Мне уже перевалило за 90. Стою не пороге перехода в «мир иной». Тем временем на моих глазах в сознательную жизнь входит новое молодое поколение, в руки которого скоро перейдет судьба нашего великого и несчастного отечества.
Что это за поколение? Сумеет ли оно вывести Россию из нынешнего политического и экономического тупика и сделать то, что не смогло сделать мое молодое поколение: превратить Россию в счастливое, процветающее демократическое государство?
Одолевают сомнения. Нынешнее поколение 17–30-летних живет уже в новой стране. Их представления о советском прошлом, о событиях, предшествовавших Второй мировой войне, о самой той войне, победа в которой вознесла СССР в число великих мировых держав, и о последующих событиях, которые привели эту державу к краху, у большинства весьма смутные и зачастую искаженные. Об этом свидетельствуют опросы социологов. Особенно поразил меня опрос «Левада-Центра», проведенный накануне 22 июня 2018 года. Он выявил, что сегодня только 9% россиян убеждены, что огромные потери Советского Союза в Великой Отечественной войне вызваны политикой сталинского руководства с потерями не считаться! В 1997 году так считали 34% опрошенных. За 20 лет сокращение в 4 раза.
Тогда кто же виноват в наших военных потерях, которые кратно превосходили потери как наших противников — гитлеровских войск, так и наших союзников, тоже воевавших против них? А также и в потерях американцев в их ожесточенной войне с японцами на Тихом океане? Если это не вина сталинского руководства, так что же, мы сами виноваты? Виноваты в чудовищных поражениях Красной армии в 1941 и 1942 годах? А Победа — заслуга «великого полководца» — генералиссимуса Сталина?
Чтобы дать ответ на эти вопросы моим детям, внукам и правнукам, я написал «Автобиографию советского человека» — рассказ о моей собственной жизни и опыте того времени.
Незнание подлинного прошлого, без которого не построить счастливого будущего, — не вина нынешнего молодого поколения, но его беда. Вина за это лежит на официозной пропаганде, которая непрерывным бурным потоком льется с экранов телевизоров, со страниц газет, а в последнее время и в недавно свободном от нее интернете. Слушая эту пропаганду, я узнаю ее советское лицо. Это, по сути, та же пропаганда, которая формировала в детстве и юности мое молодое поколение. Это она превратила нас в «винтики» государственного механизма СССР, беззаветно преданные партии Ленина– Сталина и ее великому вождю Иосифу Джугашвили.
Мое поколение, родившихся между 1920 и 1927 годами, как и нынешняя молодежь, имело искаженное советской пропагандой представление о прошлом нашей страны: о дореволюционной России, о Первой мировой войне, Февральской и Октябрьской революциях, Гражданской войне, коллективизации и индустриализации… Вступавшим в сознательную жизнь накануне и в ходе Второй мировой войны, «Плохая им досталась доля: Немногие вернулись с поля» Великой Отечественной. Возрастные группы военнослужащих 1920 –1924 годов рождения, на фронтовую долю которых выпали поражения и отступления Красной армии в 1941– 42 годах, понесли чудовищные потери. Из каждых десяти домой вернулось только трое. Фронтовикам 1925 –26 годов рождения тоже досталось немало. Это их по прихоти Сталина, не считаясь с потерями, бросали брать города к юбилейным датам.
Значительно меньше пострадал 1927 год. Военнообязанные этого года рождения вошли в историю войны под названием «последний военный призыв». Этот призыв проводился в самом конце 1944 года, когда всем нам уже исполнилось по 17 лет. Этот призыв не был предназначен для фронта. Срочную службу его солдаты отбывали в тылу, сменив более старшие возрасты для выполнения поставленной Сталиным задачи на 1945 год: «Добить фашистского зверя в его собственном логове». Зато им, 17-летним, пришлось нести срочную службу по пять и более лет, чтобы поддержать на должном уровне численность армии после понесенных ею потерь и демобилизации отслуживших свое фронтовиков.
Правда, многие из родившихся в 1927-м, кому исполнялось 17 в первой половине 1944 года, на волне всеобщего патриотизма шли в армию добровольцами до объявления призыва. Солдатами их на фронт не посылали. Практически все они были направлены в военные училища. Часть, выпущенная офицерами до окончания войны, успела принять участие в самой завершающей ее стадии. Я был одним из них. Несмотря на то, что мне летом 1944 еще не было 17-ти, а 16-леток тогда в армию уже не брали, по «протекции» отца — кадрового офицера, в то время находившегося на излечении в Центральном военном госпитале в Москве, меня зачислили в армию добровольцем сразу после окончания 10-го класса.
После восьми месяцев учебы в Военном институте иностранных языков Красной армии (ВИИЯКА), получив звание младшего лейтенанта, я был командирован в апреле 1945 года военным переводчиком в штаб Первой армии Войска Польского, воевавшей в составе Первого Белорусского фронта. Так как во время завершающей битвы той войны за Берлин я находился в штабе армии, сравнительно далеко от передовой, мой фронтовой опыт не представляет интереса.
А вот моя военная специальность — переводчика со знанием английского языка — позволила мне, не по рангу, принимать участие в конце войны, и особенно после ее завершения, во время работы в разведывательном управлении штаба Группы советских оккупационных войск в Германии, в таких событиях и получить доступ к такой информации, которые были недоступны не только основной массе армейских офицеров, но и вообще большинству советских граждан.
Служба в оккупированной Германии у многих молодых офицеров, участников освободительного похода в Восточную Европу, послуживших в советских войсках, стоявших в освобожденных и оккупированных европейских странах, за время пребывания там, несмотря на жесткие ограничения в общении с местным населением и на выходы за пределы колючей проволоки, ограждавшей наши гарнизоны, развеяла многие мифы советской пропаганды о жизни людей в капиталистических странах. Неудивительно, что в глазах Иосифа Виссарионовича мы, молодые офицеры, и действующие, и демобилизованные, представляли потенциальную проблему для режима.
Демобилизованные возвращались домой с новым мировоззрением, новыми стремлениями. Как правило, старались получить образование, прерванное начавшейся войной. Поступая в вузы по льготной квоте для фронтовиков, они вносили в студенческую среду новые веяния, надежды на то, что после войны настанет новая, более счастливая жизнь, которую они завоевали в тяжелых боях, а советские люди в тылу беззаветным тяжелым трудом. Но время шло, и надежды таяли.
После Победы Сталину больше не были нужны не только отвоевавшее свое офицеры. Ему вообще больше были не нужны «братья и сестры», которых в июле 1941-го он по радио просил о поддержке. Сталину снова были нужны «винтики». На страну-победительницу опустилась мрачная туча реакции. В студенческой среде за бывшими фронтовиками сотрудникам служб госбезопасности (а в те времена в каждом вузе на административных должностях, начиная с проректора, сидели таковые) было поручено наблюдать особо. Вскоре среди них прошли аресты и отчисления из институтов. Немало из них, как тот же капитан-фронтовик Солженицын, оказались в лагерях ГУЛАГа. Прошли чистки и в армии. «Неблагонадежных», по мнению политотделов, увольняли с «волчьим билетом». С ним нельзя было устроиться на приличную работу в больших городах страны. Приходилось разъезжаться по периферии. Сталин умело подавил возможную военную фронду в зародыше. Недаром до сих пор ходят упорные слухи, что в молодости он сотрудничал с царской охранкой.
Демобилизованных солдат-колхозников вернули на положение полукрепостных в свои колхозы, которые они не могли покидать, не имея паспортов гражданина СССР. Демобилизованные солдаты-рабочие вернулись к тяжелому плохо оплачиваемому труду по восстановлению разрушенной страны. Им бы прокормить оголодавшие за войну семьи.
Я не сгущаю краски. За годы, прошедшие после возвращения из Германии в 1946 году, я еще 10 лет служил в армии. Из них лишь три года в Москве, заканчивая образование в ВИИЯКА. В 1949 году, получив диплом «переводчик-референт», по обстоятельствам, характерным для того безвременья, несмотря на высшее военное образование, я отправился служить командиром взвода курсантов в Военное авиационное училище летчиков, находившееся на окраине городка Батайск под Ростовом.
В 1951 году после полугодового участия в качестве военного переводчика в войне в Корее, по возвращении в свое училище, вместо должности командира взвода получил должность преподавателя истории военного искусства. Это, конечно, больше соответствовало моему образованию, чем командование взводом. Но по полученной в ВИИЯКА специальности переводчик– референт я смог поработать только после выхода на пенсию, с 1993 года по настоящее время. А тогда я читал свой курс на всех четырех курсах училища, разбросанных по четырем военным аэродромам Северо-Кавказского военного округа. Штаб училища и первый курс находились на окраине Батайска. Второй курс в Сальских степях, у поселка с гордым наименованием Зерноград (ранее он назывался Верблюд). Третий курс в тогдашнем захолустье Ростовской области, ныне знаменитой на всю Россию станице Кущевская. Четвертый — на окраине столицы Донского казачества — Новочеркасске.
В тех краях я вживую знакомился с жизнью советской провинции в 50-х годах ХХ века. Реальную жизнь казаков-колхозников я знал не по дешевой агитке — кинофильму «Кубанские казаки». Я жил среди них и в Верблюде, и Кущевке, из-за отсутствия служебных квартир для офицеров, снимая у них жилье. Ел с ними за одним столом, а их женщины покупали для меня, и по моим настойчивым уговорам и для своих детей, на мой немалый, по сравнению с их доходами, офицерский оклад продукты на местных рынках, потому что в магазинах по дешевым государственным ценам ничего не было, кроме соли, спичек, консервов и водки. Как жили заводские рабочие-казаки я видел в казачьей столице Новочеркасске. Мясо там и в ростовских магазинах было только до тех пор, пока не были съедены лошади Новочеркасской кавалерийской дивизии, которую превратили в мотострелковую. То были не современные ряженые «казаки», которые храбро разгоняли нагайками в Москве демонстрацию подростков. Это были коренные потомственные казаки. Чтобы разогнать их демонстрацию в Новочеркасске в 1962 году против невыносимых условий жизни и работы, Политбюро ЦК КПСС во главе с Хрущевым пришлось приказать расстрелять ее. Только по официальным данным было убито 46 человек, ранено — 67. По свидетельствам очевидцем, в частности будущего генерала Лебедя, видевшего тогда это побоище с друзьями-мальчишками, убитых и раненых было гораздо больше, среди них — дети и женщины. Семеро «зачинщиков» были приговорены к смертной казни, 22 поучили длительные тюремные сроки. В 1996 году все участники протеста были реабилитированы.
После демобилизации с мая 1956 года я 37 лет проработал во Всесоюзном акционерном обществе «Интурист». За это время написал и защитил кандидатскую диссертацию как раз по периоду подготовки и начала Второй мировой войны, побывал во многих зарубежных странах, и не только в краткосрочных командировках. В Болгарии, на Кубе и в Японии я проработал по несколько лет. И не в составе советских дипломатических или торговых миссий, а вне их стен, непосредственно среди местного населения. Встречался и беседовал с государственными чиновниками, журналистам, бизнесменами и просто с людьми. Советские мифы пали окончательно.
Так что, с высоты опыта свидетеля и участника тех событий, мне есть что рассказать моим молодым соотечественникам. «Кто имеет уши слышать, да слышит!» (Евангелие от Матфея, из проповеди на горе Елеонской).
