Мне 7 лет. Первый класс. «Папа, а кто лучший певец, Гуляев или Хиль?». Спрашиваю, потому что очень нравятся оба. Но должен же кто-то быть первым!
Чёрно-белый телевизор, радио или проигрыватель с потрескивающей пластинкой. На экране, на обложке, в памяти – Эдуард Хиль. Рубашка с большим, остро-узким, падающим вниз треугольным воротником, стянутым у талии большим узлом цветного галстука. Ряды надутых значительностью, пузатых золотых пуговиц со сдвинутыми на нос солидными очками, усевшиеся на рукавах ладного, строгого пиджака. Они как золотые фанфары сопровождают движения рук и голос своего повелителя. Ревниво глядят на прямолинейно бегущие вперёд, из рукавов к зрительному залу крахмальные рукава белой рубашки. Вдруг, темнота. Остановка. Дальше обрыв сцены в окоченевшие ряды дядек-тётек - причёсок, лиц, движений.
Между ними вперёд-назад, вверх-вниз, влево-вправо, на грани и в отдалении-приближении скользит в подвижном воздухе микрофон. Разбуженные волшебством музыканты оживают, сцена откашливается и довольно светлеет залившим её светом. Поднимается холодноватый, геометрический вихрь из движений, голоса, смеющихся глаз, белозубой улыбки таланта, властителя всех, кто смотрит на него. Живёт с ним, двигается с ним, поёт с ним. Мир глохнет, слепнет, замирает во взгляде на него – Эдуарда Хиля. Его имя и фамилия сейчас уже неважны, они отстали, отброшены куда-то поселившимся в твоей душе тёплым существом.
Настоящее не более реально, чем прошлое, потому что оно тоже станет прошлым. И как бы не лезло оно в глаза своей новизной, красками, материальностью, не верьте. Времени нет. Есть вечность. Твёрдо, навсегда взявшая тебя за руку в детстве ладонь отца, ласковый взгляд матери, сказки бабушки. Голоса и музыка. Услышанные тогда. Оставшиеся с вами. Создавшие вас.
