Предвыборная президентская кампания-96 сегодня уже фактически
началась. В прогнозах нет недостатка, но быть оптимистом трудно,
учитывая эффект «левого уклона маятника», наблюдаемый в большинстве
посткоммунистических стран Европы. Если он не обойдет нас стороной,
то в президентское кресло сядет отнюдь не сторонник демократии
и рыночной экономики (условно говоря, более вероятен спор не между
Явлинским и Гайдаром, а между Лужковым и Руцким). И в этой ситуации
представляется актуальным задуматься о самой президентской должности
в российском штатном расписании.
Предметом настоящей статьи будут три суждения. Первое: введение
президентского поста в России было не столько объективной необходимостью,
сколько отражением сиюминутной политической конъюнктуры. Второе:
отрицательные последствия этого решения (значительно превосходящие
положительные) были закономерны и неизбежны. И третье: политическая
стабилизация при сохранении демократического устройства общества
возможна только при переходе к парламентской республике.
Еще в 1991-м было вполне очевидно, что президентский пост в России
создается под вполне конкретного человека. Даже вернейшие его
сторонники хорошо понимали, что на референдуме 17 марта 1991 года
происходит «подмена понятий»: избиратели отвечали не на вопрос
«Считаете ли вы необходимым введение поста Президента РСФСР, избираемого
всенародным голосованием?», а на вопрос «Желаете ли вы, чтобы
Борис Николаевич Ельцин был единоличным главой государства?» И
точно так же, как первый вопрос референдума – о сохранении СССР
– был нужен, в первую очередь, для удержания в составе государства
республик Прибалтики, вопрос о российском президентстве прежде
всего преследовал цель наделить Ельцина необходимыми полномочиями
для борьбы с союзным центром. Но что же мы получили в результате
учреждения невиданной ранее в России должности?
«Радикальные экономические и политические реформы», – скажут одни.
Сформированное осенью-91 «гайдаровское» правительство решилось
на смелый и отчаянный шаг – либерализацию цен, начало переход
к миру нормальной экономики, когда заботой людей становится не
«достать» товар в нескончаемой очереди, а заработать на него деньги.
Демонтирована унаследованная от коммунистического режима и прикрывавшая
его система «советской власти» и построена более работоспособная
«исполнительная вертикаль». Наконец, появилась фигура главы государства,
способного в нужные моменты без промедления принимать необходимые
решения и брать на себя ответственность...
«Перманентную «войну властей», конституционную лихорадку и трагический
финал «великой октябрьской контрреволюции», – скажут другие. Никогда
еще не были такими наглыми, всевластными и бесконтрольными чиновники,
никогда так не расцветала коррупция и произвол, никогда так не
разбухал бюрократический аппарат («личный» аппарат президента
по численности превосходит правительственный, на его содержание
в 1994 году выделено 350 млрд рублей – больше, чем на содержание
ряда отраслей народного хозяйства, а на содержание президентского
охранного ведомства ГУО – 450 млрд рублей, больше, чем на всю
систему российской прокуратуры). Сегодня мы гораздо дальше от
демократии и правового государства, чем в 1991-м, в стране фактически
установлено монопольное правление узкого круга приближенных к
президенту лиц, и даже те законы и Конституция, которые они создавали
«под себя», для них ничего не значат...
По большому счету и те и другие правы. Но дOлжно ли нам воспринимать
вторую половину следствий как неминуемую «нагрузку» к первой?
Иначе говоря, можно ли было предотвратить «нежелательную» часть
событий при введенном президентстве и так ли было президентство
необходимо для «желательной»?
К сожалению, ответ на оба этих вопроса оказывается отрицательным.
Теоретический спор между сторонниками двух основных форм демократического
устройства власти – президентской и парламентской республики –
длится уже не одно столетие. В принципе, обе формы имеют равное
право на существование и благополучно прижились в разных странах.
Пожалуй, президентская республика представляется теоретически
даже более предпочтительной с точки зрения принципа разделения
властей: каждой «ветви» – своя сфера властных полномочий, все
увязано, уравновешено и выглядит чрезвычайно изящно. Не приходилось
ли читателю, однако, встречать душещипательные описания того,
как импортные автоматы для изготовления, скажем, блинчиков «заклинивает»
в отечественных условиях? А причина проста: при традиционной «экономии»
персоналом масла, яиц или муки отрегулированная техника категорически
отказывается работать...
При всей своей привлекательности политический механизм президентской
республики достаточно «капризен». Хорошо известно, что он способен
надежно работать лишь в странах с сильной правовой системой, где,
как в Соединенных Штатах, едва ли не каждый житель – «юрист в
душе», а адвокат – привычная «деталь» семейного быта. Только в
таких странах может по-настоящему функционировать «система сдержек
и противовесов», не дающая ни одной из ветвей власти подмять под
себя другую, ибо ее эффективность обеспечивается не столько репрессивным
аппаратом, сколько неколебимым законопослушанием общества. Попробуй
американский президент не то что распустить конгресс – разогнать
законодательное собрание самого захудалого штата, и через час
ему не будут подчиняться даже мелкие клерки. У нас же эта система
не сработала НИ РАЗУ: законодательная и судебная власти, как ни
старались, не сумели «сдержать» исполнительную, мощно набиравшую
обороты и непрерывно усиливавшую экспансию властных полномочий.
Иногда представляется, что единственным способом избежать «конституционных
кризисов» 1992–1993 годов было бы совмещение постов Верховного
главнокомандующего и председателя Конституционного Суда – тогда,
может быть, должностные лица опасались бы нарушать Конституцию?
Но шутки шутками, а тот факт, что система «горизонтального» разделения
властей в российском исполнении неминуемо вырождалась в «вертикаль»,
неоспорим. «Высидели» законодатели «сильную исполнительную власть»,
как кукушкино яйцо – так чего удивляться, что осенью 93-го их
отбросили как ненужное звено политической эволюции? Выпросили
петербургские депутаты в порядке «эксперимента» введение поста
мэра города – поплатились разгоном горсовета в декабре того же
года...
Было ли возможно предотвратить конфликты хотя бы на «верхнем»
уровне?
Навряд ли: дело отнюдь не в личных качествах президента Бориса
Ельцина или его парламентских оппонентов. После учреждения президентского
поста традиционное российское «пирамидальное» восприятие государства
автоматически сместило парламент во второстепенное положение в
иерархии и все попытки депутатов выглядеть в глазах общества равной
президенту властью были заранее обречены на неудачу. К тому же,
действовал и хорошо известный психологам принцип: один всегда
прав против толпы (именно поэтому авторы детективных романов всегда
оставляют положительного героя в меньшинстве), и любое столкновение
с Ельциным ВСЕГДА заканчивалось для законодателей плачевно. При
этом формальный статус законодательной власти сохранялся, но разительно
не соответствовал ее реальным полномочиям: власть – это те, кому
согласны подчиняться, а подчиняться в любой кризисной ситуации
соглашались только президентским и правительственным структурам.
Не желая быть декорацией, парламент судорожно пытался восстановить
теоретически полагающееся статус-кво, но заклинания в адрес исполнительной
власти «Тень, знай свое место!» уже не действовали и действовать
не могли.
«Цель власти – власть!» – говаривал когда-то Джордж Оруэлл. К
великому сожалению, все без исключения российские политики воспитаны
в одной и той же «тоталитарной парадигме», полагая единоначалие
и МОНОПОЛИЮ на власть единственно возможной формой ее существования.
Именно поэтому таким заразным оказывается их профессиональное
заболевание «Вся власть – мне!». Именно поэтому не срабатывают
никакие попытки «разделить полномочия» или «разграничить компетенцию»:
о какой дележке может быть речь, если основополагающим является
принцип «своего не отдадим»?
Именно поэтому сила права постоянно уступает праву силы, а власть
закона – Основному Закону Власти: «Государство – это я!». Есть
ли выход из заколдованного круга? Есть: отказаться от безнадежных
попыток бежать быстрее паровоза и внедрять те формы государственного
устройства, которые не соответствуют реальному правовому сознанию
граждан. В августе-91 была возможность заложить основы правового
государства – тогда, казалось, мы поняли, что закон должен быть
выше власти, но мы упустили ее, скатились на путь «революционной
целесообразности», молчаливо соглашаясь с тем, что «плохие» законы
симпатичная нам власть может не исполнять. Теперь же «моделью»
президентской республики для нас являются не Соединенные Штаты,
а скорее – Латинская Америка, где президенты обладают суперполномочиями
и мало чем отличаются от диктаторов. И все же еще не поздно исправить
ситуацию.
Политическая система парламентской республики – менее рискованный
инструмент демократии «переходного периода», чем республика президентская.
Возможно, в чем-то она не так эффективна, но учиться ездить не
начинают с гоночных автомобилей, тем более при традиционной нелюбви
к пользованию тормозами и соблюдению правил движения. Да, в ней
нет поста Самого Большого Начальника – только избираемый народом
парламент и назначаемое им правительство, но нет и двух конкурирующих
центров власти, непрерывно занятых «перетягиванием каната». При
этом спикер парламента не имеет решительно никакой возможности
быть его «директором», а главой государства естественно является
премьер-министр. Его вполне достаточно и для руководства правительством,
и для подписания договоров, награждения орденами и присвоения
воинских званий, что предписано президенту по нынешней Конституции,
но при этом у него нет возможности объявить себя «всенародно избранным»
и «самым легитимным» и не возникает искушения разогнать законодательную
власть. Что же касается недостатков парламентской модели, то излюбленным
обвинением в ее адрес является якобы крайняя «неустойчивость правительства»
и «смена его каждые 3–4 месяца, как в Италии», которой постоянно
пугают нас сторонники просвещенного авторитаризма. Но это – не
более чем миф: во-первых, частая смена итальянских правительств
отнюдь не приводит к общественному хаосу, а во-вторых, смена настроения
и текущих симпатий нынешнего российского президента, как выясняется,
приводит к перетасовкам в составе правительства куда чаще, чем
если бы его формировал парламент. И нет ни малейших оснований
полагать, что при каком-либо другом президенте ситуация будет
иной.
Да, парламентская республика – отнюдь не панацея от всех бед.
Она легко навлекает на себя обвинения в медлительности и раздраженные
реплики «лучше двигаться хоть куда-нибудь, чем топтаться на месте».
Но кто сказал, что двигаться не туда, хотя бы и решительно, лучше?
И не довольно ли с нас большевистских экспериментов «не знаем
что, но доведем до конца»? Да, избранный нами парламент может
быть упрям, консервативен, утомителен и болтлив, но легальные
и гласные «разборки» в его зале заседаний лучше, чем закулисная
борьба за «доступ к телу» президента, когда очередное решение
обрушивается как снег на голову.
Да, парламент может увязнуть в организационных вопросах и «рубить»
одного претендента на высокую должность за другим – но очередной
«фортуны баловень безродный» не сможет из-за президентской спины
вершить судьбы отечества. Да, система парламентской республики
может выглядеть, как своего рода возврат к эпохе 1989–1991 годов
– но недаром говорят, что новое – это хорошо забытое старое. Говорят,
что история не терпит сослагательного наклонения, но все-таки
попытаемся предположить: что было бы, если в 1991 году Россия
осталась парламентской республикой? События августа-91, вне всякого
сомнения, развивались бы так же: лидерство Ельцина в сопротивлении
ГКЧП определялось не табличкой на двери его кабинета. А вот в
дальнейшем, продолжай Ельцин оставаться председателем парламента,
мы наверняка избежали бы гибельного противостояния «ветвей власти».
Более того, его в принципе не могло бы возникнуть, поскольку исполнительная
власть не стала бы «государством в государстве». При этом все
возможности для «проведения реформ» (ради чего сторонники Ельцина
были готовы одобрить любые его действия) сохранялись: опора на
поддержку парламентского большинства надежно позволяла бы и формировать
правительство, и проводить необходимые законы. Могут возразить:
указанная поддержка парламентского большинства была бы для Ельцина
недолговечной – уже с весны 1992-го парламент постепенно переходил
в оппозицию к президентскому и правительственному курсу. Но слишком
много оснований утверждать, что оппозиционность парламента была
связана не столько с несогласием с «курсом реформ» (который никто
не мог толком сформулировать), сколько с безнадежными попытками
самоутверждения в борьбе с порожденной им же «президентской вертикалью».
Постскриптум
Поскольку излюбленным способом российской дискуссии всегда был
не спор по существу вопроса, а наклеивание ярлыков, автор не сомневается,
что будет немедленно обвинен в «подпевании коммунистам»: как известно,
Зюганов уже не раз выступал за упразднение президентской должности.
Что же, во-первых, подавляющее большинство нынешних жрецов «сильной
исполнительной власти» не так давно (в отличие от автора) занимало
в компартии немалые посты или верно ей служило, разоблачая буржуазную
идеологию или преподавая марксизм-ленинизм. Во-вторых, не менее
подавляющее большинство их 3–4 года назад единодушно требовало
«Вся власть – Советам!». А в-третьих, давно следовало бы научиться
оценивать идеи исходя из их содержания, а не из политической окраски
тех, кто их высказывает. В противном случае, не могу не повторить
ехидного вопроса одной из питерских журналисток: что делать, если
на улицу выйдет демонстрация коммунистов, скандирующая таблицу
умножения?
