенностью которой является не просто невозможность уравновешенного развития, но сознательный отказ от него, стагнация, «отдельность» от всего остального мира в интересах бенефициаров такого положения вещей. Внутренних ресурсов для отказа от стагнации, перехода к мирному созидательному развитию у такой системы нет. Можно много говорить о том, что надо было бы сделать для трансформации, но в ее рамках любой такой разговор будет безадресным: к этому принципиально нет интереса, пока ни в малейшей степени не преодолена «отдельность».
А «отдельность России» - это не только ее собственное порождение и ее собственная проблема. Это проблема всех. От России нельзя спрятаться, покуда она существует. А внезапный катастрофический слом России, если он случится, вряд ли окажется событием ограниченного масштаба в политическом пространстве и во времени. У Запада, его политической культуры, не оказалось ресурса способствовать тому, чтобы беречь себя - и Россию - от того развития обстоятельств, которое случилось за последние тридцать лет: ведущая политическая «мягкая сила» конца XX века оказалась не готова к опасностям следующих сумбурных десятилетий. Российская стагнация оказалась на практике западной политической жизни куда более тяжелым политическим испытанием, чем соревнование с поздним СССР.
Отношение к России как к неудобству, периферии и ресурсу возможностей исключительно «экстенсивного» и внеинситуционального характера оказалось близоруким и тупиковым, так же, как и все упрощения в отношении проблем российской политической системы, сведение их к вопросу персоналий. У Запада не нашлось аргументов для отстаивания тех ценностей, которые легли в основу его устройства после Второй Мировой войны.
Значит, все, кто не хочет погибнуть под прессом проблем, рождаемых восьмой частью мира, должны общими усилиями искать аргументы и алгоритмы.
В России должна появиться долгосрочная мирная цивилизация, предполагающая уважение международно признанных границ, неприкосновенность личности, свободу мнений, сменяемость власти, обратную связь власти и граждан, независимый честный и добрый суд, подотчетные гражданам и защищающие их вооруженные силы и службы правопорядка, должна быть защищена собственность и у граждан должны быть возможности личного развития в связи со всем остальным миром.
