Любые рассуждения о том, какая армия нужна России, останутся чистой схоластикой, если не учитывать, с одной стороны, обоснованные военные потребности, а с другой – доступные для их удовлетворения материальные ресурсы (прежде всего финансовые, технологические и людские). Поэтому развернувшиеся в стране дебаты вокруг новой военной реформы заставляют вновь и вновь возвращаться к базисным вопросам национальной безопасности и обороны.
Очевидная неоднозначность
Военные потребности должны определяться существующими и прогнозируемыми военными угрозами безопасности страны, отвечать ее интересам на международной арене. Угрозы безопасности могут иметь характер вероятности прямого военного нападения других государств или экстремистских организаций, втягивания страны в вооруженные конфликты. Также они могут обрести форму политического давления извне на основе военного превосходства других держав и союзов. В решающей степени все это определяется отношениями государства с окружающими странами, международными организациями и негосударственными движениями, то есть внешней политикой.
Если рассуждать схематично, внешняя политика Советского Союза во времена холодной войны была направлена на глобальное геополитическое, военно-техническое и идеологическое соперничество с США и их союзниками, а также с Китаем и клиентами КНР. Это определяло военную политику и военное строительство СССР, его союзников и партнеров.
Двадцать лет спустя после окончания холодной войны международное положение Российской Федерации более противоречиво. С одной стороны, с передовыми странами Запада теперь связаны жизненно важные и долгосрочные интересы экономико-технологического и социально-политического развития России. Также от сотрудничества с ними зависит защита безопасности РФ перед лицом новых угроз и вызовов XXI века. К ним относятся международный терроризм, распространение в мире оружия массового уничтожения (ОМУ) и средств его доставки, этнические и религиозные конфликты и их последствия и пр.
Определяя магистраль российских внешних интересов, президент РФ Дмитрий Медведев писал в своей программной статье «Россия, вперед!»: «Модернизация российской демократии, формирование новой экономики, на мой взгляд, возможны только в том случае, если мы воспользуемся интеллектуальными ресурсами постиндустриального общества… Наши внутренние финансовые и технологические возможности сегодня недостаточны для реального подъема качества жизни». В том же духе министр иностранных дел Сергей Лавров подчеркивал: «…Важнейшим приоритетом российской дипломатии является формирование благоприятных внешних условий для поступательного внутреннего развития».
Но с другой стороны, Россия за последние двадцать лет не стала полноправным членом военно-политических союзов и оборонительных систем Запада. Более того, Россию и США (НАТО, Евросоюз) разделяют немалые противоречия. Они не имеют теперь антагонистического характера, но пока еще более глубоки, чем обычные разногласия между отдельными странами Запада. Это связано со спецификой экономической и внутриполитической системы РФ и весьма непоследовательным отношением к ней Запада. Есть соперничество за влияние на постсоветском пространстве и доступ к природным ресурсам Арктики, сказывается динамика военных балансов, в основе которых по-прежнему стоит взаимное ядерное сдерживание и в которых Россия все больше отстает от США и НАТО по новейшим технологиям. Есть изрядные разногласия вокруг отношений с Китаем, исламским миром, рядом экзотических режимов и радикальных движений Азии и Латинской Америки. Это политизирует конкуренцию за рынки оружия и атомных технологий, доступ к природным ресурсам, военное присутствие за рубежом.
В условиях такой неоднозначности международного положения, внешней политики России вполне естественно, что ее военная политика не может быть простой и прямолинейной. Москва заключила с США новый Договор СНВ, готова на равноправных условиях участвовать в создании совместной с США и НАТО системы ПРО в Европе, отменила поставку системы С-300 Ирану. Она обеспечивает военный транзит в Афганистан, закупает военную технику во Франции, Италии, Израиле, сотрудничает с Западом в освоении космоса и развитии передовых авиационных систем, участвует в совместных военных учениях, миротворческих операциях, борьбе с терроризмом и пиратством.
Вместе с тем, не являясь членом НАТО и других западных альянсов, Россия должна поддерживать большой ядерный потенциал и достаточно крупные силы общего назначения для защиты своей территории, союзников по ОДКБ и проведения локальных военных и миротворческих операций.
И партнеры, и… потенциальные противники
Для формирования долгосрочной внешней и военной политики РФ фундаментальный вопрос состоит в следующем: является ли долгосрочным интересом России постепенная интеграция с Западом (при всех противоречиях этого пути), либо противостояние Западу самостоятельно, в союзе с Китаем или вместе с разнообразными антизападными режимами и движениями мира? Соответственно первое согласуется с курсом на демократизацию Российской Федерации и инновационную высокотехнологическую экономику, а второе – с сохранением экспортно-сырьевой экономики и авторитарной политической системы под защитой крупного ядерного арсенала и большой армии.
Дмитрий Медведев так выразил свою позицию по этому поводу во время одного из посещений Министерства иностранных дел РФ: «…Нам нужны, я уже об этом говорил, специальные модернизационные альянсы с нашими основными международными партнерами. С кем? Прежде всего с такими странами, как Германия, Франция, Италия, с Евросоюзом в целом, с Соединенными Штатами Америки. Взятый на ростовском саммите Россия – ЕС курс партнерства для модернизации предлагает совместную разработку крупных проектов, включая технологическое перевооружение российской промышленности».
«Мой недавний визит в Соединенные Штаты, кстати, показал, – отметил президент, – что сотрудничество в сфере инноваций может быть вполне предметным, а не просто украшением саммита или какой-то досужей идеей… Полностью совпадает с нашим и комплексный подход к обеспечению безопасности, исходящий из понимания того, что военная сила имеет ограниченные возможности».
Сопоставим эту позицию с новой Военной доктриной России, принятой в феврале 2010 года. Определяя приоритетность внешних опасностей, она на первые четыре места ставит те, что исходят от США и их союзников:
«а) стремление наделить силовой потенциал Организации Североатлантического договора (НАТО) глобальными функциями, приблизить военную инфраструктуру стран – членов НАТО к границам Российской Федерации;
б) попытки дестабилизировать обстановку в отдельных государствах и регионах и подорвать стратегическую стабильность;
в) развертывание (наращивание) воинских контингентов иностранных государств (групп государств) на территориях сопредельных с Российской Федерацией и ее союзниками государств, а также в прилегающих акваториях;
г) создание и развертывание систем стратегической противоракетной обороны, подрывающих глобальную стабильность и нарушающих сложившееся соотношение сил в ракетно-ядерной сфере, а также милитаризация космического пространства, развертывание стратегических неядерных систем высокоточного оружия».
А «распространение оружия массового поражения, ракет и ракетных технологий» и «распространение международного терроризма», которые предполагают сотрудничество с Западом, находятся лишь на шестом и десятом местах соответственно.
По поводу характера вероятных будущих войн в доктрине говорится следующее: «Военные конфликты будут отличаться скоротечностью, избирательностью и высокой степенью поражения объектов, быстротой маневра войсками (силами) и огнем, применением различных мобильных группировок войск (сил). Овладение стратегической инициативой, сохранение устойчивого государственного и военного управления, обеспечение превосходства на земле, море и в воздушно-космическом пространстве станут решающими факторами достижения поставленных целей».
Понятно, что речь идет не о борьбе с терроризмом или радикальными режимами, а именно о войне с США и их союзниками. И чтобы не оставлять по данному поводу никаких сомнений, доктрина уточняет: «Для военных действий будет характерно возрастающее значение высокоточного, электромагнитного, лазерного, инфразвукового оружия, информационно-управляющих систем, беспилотных летательных и автономных морских аппаратов, управляемых роботизированных образцов вооружения и военной техники».
Соответственно важнейшей задачей Вооруженных Сил РФ является «своевременное предупреждение Верховного главнокомандующего Вооруженными Силами Российской Федерации о воздушно-космическом нападении…», а затем «обеспечение противовоздушной обороны важнейших объектов Российской Федерации и готовность к отражению ударов средств воздушно-космического нападения».
Следует отметить, что и президент Медведев отдал дань этой стратегической линии в Послании Федеральному собранию в прошлом году, поставив на первое место задачу уделить внимание «укреплению воздушно-космической обороны страны, объединить существующие системы противовоздушной и противоракетной обороны, предупреждения о ракетном нападении и контроля космического пространства».
Таким образом, главные приоритеты российской обороны (и военной реформы) – ядерное сдерживание и зашита от воздушно-космического нападения направлены против тех, с кем Россия должна создавать, по словам президента, «специальные модернизационные альянсы», с которыми на ростовском саммите Россия – ЕС взят курс «Партнерства для модернизации» и с кем планируется сотрудничать в борьбе с общими новыми угрозами.
Не так, как в богатом воображении стратегов
В стратегическом плане две приоритетные функции Вооруженных Сил РФ в известном смысле противоречат друг другу. А именно: упор на воздушно-космическую оборону территории страны от массированных ударов высокоточного оружия (а также, видимо, от ядерных средств, хотя об этом говорится весьма туманно) ставит под сомнение решимость России ответить ядерным ударом на такого рода нападение. Между тем Военная доктрина подразумевает, что ядерное оружие будет применено в случае такой военной угрозы, как «воспрепятствование работе систем государственного и военного управления Российской Федерации, нарушение функционирования ее стратегических ядерных сил, систем предупреждения о ракетном нападении, контроля космического пространства, объектов хранения ядерных боеприпасов, атомной энергетики, атомной, химической промышленности и других потенциально опасных объектов».
Исходя из этого системы ПРО и ПВО в контексте войны с НАТО оправданны лишь постольку, поскольку они защищают потенциал ядерного возмездия от разоружающего удара противника с применением ядерного и обычного оружия (систему управления, СПРН и СЯС), а не все другие важные объекты Вооруженных Сил, инфраструктуры и промышленности. Таким образом, развитие эшелонированной ПРО/ПВО территории подрывает кредитоспособность российского ядерного сдерживания. Оно предполагает, что страна будет отбиваться от массированного нападения с помощью ВКО, и тем самым ставит под сомнение готовность осуществить ядерное возмездие, даже если под угрозу будет поставлено само существование государства.
Ядерное сдерживание с четко обозначенными в доктрине задачами не противоречит внешней политике, оно отражает ее объективную, отмеченную выше противоречивость и служит «страховым полисом» от прямых угроз большого масштаба. Воздушно-космическая оборона совсем другое дело, это не инструмент сдерживания, а курс на подготовку к ведению реально ожидаемой большой войны с ведущими государствами и союзами мира.
Самое плохое, что огромные ресурсы будут в очередной раз потрачены на противодействие мифическим угрозам, причем противодействие неэффективное. Ведь массированные неядерные авиационно-ракетные удары по России – крайне маловероятный сценарий. В его пользу, кроме механического перенесения на Россию опыта недавних локальных войн на Балканах, в Ираке и Афганистане, нет никаких аргументов. А от американских ядерных ударов никакая ВКО Россию не защитит (как не прикроет никакая ПРО Америку от российского ракетно-ядерного оружия). Но тогда на отражение реальных угроз и вызовов в обозримые десятилетия у России ни денег, ни технических возможностей не останется.
Вот уже более полувека – как в СССР, так и в новой России – в военных доктринах повторяются сакраментальные тезисы о будущих войнах, которые якобы будут характеризоваться высокой внезапностью нападения, скоротечностью, огромным пространственным размахом, быстротой маневра войсками и огнем, участием различных мобильных группировок войск (сил), широким применением разнообразных эффективных средств поражения с использованием ядерного, обычного оружия и систем на новых физических принципах на земле, море и в воздушно-космическом пространстве.
А в реальной жизни все оказывается не так, как в богатом воображении стратегов. Во второй половине ХХ столетия офицеру и солдату Вооруженных Сил СССР пришлось подавлять мятежи или мирную оппозицию в Германии, Венгрии, Чехословакии, воевать с моджахедами в Афганистане, поддерживать просоветские режимы и партизанские движения в Азии, Африке, Латинской Америке.
Российским же военнослужащим на протяжении последних двадцати лет приходилось вести боевые действия не в фантастических «звездных войнах», а в тяжелых и грязных (во всех смыслах слова) локальных конфликтах, сталкиваясь с незаконными, но зачастую хорошо вооруженными и организованными фанатичными формированиями (Таджикистан, Приднестровье, Чечня, Дагестан) или с небольшими, но технически отлично оснащенными армиями (Грузия). Нашим войскам также довелось осуществлять локальное силовое принуждение к миру, миротворческие и правоохранительные операции (Таджикистан, Абхазия, Южная Осетия, Приднестровье, Чечня, Босния, Косово, Аденский залив).
Ныне грандиозные планы подготовки к воздушно-космическим войнам выдвигаются в условиях, когда Вооруженные Силы России оказались недопустимо плохо подготовлены к таким относительно мелким локальным конфликтам на собственной территории и в непосредственной близости от нее, как две чеченские кампании 90-х – начала 2000-х годов и кавказский конфликт 2008 года. Не хватает сил и средств для элементарных миротворческих операций (как в Киргизии в 2010 году) или для борьбы с туземными пиратами (Аденский залив). Во многих случаях выявились огромные недостатки подготовки и оснащенности ВС РФ, за которые пришлось заплатить большими человеческими, материальными и политическими жертвами.
Престиж, статус и роль той или иной державы в мировой политике будут в первую очередь определяться не числом ядерных ракет, кораблей и самолетов, а масштабом участия в миротворческой, спасательной деятельности и силовых операциях под эгидой ООН и региональных организаций безопасности, в том числе в отдаленных регионах.
Выстраданная стабильность
По поводу ядерного сдерживания в новой Военной доктрине России, принятой чуть более года назад, указывается: «Недопущение ядерного военного конфликта, как и любого другого военного конфликта, – важнейшая задача Российской Федерации». А для сдерживания необходимо «поддержание стратегической стабильности и потенциала ядерного сдерживания на достаточном уровне». Знаменательно, что ни словом не упомянуто поддержание военно-стратегического паритета с США (то есть примерного равенства с ними по количеству и потенциалам СЯС).
Условия применения ЯО определены следующим образом: «Российская Федерация оставляет за собой право применить ядерное оружие в ответ на применение против нее и (или) ее союзников ядерного и других видов оружия массового поражения, а также в случае агрессии против Российской Федерации с применением обычного оружия, когда под угрозу поставлено само существование государства». Иными словами, первый ядерный удар возможен лишь в самом крайнем случае.
Согласно перечисленным стратегическим целям ставится задача поддержания стратегических ядерных сил на уровне, «гарантирующем нанесение заданного ущерба агрессору в любых условиях обстановки». Обращает внимание, что не упомянуты прежние задачи нанесения противнику «разоружающего удара», причинения «неприемлемого ущерба», «сокрушительного возмездия» или «гарантированного уничтожения».
В целом очевидно: новая Военная доктрина выражает весьма сдержанное отношение к роли и задачам стратегического оружия и в этом вполне согласуется с внешней политикой президента. Чего не скажешь об обширной периодической и методологической военно-профессиональной литературе. Вот пример одного из многочисленных «перлов» такого рода в статье, посвященной, казалось бы, нейтральной теме архитектуры системы управления средств ВКО: «Непременным условием гарантированной защиты государства от угроз в воздушно-космической сфере вооруженной борьбы является обеспечение единого руководства боевым применением всех основных сил, выполняющих эти задачи. Прежде всего систем и средств предупреждения о ракетном нападении, контроля космического пространства, противовоздушной, противоракетной и противокосмической обороны. Одновременно не стоит забывать, что сама задача борьбы с воздушно-космическим противником предполагает борьбу с ним не только на траекториях полета СВКН, но и в местах их базирования на земле, на море и в воздухе. Поэтому в идеале и ударные средства должны быть замкнуты в контуре боевого управления ВКО».
Вот так, ничтоже сумняшеся, автор этого пассажа продвигает концепцию первого разоружающего удара и защиты от ответных действий противника с использованием эшелонированной системы ПРО/ПВО/ПКО. Возможно, ему невдомек, что он росчерком пера отмел всю философию стратегической стабильности, выстраданную великими державами за сорок лет гонки вооружений и соглашений об их ограничении и сокращении, а заодно отверг и основные положения новой российской Военной доктрины о ядерном сдерживании и стратегической достаточности.
Впрочем, что удивляться теоретическим изыскам рядовых авторов, если большие военачальники позволяют себе немалые стратегические вольности. Вот что заявил, к примеру, первый заместитель министра обороны, начальник вооружения Поповкин: «У нас есть планы разработки и создания тяжелой жидкостной МБР для замены существующей тяжелой жидкостной ракеты «Воевода»... «Тополь-М» максимально несет три боевых блока, в то время как тяжелая ракета «Воевода» – 10 боевых блоков. Недаром американцы больше всего боялись нашей тяжелой ракеты «Воевода», которую они назвали «Сатаной»… Планируется, что через семь лет новая МБР будет создана и в 2018 году в случае успешных испытаний принята на вооружение РВСН. Боевое же оснащение новой ракеты станет примерно таким – разделяющаяся головная часть с десятью блоками индивидуального наведения мегатонного класса» («ВПК», № 8 за 2011 год).
Бросается в глаза политический дух аргументации, лежащий в основе столь важных решений: раз американцы раньше боялись такой ракеты, мы ее снова сделаем и будем пугать их впредь. Возможно, именно это отражает главный мотив проталкивания новой системы. Недаром ее развертывание ставится в зависимость только от успеха испытаний, а не от хода переговоров с США по сотрудничеству в области ПРО или дальнейшему сокращению ядерных вооружений. Упор на новую тяжелую МБР как бы заведомо ставит крест на этих планах. Двадцать лет спустя после окончания холодной войны Россия будет опять создавать ракеты с десятью боеголовками мегатонного класса против США, которые президент РФ причислил к списку партнеров по «специальным модернизационным альянсам» и с которыми у Кремля есть намерение создавать совместную систему ПРО и вести общую борьбу с угрозами XXI века.
Очевидно, что взаимное сдерживание на обозримое будущее останется существенным фактором стратегических отношений РФ и США. Это требует продления срока службы и разумной модернизации ядерных сил в рамках пониженных по Договору СНВ количественных уровней. Этим занимаются обе стороны: Россия – «Ярс», «Булава-30», США – модернизированные БРПЛ «Трайдент-2», смена головных частей МБР «Минитмен-3». Но прагматический курс – это одно, а возврат к системам оружия и риторике запугивания в духе холодной войны – совсем другое.
Новая тяжелая МБР будет противоречить всем принципам стратегической стабильности. Эта система сконцентрирует большое число боезарядов на малом количестве носителей. Ракеты станут привлекательной целью (2–3 боеголовки выбивают все 10) и будут крайне уязвимы в ШПУ для удара американских ядерных МБР и БРПЛ с точными и мощными головными частями, а в перспективе, возможно, и для высокоточных стратегических систем в обычном оснащении.
В выполнении своих задач тяжелые ракеты будут полностью зависеть от оперативного принципа ответно-встречного удара, оставляющего политическому руководству после сигнала тревоги всего несколько минут для принятия решения о пуске ракет. В условиях распространения ракетно-ядерного оружия в мире это существенно повысит вероятность ядерной войны из-за ложной тревоги или ошибочной оценки ситуации. Еще в большей мере тяжелые ракеты шахтного базирования – это оружие первого ядерного удара, что трудно согласовать с Военной доктриной и внешней политикой РФ, которые ставят задачу не развязывания, а всемерного сдерживания ядерной войны.
В случае развертывания новых тяжелых МБР стратегическая стабильность будет существенно подорвана, как и перспективы дальнейших переговоров по СНВ, сотрудничества в создании совместной с США (НАТО) системы ПРО для Европы.
Конфликт приоритетов
Согласно новой доктрине и (или) практической текущей военной реформе приоритеты военной политики и военного строительства в порядке убывания можно представить следующим образом:
- ядерное сдерживание с относительно высоким уровнем сил и упором (при создании новой системы тяжелой МБР) на первый или ответно-встречный удар (подавляющая часть СЯС и ТЯО);
- воздушно-космическая оборона от массированных ударов высокоточных неядерных средств со стороны США и их союзников (подавляющая часть ВВС и КВ). Такая оборона по понятным причинам едва ли совместима с обсуждаемой на высшем уровне совместной системой ПРО России – США – НАТО для защиты от ракетных ударов безответственных режимов;
- крупные региональные конфликты с НАТО на северных, западных и юго-западных границах России и СНГ (в Западном и Южном ОСК уже развернуто 30 бригад Сухопутных войск и три БХВТ – почти половина от общего числа развернутых бригад, три из четырех флотов);
- локальные конфликты в Центральной Азии (в Центральном ОСК 20 развернутых бригад – 30 процентов, также есть пять баз хранения техники, одна дивизия в Таджикистане и авиабаза в Киргизии, одна флотилия);
- региональный конфликт на Дальнем Востоке (в Восточном ОСК 14 развернутых бригад – 22 процента, есть семь баз хранения техники, один флот);
- территориальный конфликт с Японией (одна дивизия на Южных Курилах);
- отражение одиночных провокационных или случайных ракетных ударов (ПРО Московского региона);
- локальные конфликты и миротворческие операции по периметру границ РФ и на постсоветском пространстве;
- операции против пиратства в Индийском океане.
Между тем в соответствии с основной направленностью внешней политики России и в свете реалистически прогнозируемых военных угроз и возможных конфликтов приоритеты военной политики и реформы, как представляется, должны были бы выглядеть так:
- локальные конфликты и миротворческие операции по периметру границ РФ (в первую очередь Северный Кавказ), на постсоветском пространстве и в составе международных сил в дальнем зарубежье, в том числе против террористов и пиратов;
- локальные конфликты в Центральной Азии. Более активное участие в операции ООН в Афганистане (поддержка с воздуха, поставки оружия, военные советники). Подготовка армии и погранвойск к последствиям возможного ухода НАТО из Афганистана;
- защита всей территории от одиночных и групповых ракетных и авиационных ударов третьих стран и террористов. Такая ПРО/ПВО при достижении договоренности может быть совместима с совместной с США и НАТО ПРО в Европе (и Азии);
- в более отдаленной перспективе – крупный региональный конфликт на востоке;
- ядерное сдерживание на уровне разумной достаточности, высокоэффективные системы управления и СПРН, упор на ответный удар и высокоживучие СЯС, а также минимально достаточные средства ТЯО в западной и восточной частях территории.
Таким образом, складывается впечатление, что военные приоритеты РФ не просто отражают объективную неоднозначность и многогранность внешней политики, но в ряде случаев противоположны ее приоритетам. При этом нынешняя военная реформа и ее программы (включая ГПВ-2020 и ГОЗ) не снимают такое противоречие, а в ряде случаев даже обостряют его. Это может объясняться слабостью и формализмом политического контроля над военной политикой и реформой страны. Отсутствуют рациональные методы оценки предложений заинтересованных ведомств и корпораций. Рассогласованы механизмы разработки доктринальных, бюджетных, программных и военно-технических решений. Не победные реляции, а настойчивое преодоление этих недостатков является непременным условием формирования эффективной и скоординированной внешней и оборонной политики, военной реформы России.
Алексей Арбатов - член-корреспондент Российской академии наук, руководитель Центра международной безопасности ИМЭМО РАН, член Политического комитета РОДП "ЯБЛОКО"
