В последнее время дискуссии об оценке советского прошлого занимают все больше места в российской общественной мысли. Поводов для этого много: и шок от результатов телевизионного проекта “Имя России”, и обсуждение темы “Сталин как эффективный менеджер”, связанной с учебным пособием Александра Филиппова “Новейшая история России: 1945-2006 годы”, и выплеснувшийся на экраны вал псевдоисторических фильмов и сериалов. Последним событием в этом ряду стало создание при президенте Российской Федерации комиссии по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России, состав и задачи которой вызвали недоумение у многих историков, правозащитников и политиков.
В последнее время дискуссии об оценке советского прошлого занимают все больше места в российской общественной мысли. Поводов для этого много: и шок от результатов телевизионного проекта “Имя России”, и обсуждение темы “Сталин как эффективный менеджер”, связанной с учебным пособием Александра Филиппова “Новейшая история России: 1945-2006 годы”, и выплеснувшийся на экраны вал псевдоисторических фильмов и сериалов. Последним событием в этом ряду стало создание при президенте Российской Федерации комиссии по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России, состав и задачи которой вызвали недоумение у многих историков, правозащитников и политиков.
Галина Михайловна Михалева (р. 1957) - директор Центра изучения современной политики, доцент Российского государственного гуманитарного университета.
Галина Михалева
Преодоление тоталитарного прошлого: зарубежный опыт и российские проблемы
В последнее время дискуссии об оценке советского прошлого занимают все больше места в российской общественной мысли. Поводов для этого много: и шок от результатов телевизионного проекта “Имя России”, и обсуждение темы “Сталин как эффективный менеджер”, связанной с учебным пособием Александра Филиппова “Новейшая история России: 1945-2006 годы”, и выплеснувшийся на экраны вал псевдоисторических фильмов и сериалов. Последним событием в этом ряду стало создание при президенте Российской Федерации комиссии по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России, состав и задачи которой вызвали недоумение у многих историков, правозащитников и политиков[1]. По словам самого главы государства, комиссия призвана бороться с фальсификациями исторических событий, “направленных на умаление международного престижа” страны, и готовить предложения и рекомендации “по адекватному реагированию” на попытки фальсификации исторических фактов и “нейтрализации возможных негативных последствий”. Учитывая ее состав - руководитель президентской администрации (глава комиссии), представители силовых ведомств, а также известные своими националистическими и державными взглядами политики, - вполне можно предположить, с каких позиций будут выявляться случаи “фальсификации” и как будет выглядеть “адекватное реагирование”. Основное возражение против создания такого органа очевидно. Почему группа людей, в которой практически отсутствуют профессиональные историки, должна выносить, причем от имени государства, оценки тем или иным интерпретациям исторических событий, квалифицируя эти интерпретации как “правильные” и “неправильные”? Это не только нелепо, поскольку монополии на историческую правду быть не может, но и опасно, потому что неминуемо вызовет очередной приступ обоснованных тревог и опасений как внутри России, так и за ее пределами.
Причина активного и постоянного обращения к прошлому, осознаваемая или неосознаваемая, состоит в мучительном поиске основ для новой национальной идентификации, национальной идеи. Обновленные имперские амбиции “энергетической сверхдержавы” требуют легитимации, оправдывающей претензии на доминирование на постсоветском пространстве и предлагающей обществу избавление от постсоветского комплекса неполноценности. И в данном случае совсем не важно, что все это есть лишь мифологическая конструкция, подкрепленная медиатизацией политики[2], в рамках которой реальная война с Грузией и футбольный матч с Голландией вписываются в один общий ряд. Не касаясь проблем обеспечения устойчивости и механизма легитимации автократий, обращающихся к искусственно конструируемым моделям своей исторической роли, мне хотелось бы остановиться на значимости и сложности оценки тоталитарного и авторитарного прошлого в условиях демократической трансформации.
Зарубежный опыт преодоления тоталитарного прошлого
В подавляющем большинстве посттоталитарных стран опыт переосмысления прошлого стал необходимой составной частью укрепления демократических институтов и демократической культуры. Специальные комиссии - примирительные, или “комиссии правды”, - в странах Латинской Америки, а также в Южной Африке и Марокко занимаются восстановлением картины нарушений прав человека и действий государственных репрессивных органов в периоды диктатуры. Кроме того, образцом для Европы, включая постсоциалистические страны, служит немецкий опыт денацификации и “преодоления прошлого”.
Немецкий иторик Гельмут Кёниг определяет “преодоление прошлого” как совокупность действий и знаний, на основании которых новые демократические государства относятся к государствам-предшественникам, воспринимают структурное, персональное и ментальное наследие тоталитарных государств, прорабатывают собственную историю[3]. В Германии преодоление национал-социалистического прошлого началось с юридических мероприятий: наказания виновных, реабилитации жертв нацизма, пересмотра расовых законов. Этот процесс занял не одно десятилетие. За ним последовало историческое исследование национал-социализма, параллельно с которым шла персональная и идеологическая денацификация, сопровождавшаяся критической оценкой норм и ценностей нацистского периода. Перечисленные шаги вдохновлялись желанием государственной власти показать широкой публике человеконенавистнический характер прежних ценностей и противопоставить им ценности демократические. Весь комплекс “преодоления прошлого” был инициирован западными союзниками, которые стремились правовым путем справиться с былой несправедливостью, смягчить страдания жертв, свести к минимуму возможность повторения случившегося, а также понять причины совершенных преступлений и документировать их. Кстати, эта процедура не только до сих пор не завершилась, но стала важнейшей частью национальной и культурной самоидентификации современных немцев[4].
Хотя в различных странах процесс преодоления тоталитарного прошлого проходит по-разному, в нем все же можно выделить некоторые общие черты:
- После упразднения прежнего режима, в особенности если речь шла о диктатуре, которая подкреплялась идеологически, в обществе распространялось представление о том, что предшествующее ей государственное устройство было основано, в принципе, на верных идеях, которые плохо реализовывались. Так обстояло дело в Германии после 1945 года и в посткоммунистических странах Восточной Европы после 1989 года.
- В посттоталитарных странах обычно звучали требования завершить общественную дискуссию об исторической памяти, подвести черту под прошлым, объявить мораторий на его интерпретации. В Польше, например, такой курс ассоциировался с так называемой “жирной итоговой чертой”, на подведении которой настаивало первое демократическое правительство Тадеуша Мазовецкого. В качестве аргументов подобной политической линии ссылаются, как правило, на необходимость сохранить гражданский мир и целостность национального сознания, а также на приоритет построения светлого будущего по отношению к преодолению темного прошлого.
- Чаще всего требования серьезного пересмотра прошлого исходят от групп, пребывавших в оппозиции еще до ухода старого режима и продолжающих добиваться последовательного отказа от старых институтов и традиций после крушения диктатуры. Среди главных пунктов подобных требований - реабилитация жертв, открытие исторической правды, поименное выявление и наказание ответственных. Все перечисленное, как предполагается, должно получить воплощение в каком-то государственном акте.
- Одним из последствий краха иделогизированных систем оказывается уход граждан в частную жизнь, сопровождающийся нежеланием участовать в политике, что не способствует процессам, направленным на преодоление прошлого. Между тем, пока еще живы жертвы и палачи, в социальном дискурсе присутствует их взаимная неприязнь и вытекающие из нее целенаправленные попытки вытесения этой проблематики на периферию общественного сознания.
На формы, интенсивность и глубину преодоления прошлого влияют культурые и исторические особенности конкретных стран и регионов. В Японии, например, такой процесс затруднялся культом предков, а в Латинской Америке ему препятствуют корпоративное устройство общества, основополагающая роль католической церкви, господство патронажа и клиентелы на низовом уровне.
На основании накопленного на сегодняшний день политического опыта можно выделить несколько типичных реакций, характеризующих государственное отношение к тоталитарному прошлому:
- Игнорирование и замалчивание: Испания после диктатуры Франко и Россия после 1991 года.
- Проведение политических чисток с широким применением насилия в отношении коллаборантов: Франция и Югославия после Второй мировой войны.
- Преодоление прошлого с использованием правовых методов, включая политические чистки: денацификация Германии и Австрии после Второй мировой войны, люстрация в Чехии после 1989 года.
- Амнистирование и помилованием лиц, ответственных за преступления прежнего режима: Германия в 1950-е годы.
- Обеспечение компромисса между судебными преследованиями и политическими санкциями: Южная Африка после краха режима апартеида.
- Компенсации жертвам репрессий, в том числе живущим в других странах: Германия и Австрия после 1945 года.
Из приводимого здесь перечня видно, что различные меры могут сочетаться друг с другом или сменять друг друга в разные исторические периоды. Так, в Испании после смерти Франко сначала было принято консолидированное решение всех политических сил в пользу “забвения и прощения”, но четверть века спустя стало ясно, что это не помогло залечить ран гражданской войны и диктатуры. Поэтому сегодня в испанском обществе зримо нарастает потребность сформулировать ответы на вопросы прошлого. В Аргентине и Чили, напротив, в самом начале демократического пути были созданы комиссии, призванные изучить и оценить масштабы политического насилия и нарушения прав человека. Магистральным для них был избран путь памяти и разоблачения. В других странах подобные комиссии не увязывали воспоминания и наказания друг с другом - при соблюдении важного условия, согласно которому виновные в преступлениях открыто сознавались в прежней деятельности. Если бывшие палачи шли на это, то у них появлялся шанс избежать судебного преследования, и наоборот: если они скрывали свои деяния, такое преследование могло начаться. В последнем случае связки память-наказание и забвение-амнистия заменяются связкой, сопрягающей память с прощением. Разоблачение преступников при этом не ведет к наказанию; тем самым поощряется публичное раскаяние. Такой выбор основан на убеждении в том, что для общества переосмысление прошлого гораздо полезнее, чем наказание преступников. Наиболее полно данный принцип использовался в Южной Африке после упразднения апартеида.
Опыт практически всех стран, переживших тоталитаризм, показывает, что отказ от критического осмысления прошлого, признания исторической вины и исторических ошибок закрывает путь в будущее, снова и снова толкает и власть, и общество к действиям под лозунгом “цель оправдывает средства”. Следствием становятся так называемые “модернизационные срывы” и возвраты к автократии[5].
Историческая память и коммунизм
В странах Восточной и Юго-Восточной Европы, затронутых демократическими трансформациями последней волны, окончательный выбор отношения к прошлому еще не сделан, и подходы к нему постоянно меняются. Дело осложняется тем, что национальная история в этом регионе часто оказывается политическим инструментом, используемым властями разных государств для собственной легитимации и оправдания недружественных или откровенно враждебных действий в отношении других народов или стран. Вне зависимости от того, положительно или отрицательно оценивается прошлое, его оценки формируют коллективную идентичность и сопровождающую ее политическую лояльность. Поэтому в посткоммунистическом мире память всегда выступает полем для политической конкуренции.
Сказанное особенно верно по отношению к постсоветскому пространству, пережившему в течение последнего столетия ряд войн и диктатур[6]. Народы, испытавшие коммунизм, утрачивали и вновь обретали национальную независимость, причем каждый раз в этом процессе появлялись все новые оскорбленные и униженные. У каждого такого народа своя историческая память, не совпадающая, а иногда прямо отрицающая историческую память соседей. В результате, почти во всех странах бывшего “социалистического лагеря” распространены оценки исторического прошлого, позволяющие представить “свои” страдания исключительно в качестве результата “чужой” злой воли. При таком подходе коммунистическая диктатура и сопровождавший ее террор предстают в виде политических инструментов национального угнетения. Тот факт, что коммунистические режимы повсеместно поддерживались значительной частью “местного” общества, предпочитают замалчивать или забывать. В итоге, историко-правовые оценки делаются предельно односторонними, о чем красноречиво свидетельствует употребление в политическом лексиконе целого ряда посткоммунистических стран понятия “геноцид” применительно к недавнему прошлому.
Особенно сложный исторический путь прошла наша страна. Победа в Великой Отечественной войне не может рассматриваться в отрыве от предшествовавших ей или развивавшихся параллельно событий: массовых репрессий, пакта Сталина и Гитлера, депортаций целых народов. Между тем, в нынешней России, вместо осмысления истории ХХ века во всей ее полноте и трагизме, возрождается советский державно-патриотический миф, представляющий отечественную историю в виде череды славных и героических свершений. В этом мифе нет места ни для вины, ни для ответственности - его конструкторы и носители не осознают самого факта трагедии. Многие российские граждане не в состоянии более или менее объективно оценить не только степень исторической ответственности Советского Союза перед нашими сегодняшними соседями, но и масштабы катастрофы, постигшей саму Россию. Отказ от усилия памяти и подмена ее лубочной картинкой представляют для России не меньшую общественную опасность, чем культивирование национальных обид - для ее соседей. В итоге, история становится инструментом для достижения сиюминутных политических целей, оружием в руках людей, которым, в сущности, нет дела ни до национальной памяти других народов, ни до трагедий, пережитых их собственными народами, ни до прошлого вообще.
В общественом дискурсе России наблюдаются несколько отчетливых позиций в отношении истории, которые репрезентированы различными политическими и обществеными силами[7]:
- Позиция максимальной открытости и дискуссионности, которую представляют “Мемориал” и ряд других правозащитных организаций, часть академического сообщества и общественности в целом, выступающие за обсуждение самых острых исторических тем без государственного диктата, в том числе в рамках международного диалога.
- Релятивистская позиция, в соответствии с которой события прошлого могут трактоваться произвольно, а история предстает в виде сырья для всевозможных фальсификаций, и поэтому, “тратя силы на споры о вопросах XX века, вы не ответите на вызовы века XXI”[8].
- Инструментально-охранительная позиция, наиболее ярко выраженная руководителем администрации президента Российской Федерации Сергеем Нарышкиным, который заявил, что возглавляемая им комиссия по противодействию фальсификациям истории станет “организующим началом по обеспечению защиты нашей собственной истории от недобросовестных попыток ее искажения”[9].
Первым и пока единственным политическим субъектом, давшим свой ответ на вопрос, каким должно быть отношение к тоталитарному советскому прошлому в новой России, стала партия “Яблоко”. Ее политический комитет принял 28 февраля 2009 года заявление “Преодоление сталинизма и большевизма как условие модернизации России в XXI веке”, в подготовке которого участвовали эксперты и правозащитники. “Причина сложившегося сегодня в России положения - не только грубые ошибки и преступления политики 1990-х годов и последующих лет, но и историческая основа этой политики - не осмысленные по-настоящему, а значит, и не преодоленные, сталинизм и большевизм. К большевизму и сталинизму нельзя относиться просто как к фактам истории, которые допустимо оценивать по-разному в зависимости от социального опыта и политических взглядов отдельного гражданина”[10]. В документе определяются основные шаги, которые, по мысли его авторов, должны быть сделаны для очищения от тоталитаризма: - Недвусмысленная правовая, политическая и нравственная оценка насильственного захвата власти, совершенного большевиками в 1917-1918 годах, характера и природы созданного ими политического режима и его последующей деятельности. - Определение сферы правопреемственности современного российского государства - до октябрьского переворота 1917 года. - Определение идентичности России как европейской страны, полностью приверженной ценностям послевоенной европейской культуры. - Осуществление комплекса мер, направленных на искоренение сталинско-большевистской системы управления государством: в частности, отстранение от должности чиновников любого уровня, позволяющих себе публичное восхваление Сталина, оправдание или отрицание факта массовых репрессий. - Реализация широкой просветительской программы, объективно раскрывающей сущность истории нашей страны в ХХ веке и постигшего ее государственного террора. - Проведение последовательной политики избавления названий населенных пунктов, улиц и площадей от имен государственных деятелей - организаторов и активных участников террора.
Наши перспективы
Упомянутый документ вызвал активную дискуссию в средствах массовой информации, у него есть как горячие сторонники, так и яростные противники. Но в целом за прошедшее после его принятия время отношение к проблеме прошлого в России не только не изменилось, скорее, наоборот, еще более закостенело. Естественно задаться вопросом: как эта тема будет развиваться в будущем? Рассуждая об этом, следует иметь в виду, что в новейшей российской истории начало очередного нового цикла либерализации связывалось с переоценкой прошлого, но каждый раз этот процесс оказывался непоследовательным и быстро завершался. Так, десталинизация хрущевской “оттепели” позволила лишь признать факт массовых репрессий и реабилитировать часть жертв, но она не повлекла за собой наказание виновных, реорганизацию политической системы, реабилитацию всех жертв. Роль органов госбезопасности и коммунистической партии в создании тоталитарной системы также не получила ясной и четкой оценки. Аналогичным образом процесс по делу КПСС в Конституционном суде в 1992 году мог бы стать важной вехой в истории страны, но бурные перемены начала 1990-х вытеснили его на периферию общественного внимания, а сам судебный вердикт оказался двусмысленным и половинчатым. Наконец, многочисленные, порой и глубокие, попытки исторического и художественного осмысления сталинского времени не оказали заметного воздействия ни на образовательную систему, ни на общество в целом.
Если авторитарные и тоталитарные тенденции в российском обществе по-прежнему будут нарастать, а демократия подвергнется дальнейшей дискредитации, то объективной оценки советского прошлого ожидать не придется. Властям при таком сценарии, безусловно, потребуются легитимирующие и мобилизующие фигуры и события. “Миф Сталин” (по выражению Бориса Дубина[11]) в связке с победой в Великой Отечественной войне и свершениями индустриализации очень удобен для этих целей. Но не стоит сбрасывать со счетов и другую возможность - параллельное сосуществование двух типов отношения к тоталитарному прошлому при условии либерализации режима, обещанной нынешним президентом. В таком случае в общественном сознании будут соседствовать две радикально отличающиеся друг от друга картины советского прошлого, хотя сама возможность дискуссии на эту тему оставит открытой перспективу дальнейшего продвижения вперед - благодаря привлечению внимания все большего числа людей к истории репрессий. Наконец, маловероятная в ближайшем будущем, но неизбежная в среднесрочной перспективе демократизация обязательно вновь поставит в центр общественного внимания осуждение тоталитаризма и авторитаризма как далекого, так и недавнего прошлого. _________________________________________________________________
1) Свидетельством такой реакции стал, например, документ, подписанный десятками известных историков и обществоведов, “В демократическом обществе свобода истории - это свобода всех. Обращение к гражданам России, президенту и Государственной Думе РФ” (см.: www.polit.ru/institutes/2009/06/01/let.html).
2) См. блестящий анализ этого феномена: Дубин Б. Режим разобщения // Pro et Contra. 2009. № 1. C. 6-19.
3) См.: König H. Erinnern und vergessen // Osteuropa. 2008. № 6. S. 27-40.
4) Подробнее о денацификации см.: Arenhövel M. Demokratie und Erinnerung: der Blick zurück auf Diktatur und Menschenrechtsverbrechen. Frankfurt а. М.: Campus-Verlag, 2000; Dudek P. Vergangenheitsbewältigung. Zur Problematik eines umstrittenen Begriffs // Aus Politik und Zeitgeschichte. 1992. Vol. 1-2. S. 44 ff; Fischer T. (Hg.). Lexikon der “Vergangenheitsbewältigung” in Deutschland: Debatten- und Diskursgeschichte des Nationalsozialismus nach 1945. Bielefeld: Transcript, 2009; König H. Von der Diktatur zu Demokratie oder Was ist Vergangenheitsbewältigung // König H., Kohlstruck M., Wöll A. (Hg.). Vergangenheitsbewältigung am Ende des zwanzigsten Jahrhunderts. Opladen: Westdeutscher Verlag, 1998. S. 371-392; Reichel P. Vergangenheitsbewältigung in Deutschland. Die Auseinanderstzungen mit der NS-Diktatur in Politik und Justiz. München: Beck, 2001.
5) См.: Паин Э. Исторический “бег по кругу”. (Попытка объяснения причин циклических срывов модернизационных процессов в России) // Общественные науки и современность. 2008. № 4. С. 5-10.
6) См. обращение Международного общества “Мемориал” “О “национальных образах прошлого”: ХХ век и “война памятей”” (www.memo.ru/2008/03/27/Memorial_obrazy_proshlogo_Rus.htm).
7) Здесь не учитываются специализированные дискуссии, которые идут в научном сообществе, но, как правило, не становятся предметом широкого общественного обсуждения.
8) См., например: Радзиховский Л. Исторические битвы // Российская газета. 2009. № 4922(98). 2 июня.
9) Цит. по: www.grani.ru/Politics/Russia/p.152475.html.
10) См.: Преодоление сталинизма / Под ред. Г.М. Михалевой. М.: РОДП “Яблоко”; КМК, 2009. С. 8-16.
11) См.: Дубин Б. Миф Сталин // Преодоление сталинизма. С. 112-118.
