Задачей истинной политической модернизации в России является вовсе не «удаление чекистов из власти» или же абстрактное изменение правил выборов и функционирования средств массовой информации. Ключевой вопрос — снижение уровня концентрации власти.
Среди российских граждан, протестовавших в Лондоне у посольства нашей страны против нарушения Конституции, появился невысокий человек с умным лицом. В хорошо сшитом костюме и без галстука. Без улыбки на лице. Он скромно стоял в волнующейся толпе, держа над головой плакат: «Я тебя породил, я тебя и уйму». Это был Борис Березовский.
Образ очень яркий. Так же и двадцать пять лет назад коммунистическая номенклатура, уставшая от оков гнившего коммунизма, скромно стояла за спиной «борцов с режимом». За всеми этими лохматыми диссидентскими движениями с папиросами в зубах и разговорами на кухнях, пошедшими в политику буйными научными сотрудниками, романтическими рокерами. За спиной массовой беспокойной протестной волны. И вместе с тем, как рушился старый мир, номенклатура, включив в свои ряды карабкающихся наверх ловкачей, прибирала к рукам ресурсы и возможности. Она тайно желала разрушения старого порядка, сердцем была вместе с бунтарями и даже помогала им. Она шла той же дорогой, но в другом направлении. Храня в тайне свои истинные цели. А протестные стада были для нее массами полезных идиотов. Деревянными палками, с помощью которых из золы достается печеная картошка с золотым отливом.
И, как только бурная приливная волна потеряла силу, растеклась по норкам частной жизни, ушла в песок конформизма, оставив наверху пузырящуюся пену разрушительных перемен, обнажился холодный остаток. Выяснилось, что власть в России принадлежит немногим, носит олигархический характер. Случилось это даже не после октября 1993 года, а непосредственно за августовскими событиями, в период «августовской республики» — политического безумия 1992—1993 годов. И дальнейшая политическая история 90-х — это постепенное освобождение от налета плебейской копоти второй половины 80-х все той же явственно олигархической природы российской власти. Это формирование такой политической системы, где на одном полюсе кристаллизуется экономическая или же политическая олигархия, а на другом царит распад. Последний полюс становился с годами все более однородным, бесцветным, копошащейся массой серых мышек, двигающихся в беспорядке, создающих иллюзию гражданской жизни.
События конца 90-х вовсе не являются в этом смысле переворотом, началом уничтожения либерально-демократического порядка. Его никогда в России не существовало. Была лишь смена элиты в рамках одной и той же олигархической модели власти.
В 90-е годы экономическая олигархия хотела получить от власти ресурсы и стать от нее независимой. Она тоже знала период идеализма. На свой, конечно, лад. Но довольно скоро поняла, что жить вместе с властью очень даже интересно. Потому что власть, контролируемая немногими, удобный инструмент для эксплуатации всех остальных. В этом и есть смысл переизбрания олигархией Ельцина в 1996 году. Выбирали для себя.
Но если экономические властители 90-х действовали как бы со стороны, превратившись в этакую рыбу-прилипалу под брюхом неторопливо плывущей акулы, то олигархия путинских нулевых сама пожелала стать акулой. Родив стаю голодных детенышей с бесцветными глазами и бездонными желудками, готовыми хватать то, что не доедено злой мамашей. Рыбам-прилипалам стало несладко, им меньше стало доставаться, изо рта у них стали выхватывать куски.
Ключевой конфликт современной российской политики — это вовсе не «борьба народа и власти». Но это, конечно же, борьба за власть. Только между крупными экономическими игроками и бизнес-элитой, слившей в один коктейль государство и свой бизнес.
Конфликт этот не является, за некоторыми известными и хорошо объяснимыми исключениями, открытым. Он носит тлеющий характер. Причина в том, что система «государство как бизнес» еще сильна, выступать против нее опасно. Но объективно существующее противоречие, которое в массовом сознании часто осознается с помощью формулы «чекисты против бизнеса», существует. Все более актуальным его делает обнаружившаяся ветхость системы.
Она стала явственно замечаться примерно два года назад, во время начавшегося мирового экономического кризиса. Вялая растрата накопленных в благополучные годы ресурсов и неспособность к решительным действиям способствовали нараставшему чувству недоверия. Усилила ощущение слабости экологическая катастрофа истекшего лета. И словно бы для того, чтобы показать, что система «государство как бизнес» не способна меняться, природа преподнесла осенью новые пожары в ряде российских областей, вновь осветившие неспособность власти выполнять традиционные функции. Но была продемонстрирована и рукотворная неспособность — выброшенная властями по помойку гуманитарная помощь, собранная гражданами для погорельцев, яркий символ административной неэффективности. Получается, что в ключевые моменты власть беспомощна, становится фикцией.
Экономическая олигархия, не уничтоженная во времена путинизма, живущая вместе с ним призрачной совместной жизнью нелюбимого, но необходимого члена семьи, ждет своего часа. Но как она может придти к власти? Не в результате дворцового переворота — вся ее трусливо-вороватая безвольная биография протестует против такого сценария. Она может взять власть только в случае серьезного обветшания системы, связанного с этим беспорядка и как раз в результате протеста, подобного протесту конца 80-х.
Именно такой неструктурированный общий протест активной части общества («хотим перемен») в сочетании с недовольством и отказом поддерживать систему пассивной части социума для нее самый желанный.
Кашеобразная многоголовая «несистемная оппозиция», в которой кого только нет, представляет собой как раз системный элемент с точки зрения удаления от власти одной группы олигархии и прихода на ее место другой. У нее есть своя неосознанная задача — сыграть роль детонатора для как можно большего числа граждан. Затем распасться на маргиналов и коррумпированных новым порядком лиц.
По-настоящему системной оппозицией олигархии является только совокупность общественных организаций, словно корневая система дерева раскинутая в область гражданских интересов. Лишь она способна собирать, фокусировать поддержку людей, и только в таком качестве они и становятся гражданами. Именно при таком положении возникает силовая линия власти, способная хоть как-то умерять напор олигархии. Эта линия власти может быть более напряженной, если гражданское общество доросло до формирования своих политических партий. И только эта сила способна одушевить институт выборов. Сделать формируемые через выборы власти более или менее выразителем интересов общества.
Вероятно, только при таком положении, когда власть в обществе обладает относительно невысокой концентрацией, возможен как правовой строй, так и либеральная демократия. Олигархия же, в какие бы наряды она ни облачалась — честных чекистов с холодными мозгами или же пламенных борцов с произволом, — всегда в конечном итоге превращается в институт подавления большинства. Поэтому задачей истинной политической модернизации в России является вовсе не «удаление чекистов из власти» или же абстрактное изменение правил выборов и функционирования средств массовой информации. Ключевой вопрос — снижение уровня концентрации власти.
Возможно ли это? В условиях России вряд ли. Наша история последнего века привела народные массы в такое положение, что они способны глухо волноваться, на время даже вздыматься, словно волны, но не способны в достаточной степени организовываться. Последнее все-таки результат довольно долгого исторического развития, оборванного в России большевиками. Восстановление если и протекает, то тяжело и медленно. Но раз так, то
Борис Березовский не зря в молчаливом ожидании держит свой плакат посреди пьяных протестом лондонских несогласных. Вне зависимости от того, вернется ли Березовский в Россию, сможет ли он здесь делать бизнес, класс, который он представляет, имеет все шансы на успех.
Как гласило название известной перестроечной книги, «иного не дано». Поэтому улыбайтесь, Борис Абрамович!
