23 августа — Общеевропейский день памяти жертв сталинизма и нацизма. В том числе об этой памятной дате говорил зампред «Яблока» Александр Гнездилов в своем выступлении в эфире программы Владимира Кара-Мурзы-старшего «Грани времени» на радиостанции «Эхо Москвы».
Владимир Кара-Мурза-старший
― Здравствуйте, в эфире радиостанции «Эхо Москвы» еженедельная программа «Грани недели», в студии Владимир Кара-Мурза. Сегодня гость нашей студии — политик, театральный режиссер Александр Гнездилов. Добрый вечер, Александр!
Александр Гнездилов
― Добрый вечер, Владимир! Добрый вечер, уважаемые радиослушатели!
В. Кара-Мурза-старший
― В 1975 году в эти дни был подписан заключительный Хельсинкский акт, который сыграл огромную роль в возникновении Хельсинкских групп. Александр, какую роль сыграли Хельсинкские статьи о правах человека и возникновение Хельсинкских групп?
А. Гнездилов
― Это очень сложный вопрос, Владимир, в нем есть сразу несколько измерений. С одной стороны, конечно, подписание Хельсинкских соглашений для Советского Союза было во многом номинальным. Оно не привело к настоящему соблюдению прав человека ни в самом СССР, ни в странах социалистического лагеря. Мы можем вспомнить, что происходило в последующие годы в той же Польше: и преследование активистов «Солидарности», и военное положение, и убийство священника Ежи Попелушко. И что происходило в Чехословакии с тюремными сроками для Вацлава Гавела и многих его единомышленников. И что происходило в других странах Центральной и Восточной Европы.
Но в тоже самое время… Вот эта вроде как пустая декларация, благопожелание, красивые слова… Тем не менее, это было взятие на себя некоторых обязательств, под которыми подписались практически все страны Европы, кроме Албании. По которым, в дальнейшем, оказалось возможно предъявлять претензии и оценивать эти страны. Что, собственно, и стало причиной появления Хельсинкских групп в СССР.
В начале — Московской Хельсинкской группы. В которую вошли Юрий Орлов (первый ее руководитель), и Елена Боннэр, и генерал Петр Григоренко, и Мальва Ланда, кстати, которая 14 августа сего года отмечает 100-летие, и Анатолий Марченко, позже героически погибший в противостоянии с советской системой. Конечно, нельзя забывать про Людмилу Михайловну Алексееву — нынешнего руководителя МХГ, которая тоже состоит в ней с момента основания. А потом к Московской Хельсинкской группе присоединились и другие люди — например, Валерий Васильевич Борщев.
И затем появилась Литовская Хельсинкская группа, куда вошел, например, замечательный поэт, переводчик, философ Томас Венцлова. И Украинская Хельсинкская группа, куда вошел знаменитый диссидент, тоже погибший в советских тюрьмах, Василь Стус — ныне герой Украины. Это группы, которые начали осуществлять изнутри Советского Союза мониторинг: а как на самом деле соблюдаются те обязательства, которые Советский Союз для красного словца на себя взял? Что, конечно, не стало само по себе стимулом политических изменений. Мы должны это ясно понимать.
Вообще эта «политика разрядки» проводилась, как обычно считается, в период с 1969-го по 1979 год: с момента достижения ядерного паритета между США и СССР, когда стало очевидно, что, в случае военного конфликта, точно будет война на взаимное уничтожение — и до войны в Афганистане, начало которой знаменовало конец «разрядки» и ее провал. Но Хельсинкские соглашения далеко пережили «политику разрядки» и оказались в дальнейшем (в 1980-е годы и вплоть до сегодняшнего дня) важным критерием и стандартом, на который все подписавшие государства должны волей-неволей ориентироваться.
И когда, в одном из своих последних выступлений внутри страны, министр иностранных дел Лавров жалуется, что, дескать, документы, принимавшиеся в 1940-е годы при основании ООН, пытаются заменить некими новыми «либеральными» правами человека, «новыми» либеральными ценностями — в действительности он жалуется еще на Хельсинкские соглашения 1970-х годов. Они стали основой для возникновения Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе, которая работает до сих пор и которая приняла целый ряд знаковых документов — и в конце 1970-х, и в начале 1990-х, и в дальнейшем. Тот же Лавров еще в 2006 году допускал выход России из ОБСЕ. Именно потому, что ОБСЕ — структура, которая устанавливает довольно жесткие критерии, которым государства-члены вынуждены соответствовать и потому не могут себе позволять совсем откровенный произвол. И если уж позволяют его — то подвергаются жесткой критике.
Благодаря в том числе Хельсинкскому процессу, 3 июля 2009 года именно ОБСЕ приняла резолюцию «Воссоединение разделенной Европы». Это замечательный текст о преодолении тоталитарного прошлого — и в части нацизма, и в части коммунизма. Резолюция, установившая, в частности, на 23 августа Европейский день памяти жертв сталинизма и нацизма. Это день подписания пакта Молотова — Риббентропа с секретными протоколами о разделе Европы.
Поэтому Хельсинкский процесс, запущенный с 1975 года, по-прежнему оказывает значительное влияние на оценку происходящего в разных странах Европы. Он выявляет контраст между заявлениями о народном благе и презрением к интересам человека в реальности. Хельсинкский процесс нужно продолжать и углублять — например, предлагая подписать аналогичные документы по гарантиям прав человека в цифровом пространстве, в Интернете, по защите личных данных.
Сейчас многие государства (даже и демократические — как США), предпринимают попытки незаконной слежки за своими и чужими гражданами. В особенности сильно эти механизмы контроля стремительно развиваются в авторитарных и тоталитарных странах. Мы это видим очень ярко на примере Китая. Но это есть и в России, и в Турции, и в Иране.
В этой сфере важна разработка международных документов, которые будут защищать права человека. Государства должны будут либо присоединиться к этому документу и брать на себя обязательства, за которые потом с них будут спрашивать — или отказаться от подписания и признать, что не соблюдают права человека, не защищают права своих граждан. Ведь это вопрос не только правовой и не только личный! Но и вопрос экономической безопасности человека, конфиденциальности, например, его банковских счетов. Это и вопрос прямой безопасности людей, их защиты от криминала.
Направление, заданное Хельсинкским процессом — подписание международных конвенций, которые накладывают на страну определенные обязательства. И вынуждают государство либо оказаться открытым лжецом, либо всё же пытаться совершенствоваться и хотя бы отчасти действовать в интересах граждан. Это направление перспективно, правильно и важно. Его нужно продолжать и в XXI веке — в тех новых вызовах, которые сегодня угрожают правам и свободам граждан. А таких вызовов достаточно много.
В. Кара-Мурза-старший
— Сегодня гость нашей студии — политик, театральный режиссер Александр Гнездилов. Александр, 74 года назад в августе началось Варшавское восстание. Почему Красная армия не оказала реальной помощи погибавшим полякам в ходе Варшавского восстания?
А. Гнездилов
― К концу лета 1944 года, к августу, когда началось Варшавское восстание, было уже понятно, что фашизм уже будет сломлен, и возникал вопрос об устройстве послевоенной Европы. И трагедия Варшавского восстания — это конфликт между Сталиным и руководством Советского Союза с одной стороны, и Польским правительством в изгнании, находившимся в Лондоне. Тем правительством, которое руководило Польшей, до ее оккупации немцами в 1939 году. И вот этот конфликт за будущее послевоенной Польши и предопределил трагедию Варшавского восстания.
По мере того, как Красная армия продвигалась на Запад, освобождая все новые и новые территории, переходя уже и на территорию Польши, становилось совершенно очевидно, что на новых территориях администрации, создаваемые Советской армией, опираются на прокоммунистические или просто коммунистические организации. И уже несложно было предугадать, что после войны здесь не будет демократии. Что Советская армия установит здесь однопартийные режимы.
Кроме того, был вопрос о государственной границе Польши. Было понятно, что Советский Союз не настроен пересматривать границы, которые сложились в 1939 году. Когда 1 сентября на Польшу с запада напал Гитлер, а через 2,5 недели, 17 сентября, на территорию Польши вошла Красная армия. Польша, по сути, была поделена между нацистской Германией и сталинским Советским Союзом согласно секретному приложению к пакту Молотова — Риббентропа. И территории, которые назывались в Советском Союзе «освобожденными Западной Украиной и Западной Белоруссией», в новую Польшу после войны никто возвращать не собирался.
Больше того, я уже по сути сказал, что существовал вопрос: кто будет правительством новой Польши? Это была конкуренция Армии Крайовой (это бывшая армия Польского государства) и Армии Людовой (это новые отряды коммунистические, создававшиеся при поддержке из Москвы). Шли переговоры между Польским правительством в изгнании с Советским Союзом. Как раз вначале августа в Москву для переговоров прилетел премьер Польского правительства в изгнании. И ему накануне переговоров со Сталиным нужен был аргумент, чтобы настаивать на своих условиях.
И таким аргументом должно было стать Варшавское восстание, которое началось за 2 дня до прилета в Москву польского премьера, 1 августа. Цель была в том, чтобы какие-то территории Польши были освобождены самими поляками, были освобождены сторонниками Польского правительства в изгнании — без участия Советской армии. И это было чрезвычайно важно с точки зрения будущего Польши после войны. На это был расчет.
И естественно, что Сталин этого совершенно не хотел. И поэтому естественно, что поддержка оказывалась очень дозировано. И западные союзники были не в том положении, чтобы сильно давить на Сталина. И Черчилль доводил это до сведения Польского правительства в изгнании. И поэтому всё это можно было бы счесть авантюрой, отчаянным шагом, обреченным на провал и в значительной степени обусловленным политическими причинами... Если бы не произошедшее после войны.
Польское правительство в изгнании оказалось в результате право в своем прогнозе относительно будущего Польши. Относительно однопартийной системы, политических репрессий, расправ с инакомыслящими. Все обернулось в конечном счете тем, что мы видели (правда, с советской, социалистической стороны) в фильме Анджея Вайды «Пепел и алмаз». Когда с активистами Армии Крайовой новые польские власти вели просто войну на уничтожение.
Поэтому Варшавское восстание — это была попытка удержать ту самостоятельность, которую Польша имела чуть больше 20 лет, с 1918-го по 1939 год, после более чем века потери государственности. И в этих условиях осуждать восставших и их вдохновителей, конечно, очень трудно. Если вообще возможно. Потому что они сражались за свою страну, уже понимая, что действуют если не на два, то на полтора фронта.
И эта их отчаянная попытка обеспечить будущее Польши, как независимой, самостоятельной и демократической страны, попытка, оплаченная собственной кровью — вызывает уважение. При том, что нам, конечно, нужно понимать весь политический контекст, и то упрямство Польского правительства в изгнании, которое было при этой героической попытке проявлено.
В. Кара-Мурза-старший
― В эфире программа «Грани недели», в студии Владимир Кара-Мурза. Продолжаем наш выпуск. Сегодня гость нашей студии — политик, театральный режиссер Александр Гнездилов. В августе 1921 года был арестован и затем расстрелян Николай Гумилев. Почему ВЧК так жестоко обошлась с поэтом?
А. Гнездилов
― При всем желании, я не могу сказать, что она обошлась с Гумилевым, расстреляв его, исключительно жестоко. «Исключительно» в значении «исключение из общего правила». Давайте вспомним фразу Дзержинского, восстановление памятника которому на Лубянской площади сейчас периодически вспоминается. Когда к нему обращались с заступничеством за арестованного Гумилева, перед его расстрелом, Дзержинский ответил: «Можем ли мы делать исключение для поэта?» И как цинично ни прозвучит это, но он прав. Он прав. Давайте посмотрим на сложившуюся к тому времени практику ВЧК и в целом советской власти начиная с самого Октябрьского переворота.
Уже с конца ноября и начала декабря 1917 года, как только Октябрьский переворот произошел, сразу же начались аресты неугодных. Причем первым арестованным был знаменитый Владимир Бурцев — историк, специализировавшийся на революционном движении. Человек, неоднократно арестованный, сосланный, преследуемый в царской России. Разоблачавший царских полицейских-провокаторов в революционном движении. Но, тем не менее, такой историк революции казался большевикам нелояльным и опасным. Поэтому он был, по сути, первым арестованным, еще даже до некоторых министров Временного правительства.
Арестованные Шингарев и Кокошкин, видные деятели кадетской партии, были попросту убиты в тюремной больнице, куда их перевели из-за плохого состояния здоровья, просто расстреляны в своих кроватях! Наряду с Шингаревым и Кокошкиным были арестованы и многие другие видные деятели кадетской партии. И не только кадетской — речь шла и о левых партиях (правых эсерах и меньшевиках), еще недавно сотрудничавших с большевиками.
Кроме того, речь шла и вовсе не о политических деятелях. Была арестована, например, графиня Софья Панина — знаменитая благотворительница, которая основала Лиговский народный дом на свои собственные деньги, председатель Российского общества защиты женщин. Это тогда же, в конце 1917 года. За забастовку труппы Мариинского театра был арестован пианист и дирижер Александр Зилоти — ученик Ференца Листа. Его избрали после Февральской революции управляющим труппой Мариинского театра. О его аресте ходатайствовал перед силовыми структурами советской власти лично Луначарский — тот самый эстет и интеллектуал, нарком просвещения, «покровитель» и «друг» искусств.
После этого — разгон всенародно избранного Учредительного собрания, избранного всенародно по той системе всеобщего прямого равного и тайного голосования, которого не было тогда еще в очень многих передовых странах Европы. Англия еще годами будет идти к этой системе! А у нас она была, мы так избрали Учредительное собрание. Большевики проиграли выборы, первое место заняли правые эсеры. А в Москве и Санкт-Петербурге порядка 20-30% избирателей проголосовали за кадетскую партию, конституционных демократов. Но Учредительное собрание было разогнано. И потом было жестоко подавлено мирное выступление — демонстрация в Петрограде в защиту Учредительного собрания.
После этого — Гражданская война, после этого — Красный террор, после этого — «военный коммунизм», продразверстка, голод. Подавление химическим оружием крестьянских восстаний — в той же Тамбовской области. После этого — подавление Кронштадтского восстания. И в этом контексте становится совершенно очевидно, что с Николаем Гумилевым никак специально не «обошлись». Его расстрел — еще одно в длинном ряду преступлений силовых структур незаконной власти, которая в результате государственного переворота узурпировала власть у народа. И жестоко подавляла любое выступление, будь то «классовые противники» — «буржуазная» интеллигенция, аристократия, духовенство, или будь это те же самые крестьяне Тамбовской губернии, или моряки Кронштадта, от имени которых советская власть якобы и действовала.
Поэтому здесь можно обратиться к фразе Якова Агранова, известного чекиста. Он сказал: «в 1921 году 70% петроградской интеллигенции одной ногой стояли на стороне противников режима, и нам нужно было эту ногу сжечь». Вот ее и сожгли, уничтожив замечательного поэта и драматурга. Автора, помимо множества прекрасных стихов, таких выдающихся пьес, как «Отравленная туника» и «Гондла».
Поэтому, к сожалению, нет возможности рассматривать дело Гумилева отдельно от всего того ряда дел, который был с 1917 года, который был в 1921 году, который был после 1921 года — и который тянется до сих пор. Поскольку силовые структуры в России считают себя продолжателями чекистов, вешают портреты Дзержинского, празднуют чекистские праздники. Ряда, который идет вплоть до дела Олега Сенцова и всех других политических дел, которые мы сегодня видим в современной России.
В. Кара-Мурза-старший
― Сегодня гость нашей студии — политик, театральный режиссер Александр Гнездилов. Александр, в эти дни в 1992 году Россия выдала Эриха Хонеккера ФРГ. Насколько гуманным было это решение?
А. Гнездилов
― Первый соблазн, который у меня возникает — сказать, что это, конечно, негуманно. Зачем выдавать друга и союзника нашей страны, пожилого и очень больного к тому времени человека на расправу и судилище? Не надо этого делать! Но когда начинаешь задумываться о ситуации серьезнее, то понимаешь, что вся эта картинка деконструируется и разбирается по бревнышку, не выдерживая критики. И на самом деле, такое первое побуждение — не гуманизм с моей стороны, а мещанское благодушие. И, в конечном счете, равнодушие к реальной ситуации.
Потому что если мы говорим о выдаче на судилище и расправу, то как раз никакой расправы в суде ФРГ не было. Это правовое государство, где каждый человек имеет полную возможность защищаться в суде, где есть презумция невиновности, где сомнение трактуется в пользу обвиняемого и так далее. И, кстати, рассмотрение дела Хонеккера как раз стало ярким тому примером, потому что вопрос о его выдаче ФРГ решался дольше, чем собственно его в ФРГ судили. Через 6 месяцев после начала суда Хонеккера, в связи с плохим состоянием здоровья, просто освободили от наказания и в дальнейшем выпустили в Чили, где он спустя пару лет и скончался.
Притом, что обвинения, предъявлявшиеся ему, были серьезными. Это были не только обвинения в коррупции и злоупотреблении должностным положением. Это были обвинения в массовом убийстве. В убийствах, которые происходили в те почти два десятилетия, в 1970-е и 1980-е годы, когда он руководил ГДР. Поэтому, если правоохранительную и правовую систему ФРГ можно в чем-то обвинять, то, скорее, наоборот: в мягкости по отношению к подсудимому. В строгом, буквальном следовании всем конституционным и правовым нормам в защите прав и свобод человека.
Мы можем вспомнить и 1950-е годы, когда шли суды в ФРГ над нацистскими преступниками. Их вину устанавливали строго, все сомнения трактовали в пользу обвиняемых. В результате, если не было исчерпывающих доказательств причастности к тем или иным массовым убийствам, то человек по 2-3 доказанным случаям мог получить (нацистский палач!) 15 или 20 лет тюрьмы. А потом, за хорошее поведение или по плохому состоянию здоровья, выйти из тюрьмы через 8-10 лет!
То же самое мы наблюдаем и в 1990-х, при судах над руководителями ГДР. Например, одновременно с Хонеккером, судили его подельника Эриха Мильке, который 32 года руководил министерством госбезопасности ГДР, той самой легендарной Штази. Его судили, но доказали только его участие в убийстве двух полицейских еще в Веймарской Германии, в 1932 году. Приговорили к 6 годам тюрьмы, и через пару лет отпустили, поскольку человеку было уже за 85. И он спокойно дожил свои последние годы в Берлине, и умер в своей собственной постели.
Когда мы начинаем об этом задумываться — видим, что речь не идет о выдаче на расправу или каком-то судилище. Это не имеет ничего общего с российской, например, системой, где почти 100% обвинительных приговоров. Где человеку могут при этапировании для доставки на суд, как директору Библиотеки украинской литературы Наталье Шариной, сломать позвоночник. Не специально применяли какие-то пытки, а просто в процессе конвоирования!
Мы прекрасно знаем, как судили смертельно больного Василия Алексаняна по делу ЮКОСа. Мы знаем «дело Магнитского». Мы видим сейчас, как мучают эту девочку Аню по делу якобы группировки «Новое величие», которая была создана в результате спецслужбисткой провокации. Мы видели, как терял сознание Алексей Малобродский на суде по делу Седьмой студии. И не могли никак месяцами добиться, чтобы его, наконец, освободили хотя бы под домашний арест! Его тяжелобольного приковывали!
Вот ничего общего с этим правовая система Германии, куда выдали Хонеккера, не имела. Как и не имела она ничего общего с той системой, которую, кстати, устанавливал у себя в ГДР сам Хонеккер. Еще до того, как он стал главой Социалистической единой партии Германии, он отвечал в партии за вопросы безопасности, и в частности, участвовал в строительстве Стены. Принимал решения о том, как поступать с теми, кто пытается через эту стену переправиться в Западный Берлин. Принимал решения, чтобы в этих людей стреляли. Есть его задокументированная фраза: «товарищей, успешно применивших огнестрельное оружие, следует поощрять». Вот за это его и судили!
Это диктатор, правивший недемократически. Его никто не избирал, как никто не выбирал ГДР. Выступления 1953 года в Берлине были жестоко подавлены советскими войсками. Эта власть поддерживала намного более низкий уровень жизни народа, по сравнению с ФРГ. В плане, например, автомобильной промышленности: если в Западной Германии выпускались БМВ, Мерседесы, Ауди и все остальное — то в Восточной Германии ничего лучше Трабанта, выпускавшегося с 1950-х годов, предложить не могли. И в Восточной Германии считалось счастьем, если ты получал советскую машину, «Волгу» или «Жигули».
При этом технологии шли на то, чтобы, например, сделать лейку садовника со встроенной в нее видеокамерой. В Музее Штази, бывшей штаб-квартире восточно-германских спецслужб, есть карта явочных квартир. В одном только районе Берлина, Пренцлауэр-Берге — десятки объектов! Практически на каждой улице 1-2 жилых помещения находились у спецслужб, через которые они и осуществляли систему слежки за населением. Вот на это шли деньги — на удержание диктаторской власти.
И даже когда в СССР началась Перестройка, Хонеккер был среди тех руководителей страны Восточной Европы, которые категорически отказывались вслед за Горбачевым проводить какие-либо серьезные аналогичные мероприятия в своей стране. Поэтому в очереди на гуманизм, в очереди на наше сострадание первым стоит не Хонеккер. Первыми стоят жертвы Хонеккера, Мильке и других правителей, которые до упора, до маразма, до физической немощи, любой ценой пожизненно цеплялись за власть.
В этой связи можно вспомнить пророческое стихотворение Леонида Филатова. Оно называется «Пенсионеры». Написано в 1987 году, еще в самом начале Перестройки! И посвящено как раз противоположной ситуации: когда деятели диктаторских коммунистических режимов уходят от ответственности.
Сидят на дачах старенькие ВОХРы
И щурятся на солнце сквозь очки.
Послушаешь про них — так прямо волки,
А поглядишь — так ангелы почти.
Их добрые глаза — как два болотца —
Застенчиво мерцают из глазниц,
В них нет желанья с кем-нибудь бороться,
В них нет мечты кого-нибудь казнить.
Они не мстят, не злятся, не стращают,
Не обещают взять нас в оборот, —
Они великодушно нам прощают
Все камни в их увядший огород.
Да, был грешок… Такое было время…
И Сталин виноват, чего уж там!..
Да, многих жаль… И жаль того еврея,
Который оказался Мандельштам…
(…) Но вдруг в глазу, сощуренном нестрого,
Слезящемся прозрачной милотой,
Сверкнет зрачок, опасный как острога.
Осмысленный. Жестокий. Молодой.
И в воздухе пахнет козлом и серой,
И загустеет магмою озон,
И радуга над речкой станет серой,
Как серые шлагбаумы у зон.
Собьются в кучу женщины и дети.
Завоют псы. Осыплются сады.
И жизнь на миг замрет на белом свете
От острого предчувствия беды.
По всей Руси — от Лены и до Волги —
Прокатятся подземные толчки…
…Сидят на дачах старенькие ВОХРы
И щурятся на солнце сквозь очки…
Наследие дракона надо выкорчевать. То, что у нас не произошло в 1991 году. И поэтому последовал 1999 год и всё дальнейшее. И поэтому система, аналогичная системе Хонеккера — и еще более жестокая, чем система Хонеккера — до сих пор порой дает ядовитые всходы, и мы все чувствуем это на себе, в своей жизни.
Другой вопрос: насколько это возможно было сделать в 1991 году? Когда наши вроде бы как демократические перемены возглавлял не электрик Валенса — как в Польше. Не драматург Гавел — как в Чехословакии. А кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС и секретарь Московского горкома. Мог ли он с такой биографией провести по-настоящему глубокую, серьезную декоммунизацию? Возможно ли было разорвать связи, например, с советской силовой верхушкой — и не получить при этом в августе 1991-го переход всей этой верхушки на сторону ГКЧП? Когда многие армейские части, многие сотрудники спецслужб не поддержали ГКЧП — в обмен на некие, возможно, дававшиеся тогда гарантии неприкосновенности, сохранение своего статус-кво. Это всё — сложные и больные вопросы, которые необходимо обсуждать.
Но надо и давать правовую оценку преступлениям — таким, как преступления Хонеккера. Мы можем прийти к остаткам Берлинской стены, к Музею Стены в Берлине и увидеть фотографии молодых людей, расстрелянных за то, что они пытались бежать на Запад, бежать в будущее, к лучшей жизни. Мы можем увидеть фотографии семей, которые на три десятилетия (с начала 1960-х до конца 1980-х) были разлучены Стеной! Стеной, на которой и стояла власть Хонеккера. И тогда — увидев! — можем задуматься: насколько гуманным является суд над преступниками?
В. Кара-Мурза-старший
― Сегодня гость нашей студии — политик, театральный режиссер Александр Гнездилов. Александр, в августе 1965 года впервые прозвучала песня Пола Маккартни «Yesterday». Почему она признана классикой рока и держит первое место по популярности и числу исполнения?
А. Гнездилов
― Она просто прекрасна. По-моему, это гениальная песня. Гениальная даже не на уровне текста, а на уровне музыки, на уровне мелодии, интонации, которая в этой мелодии заложена. Это как 40-я симфония Моцарта. И может быть, даже более прекрасная, чем 40-я симфония. В ней улавливаются трепетные движения души человека. Она больше, чем просто песня из репертуара Beatles. Я ее слышал в нескольких исполнениях, и меня поражает эта способность произведения искусства перерастать даже своих создателей, как бы отделяться от них и жить своей собственной жизнью.
Наряду с безусловно потрясающим, лучшим, самым аутентичным исполнением Битлов, я слышал, например, версию совсем другого певца — Фрэнка Синатры. Которого я очень люблю. Классика такой традиционной эстрады. Может быть, лучшего крунера в мировой истории. И в его исполнении «Yesterday» приобрела новое качество: не лучше — но по-другому, не выше — но рядом, по-своему. И это одна из лучших песен в его репертуаре, которую он смог присвоить, глубоко воспринять и передать слушателям.
Я слышал и вариант, например, Тома Джонса. Это совсем другого типа певец, чем Beatles. Другого типа, нежели Фрэнк Синатра — по своему темпераменту, по голосовым данным. Но это тоже очень хорошее исполнение, хотя я не могу сравнить его с оригиналом и с версией Синатры. Но это тоже очень хорошее исполнение.
«Yesterday» — абсолютная классика и одно из самых лучших произведений в музыке. Не только в рок-музыке — в любом музыкальном жанре и в любом виде искусства. Даже в «низких» видах искусства, таких, как поп-музыка, порой возникает произведение, которое перерастает всё: перерастает автора, перерастает среду, перерастает контекст. И становится выражением чего-то вечного, общечеловеческого. Вот «Yesterday» — такая вещь. Она больше, чем просто рок-музыка, она больше, чем песня из репертуара Beatles. Это очень особенная, очень дорогая моему сердцу вещь.
В. Кара-Мурза-старший
― Это всё. Вы слушали программу «Грани недели» на волнах радиостанции «Эхо Москвы». В студии работал Владимир Кара-Мурза. Всего вам доброго.
