Этот афоризм часто вспоминается, когда задумываешься
над событиями «Великой Августовской революции». Багровый отблеск
октября 93-го лег на август 91-го – и сегодня трудно удержаться
от определений: путчем называется неудавшийся государственный
переворот. Удавшийся переворот называется поэтапной конституционной
реформой...
Я часто задаю себе вопрос: что бы было, если утром 19 августа
объявили о переходе власти к ГКЧП в составе Ельцина, Руцкого,
Попова, Собчака, Хасбулатова, Афанасьева, Силаева, Шахрая? Поднялись
бы в этом случае против ГКЧП сотни тысяч людей, которые в августе
91-го «вышли на площадь в свой назначенный час»? Сам себе отвечаю:
вряд ли. Кого бы в этом случае интересовало, что от власти отстранен
законно избранный (но давно уже малосимпатичный большинству) президент
страны? Кто, увидев в роли гэкачепистов популярные в народе фигуры,
задумался бы о «легитимности» и «конституционности» их действий?
А голоса скептиков были бы быстро заглушены хором оптимистов и
рассуждений придворных политологов о принципиальной разнице между
законом и правом и недопустимости юридического чистоплюйства в
сложный переходный период. Как это, впрочем, и произошло в реальности
– через некоторое время.
А ведь тогда, в 1991-м, именно всеобщее осознание незаконности
ГКЧП придавало силы сопротивлению! Может быть, тогда мы впервые
ощутили: наше дело правое потому, что закон – на нашей стороне,
а не потому, что у нас больше солдат и танков. Вся сила и власть
были у ГКЧП, но столь юридически шаткими были их позиции, что
даже верные поначалу генералы не решались выполнять их приказы
и переходили на сторону законной власти. И после победы возникла
иллюзия: теперь-то закон будет раз и навсегда выше власти! Но
прошло время – и мы убедились, что совпадение векторов ЗАКОННОГО
и ЖЕЛАЕМОГО было случайным. И мы готовы вновь и вновь пренебрегать
формальностями в угоду логике «революционной целесообразности»...
Задумаемся: парламент 1993 года был ничуть не менее легитимен,
чем президент Горбачев 1991 года. При этом и в августе 91-го,
и в октябре 93-го Хасбулатов и Руцкой защищали конституционный
строй (причем один и тот же), а генералы Громов и Грачев обсуждали
планы штурма одного и того же Белого дома. И, удайся путч 91-го
– Ельцин и Хасбулатов сидели бы в тюрьме по тому же обвинению,
что «октябрьские мятежники» 93-го: организация массовых беспорядков,
а Грачев и Громов получили бы ордена и повышения.
Да, нас справедливо отталкивало от Верховного Совета, осажденного
в 93-м, то, что первую скрипку среди его защитников играли фашисты
и национал-коммунисты. Но кто проверял на политические убеждения
защитников Белого дома в августе 91-го? Среди них на баррикадах
были разные люди, пришедшие защищать не Ельцина, а демократию
и законность. Точно так же, как в октябре 93-го очень многие защищали
не Хасбулатова или Руцкого, а закон как таковой, не парламент,
а парламентаризм, не депутатов, а законодательную власть, которую
исполнительная ликвидировала одним росчерком пера. И стоит напомнить,
что едва ли не первым «указ 1400» о разгоне парламента поддержал
Жириновский, а затем – лидер фашистской Национал-республиканской
партии Лысенко...
«Что это было – чья победа?» – раз за разом этот вопрос всплывает
на страницах разных газет у разных авторов, обращающихся однажды
в год, в конце лета к событиям августа 91-го. Но все грустнее
тон ответов, все очевиднее, что в который раз революция обернулась
контрреволюцией, а плодами победы, как и положено, воспользовались
проходимцы. И наверное, лучше всего говорит о нашем отношении
к недавнему прошлому невеселый анекдот – о появлении в анкетах
нового вопроса: «Защищали ли вы Белый дом? Если да, то в каком
году?»...
