В нашей истории немало было событий, воспринятых как долгожданные праздники, свершение великих надежд, а по прошествии времени вызывавших острое чувство разочарования, и еще позже – позабытых. Два из них случились 27 апреля 1906 года (по ст. стилю). Это число можно было бы назвать днём рождения российского конституционализма и парламентаризма, если бы тому и другому суждено было утвердиться в жизни. 27 апреля Сенат обнародовал, утвержденные за четыре дня до этого самодержцем «Основные законы Российской империи», которые в неофициальном словоупотреблении получили название Конституции Николая II (сам царь это ненавистное ему слово никогда не употреблял). В тот же день состоялось открытие I Государственной Думы.
День был светлым, не по-петербургски солнечным, праздничным. Школы присутствия, магазины закрылись, заводы не работали, город был увешан флагами. Утром вереницы экипажей направились к Зимнему дворцу. Здесь в Тронном зале император приветствовал «тех лучших людей, которых Я повелел возлюбленным моим подданным выбрать от себя». Вслед за тем депутаты погрузились на пароход, стоявший у причала, и отплыли вверх по Неве в отведенный Думе Таврический дворец, один из красивейших в Петербурге. Никто еще не знал, что дворец этот станет местом острых схваток, фигурантами которых будут власть, парламентарии и улица. И что спустя 12 лет здесь соберется, проживет один день и будет разогнан под клики нагнанных «гостей» - солдат и матросов, замусоривших великолепный зал и фойе шелухой из под семечек, - единственный за всю историю российский парламент – Учредительное собрание. Мне приходилось не раз бывать в этом дворце, где размещалось в 1960 – 70-ых годах ленинградское отделение Высшей партшколы, и мало что в этом обшарпанном здании напоминало о былом его величии.
Основные законы Российской империи (понятие это было введено М. Сперанским, впервые кодифицировавшим российское законодательство) были сочинены далеко не последними юристами империи. В них была заложена та мера уступок, которая в общем виде была прокламирована в известном Манифесте 17 октября 1905 г., вырванном революцией, и на которые согласился теперь пойти царь: ограниченный круг гражданских свобод (вместе с обязанностями платить налоги и отдавать рекрутов); дарование избирательных прав «тем классам населения, которые ныне их лишены»; выборы Государственной Думы – законодательного (а не законосовещательного, как ранее намечалось) органа, который наделялся также правом «действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от нас властей».
Основные законы надо оценить по справедливости. Это был шаг к конституционной монархии, сопоставимый по масштабу с Великими реформами Александра II. Почти Конституция, подобная актам, вводившимся за несколько десятков лет до того в Пруссии, Австрии, Японии. И это был документ, серьезно запоздавший. В накаленной атмосфере России начала века он не удовлетворил никого. Монархистов – ущемлением «исторической роли» императора. Либералов – ограниченностью прав народного представительства, из ведения которого были выведены важные сферы государственной жизни. Революционеров – сохранением полицейского режима, умолчанием о политической амнистии. Крестьянское большинство населения – уходом от земельного передела. Нерусские народы – сохранением империи. В Основных законах исключено было обозначение власти монарха как «неограниченной», но сохранилось определение – «самодержавная».
Главное же заключалось в том, что Основные законы еще ничего не предрешали, что путь от них мог вести и вперед, и назад. Александр II, будучи еще наследником, понял, что реформы необходимы и неотвратимы. Он и был тогда основным двигателем преобразований, в глухой оппозиции к которым стояло большинство провинциальных помещиков, мало изменившихся с гоголевских времен, и государственная бюрократия. Николай II, напичканный предрассудками, убежденный в том, что основной смысл его царствования – передать неизлечимо больному наследнику самодержавную власть в непоколебленном виде, пообещавший при восхождении на престол «охранять начало самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял мой незабвенный покойный родитель», до 1905 года не допускал и мысли о политических переменах. И Манифест, и Основные законы были вырваны у него (как позднее – отречение от престола) под колоссальным давлением, перед которым он не сумел устоять. Но он (и в особенности императрица, располагавшая колоссальным на царя влиянием) надеялся обратить ход событий вспять – и в том с ним согласно было всё его окружение, придворная камарилья, «образец самого гнусного паразитизма», получавшая доступ к нему черносотенная, оголтело реакционная Россия – «по воспитанию вахмистры и городовые, по убеждениям погромщики». Восстанавливая самодержавные порядки, когда волна революции схлынула, унижая и окорачивая Думу, ввязавшись в безумную войну, спровоцированную сербскими террористами, он не отдавал себе отчета в том, что пошел по пути, ведущему в подвал Ипатьевского дома.
Парадокс же 1906 года заключался в том, что, несмотря на несправедливый избирательный закон, Россия, ее крестьянское большинство, избрали «Думу народного гнева». Поезда, в которых депутаты направлялись в столицу, встречали на станциях толпы людей, провожавших своих избранников возгласами: «Дайте нам землю и волю!» - таков был мандат, полученный кадетски – трудовицким большинством I Думы. (Выдающийся французский историк, участник и герой Сопротивления в оккупированной гитлеровцами Франции Марк Блок утверждал, что истинное понимание прошлого приходит к историку, только через его жизнь в настоящем, через собственное ощущение радости победы и горечи поражения: «Прежде чем я сам летом и осенью 1918 года вдохнул радостный воздух победы…знал ли я подлинный смысл этого прекрасного слова?». То же самое я мог бы сказать о себе, о своих коллегах, пропустивших знание о событиях 1906 года через собственное восприятие Демократической весны 1989 – 1990 годов). Себя, а не «историческую власть», самонадеянно наставлявшую депутатов в тронной речи царя, произнесенной 27 апреля, считали они представителями «поднимающейся с колен» России (как будет сказано другим лицом о чем-то совершенно ином). И потому так выразительно в первый же день под сводами Таврического дворца прозвучала речь ветерана земского движения, кадета Ивана Петрункевича, неожиданно взявшего слово и сказавшего о том, что депутаты не услышали в Зимнем дворце, но что напомнили им выставленными в окнах платками узники петербургских Крестов, тюрьмы, мимо которой проплывал их пароход, - о политической амнистии: «Долг чести, долг нашей совести повелевает, чтобы первая наша мысль, первое наше свободное слово было посвящено тем, кто пожертвовал своей свободой за освобождение дорогой нам всем Родины (гром аплодисментов)». Так изначально определился настрой I Думы. И когда позже В.Д. Набоков (отец известного писателя) произнесет слова: «Исполнительная власть да подчинится власти законодательной!», будет прочерчена основная линия размежевания между российским протопарламентом и теми, в чьих руках основались рычаги реальной власти. Требование, и поныне не потерявшее актуальность.
Политическую историю России 1905-1917 гг. большинство наших сограждан плохо знает. Между тем она весьма поучительна. Здесь не место восполнять то, что было упущено в школьном и университетском курсе отечественной истории. Но об одном сказать важно для понимания и нашего недавнего прошлого, и сегодняшнего дня. Дважды в XX в Россия вплотную подходила к конституционному строю, к парламентаризму. Впервые в 1905-1907 гг. и снова на рубеже 1980-1990ых гг. Можно ли, не поздно ли было направить ее социально – экономическое и политическое развитие по пути, на который нам вступить так и не удалось, предотвратить разрушительную революцию и осуществить необходимые реформы на основе взаимодействия реалистически мысливших министров – изгоев из царской бюрократии и пришедших в политику сторонников конституционного строя.
Исторические ситуации повторяются, хотя и не бывают идентичны. И не раз приходится сокрушаться, почему не были учтены кажущиеся очевидными просчеты прошлого. Почему новые акторы исторического процесса, казалось бы, способные при сходных обстоятельствах направить ход событий по иному социально более благоприятному, с меньшими провалами и издержками пути, в надежде проложить дорогу более прямую и короткую, - вернули политический строй нашего общества к почти исходному состоянию? Не скажу, что виной тому, были только не усвоенные уроки истории причин у такой «дурной» повторяемости много. Но уж точно, что когда в конце в XX в, судьба вновь подарила нашей стране шанс совершить прорыв к конституционному, парламентскому строю, российские демократы – «наследники по прямой» Освободительного движения начала века - оказались феноменально необразованны исторически и очень слабо представляли смысл разворачивающихся событий.
После того, как выборы в марте – апреле 1906г привели в Думу оппозиционное большинство, варианты дальнейшего государственного развития России обозначались следующим образом.
• Отбив революционный натиск, царизм блокирует дальнейшее продвижение к конституционному строю и по возможности отбирает сделанные уступки.
• Революция сметает царям и открывает новое пространство для свободной игры сил.
• «Историческая власть» и оппозиция, закрепившись на занятых рубежах, вступают в политический торг, пытаясь переиграть друг друга на разных участках образовавшегося фронта, используя находящиеся в их руках инструменты давления и не чураясь компромиссных решений.
Как известно, исторический процесс, пошедший сначала по первому, а потом по второму варианту «выдал» для страны результаты наихудшее из всех возможных. Возможности же третьего варианта по сути проверены не были. Почему?
Оставим в стороне то, что было дано и во многом определяло «правила игры». Сильное влияние дворцовой камарильи на царя, за которым было последнее слово. Его собственные средневековые, сословно–монархические воззрения. Низкий уровень политической культуры в стране, отсутствие традиции компромисса. Изолированность министров – реформаторов (в первую очередь Петра Столыпина) в правящем классе и дворцовых кругах. Тем не менее в конце 1905 - начале 1906 гг. в государственной политике возобладала, хотя и временно, нетвердо, линия, которую сегодняшним языком можно обозначить как «курс реформ». Как бы ни оценивать его последовательность и намерения тех, кто его проводили.
Для мирного продолжения начатой реформации правительству, действия которого были во многом скованы фундаменталистами того времени, требовалось не только давление с противоположной стороны, которое собственно и подвигло к началу реформ, но и адекватный, партнер, представляющий общественные «силы перемен». (Я намеренно прибегаю к терминологии нашего времени, чтобы высветить инвариантность исторической ситуации, складывавшейся в первый, но не в последний раз в России.) После того, как состоялись первые выборы в Государственную Думу, такой политически организованной силой была сама Дума и занявшая в ней ключевые позиции конституционно – демократическая (кадетская) партия. «Профессорская» партия привлекла цвет российской интеллигенции и - пообещав удовлетворить вековую крестьянскую мечту о земле — также и крестьянские голоса. Она обрела колоссальное влияние в политизированном обществе. С Думой спроектировавшая ее «историческая власть» вынуждена была считаться, пока раунд борьбы не подошел к концу. От доминировавшей в Думе партии зависело если не все, то многое. Она должна была пройти по узкой тропе, не снижая давления на власть и стоявшие за нею силы, и в то же время проявить себя как договороспособный партнер.
В споре о стратегии двух выдающихся лидеров кадетов Павла Милюкова и Василия Маклакова, который они начали в разгар событий и продолжали в эмигрантской печати, я, не разделяя вполне подчас очень резких оценок Маклакова, склонен все же в основном присоединиться к его позиции. В кадетской партии сталкивались умеренные и радикальные течения. Руководство партии, в котором были представлены они оба, и которое ориентировалось скорее на Милюкова, изо всех стремилось сохранить обманчивое единство. Партия «не хотела делать выбора из двух противоположных путей - конституционного и революционного, хотела сохранить обе возможности, сразу идти по обоим, и ей пришлось сидеть на двух стульях... – писал Маклаков. – Никто не приглашал кадетов стоять за самодержавие. Но против революции они должны быть стоять на одной стороне с конституционной монархией. Этого они не захотели». Они забыли, что народ способен не только на «беспрекословное повиновение», но и на «беспощадный и бессмысленный бунт». В 1906-1907 гг. они недооценили силу и способность власти отбить революционный натиск, а в 1917 г. оказались бессильны перед революцией.
Конечно, не от одних кадетов зависел ход событий. Но на крутом повороте истории они - как и демократы в решительные дни перестройки и постперестройки — положа руку на сердце, не вправе были сказать: мы сделали, все, что могли!
