Итоги прошедшего Года экологии обсуждают координатор международной экологической коалиции «Реки без границ» в России Александр Колотов и директор по российским программам Гринпис Иван Блоков.
Александр Колотов
— Какие отрасли промышленности можно назвать самыми вредными, а какие, наоборот, самыми безопасными?
А.К.: Первая в списке опасных для природы, на мой взгляд, горнодобывающая промышленность. Я бы сказал, что в данном случае идут процессы грубого вмешательства в экосистему: изменение естественного ландшафта, появление множества отходов, хвостохранилищ, отвалов и прочего.
В последние годы мы занимаемся спутниковым мониторингом загрязнения водных объектов от добычи рассыпного золота. Оборудование ставят в верховьях рек, и долгий процесс работы приводит к кардинальному изменению ландшафта, к почти полному уничтожению речной экосистемы. И потом на протяжении десятилетий река не может восстановиться. И мы можем помимо всего прочего наблюдать и загрязнения воды, которые тянутся на десятки и даже сотни километров.
Это очень тяжёлый для экосистемы род деятельности. Недаром наши соседи из Китая и Монголии ввели у себя в странах очень жёсткие ограничения на добычу рассыпного золота. Поэтому, по слухам, китайские бригады старателей из приграничных районов работают под видом российских ИП или ООО.
Вторыми идут предприятия металлургического комплекса. В Красноярске есть алюминиевый завод, один из крупнейших в мире, производящий миллион тонн алюминия в год. И каждый красноярец скажет вам, что это не самый хороший сосед с экологической точки зрения.
Красноярцы бурно протестовали и даже добились отмены строительства Енисейского ферросплавного завода, потому что не хотели иметь второго такого соседа у себя под боком.
И третье — это крупные гидроэлектростанции, которые также полностью меняют экосистему. Реку перегораживают, на этом месте возникает водохранилище или мёртвое море. То есть не с полностью стоячей водой, но водообмен гораздо хуже, и тысячи гектаров ценных пойменных земель уходят под воду. Например, Кежемский район Красноярского края без содрогания вспоминать сложно. Исчезли более десятка старинных деревень со своей самобытной историей, попавшие в зону затопления водохранилища Богучанской ГЭС.
И.Б: Практически все отрасли промышленности сложно назвать безвредными. Но если всё же называть, то я бы выделил химическую и металлургическую промышленность из-за их выбросов. Однако я могу с уверенностью сказать, что при правильном подходе и та, и другие отрасли промышленности могут давать минимально количество выбросов и отходов.
К самой безвредной я бы отнёс IT-отрасль, производство программного обеспечения и инновационных программ.
Очень многое, повторюсь, на самом деле зависит от того, какие деньги предприятие вкладывает в охрану окружающей среды, какие технологии использует и как вообще сотрудники и руководство предприятия следят за этим вопросом.
— Получается, что в российской промышленности всё так плохо с реализацией в сфере экологической защиты?
И.Б.: В сравнении с европейскими странами или Америкой это очень хорошо видно. К примеру, обогащение медной руды в России и обогащение медной руды Солт-Лейк-Сити (США) абсолютно разные. В американском случае в защиту окружающей среды вкладывают огромные деньги, чтобы привести всё в порядок. И даже с такими вложениями не получается достичь идеала.
И другое дело у нас. Наглядный пример — это города типа Карабаша, который относится к городам, наиболее загрязнённым медью.
К сожалению, ситуация с промышленными отходами в нашей стране очень нехороша. В 2017 году была такая статистика, что у нас в год образуется 400 000 тонн отходов 1 и 2 класса, то есть самых опасных. Из них захоранивается около 7,5 тысяч тонн, а что происходит с остальными, до конца неизвестно.
Или ещё пример из добывающей промышленности. У нас в России из нефтепроводов вытекает в год несколько миллионов тонн нефти. Это официальные данные, у нас и министр признал эти цифры. На самом деле, реальные объёмы ещё больше, потому что только северные реки выносят в Северный Ледовитый океан около 500 000 т нефти.
А в США ежегодно возникает порядка сотни протечек. Хорошо ли, плохо ли, но сравнивая с нашими цифрами, разница примерно в 100 раз и не в нашу пользу.
Так что нельзя сказать, что в принципе вся нефтедобывающая промышленность мира такая вредная и опасная, а просто очень многое зависит от реализации.
А.К.: Немного добавлю. К сожалению, у нас в стране ещё есть такая практика: доставать из пыльных ящиков советские мегапроекты, которые в силу специфики своего времени не реализовали (и слава богу, поскольку там экологическим аспектам не придавали должного внимания) и их актуализировать. А потом пытаться выбить из бюджета деньги на их реализацию.
— Год Экологии разве никак не повлиял на ситуацию?
И.Б.: Никак не повлиял, «серый» год абсолютно. В целом, ситуация с охраной природы за прошлый год не улучшилась, а скорее всего, ухудшилась. Мы даже не сделали того, что планировали. Был год природоохранных территорий, и из 7 федеральных охраняемых территорий создали только две. Конечно, сделали хоть это количество, уже неплохо, но о каком влиянии можно говорить?
А.К.: Я также никаких заметных подвижек не заметил. Мне кажется, что Минприроды, которое и отвечало за реализацию всех поручений президента, по большому счёту эту работу провалило.
Если бы в Год экологии наше государство хотя бы ратифицировало Орхусскую конвенцию и конвенцию Эспо — уже бы Год экологии прошёл не зря. На ратификации этих конвенций уже давно настаивает всё природоохранное сообщество России, потому что она действительно даёт нам нормативные рамки, в которых можно действовать и отстаивать своё право на благоприятную окружающую среду, которое у нас зафиксировано в Конституции. Но этого не было сделано.
— А что касается обращения с отходами?
И.Б.: Россия с промышленными отходами обращается очень неэффективно. У нас в год в стране официально производится около 5 миллиардов тонн отходов. И данные за предыдущие годы показывают, что их количество растёт. Причём если ВВП падает, то объём сохраняется примерно на том же уровне, но не уменьшается. А если ВВП растёт, то и отходы растут быстрее ВВП.
Если мы будем сравнивать с другими странами, то, пожалуй, чуть больше чем у нас отходов только у Казахстана на единицу населения. Но, например, в Китае раз в 10 меньше, и это при их экономическом и промышленном потенциале и количестве населения.
В России есть ощутимое улучшение по отношению к началу 1990-х, но и то не по всем показателям. А заметного изменения за последние 5-7 лет лично я не наблюдаю.
Иван Блоков
— Но ведь принимаются законы, сегодня ведь уже нельзя просто так взять и закопать промышленные отходы…
И.Б.: Отходы — это вопрос, который регулируется в большей степени исполнительной властью. Ещё примерно в 1992 году было принято постановление № 632 Правительства России «О плате за сбросы, выбросы и захоронения отходов». Оно изменялось и в 2003, и в 2005 году, а потом ещё в 2015 году. Согласно ему, вы можете выбрасывать промышленный мусор до определённого объёма, указанного в нормативах, чтобы на границах санитарно-технической зоны не было превышений. Если вы выбрасываете больше, вас просят показать план и там устанавливают плату за сверхлимитное загрязнение. Вы будете платить чуть больше, но всё же меньше, чем если бы вы это сбросили бесплатно и потом вас бы поймали.
С реального вступления в силу прошло примерно 24 года, за это время с нуля может создаться любое производство. Конечно, объёмы производства изменились.
У нас сейчас подавляющее большинство мелких и средних производств вписались в норматив. А вот многие крупные предприятия — нет. Как вы думаете, как они решаю эту проблему?
С помощью административного ресурса. То есть вместо того, чтобы решать этот вопрос и нормально реализовывать постановление (а это не так сложно), вносят изменение в законодательство – о наилучших доступных технологиях. И вся проблема в том, что технологии могут быть наилучшими и доступными с экологической и с экономической точки зрения. Как думаете, какие у нас стали наилучшими? Правильно, экономические. И многие из них, к сожалению, пока никак не ведут к улучшению состояния окружающей среды.
Но зато применение ряда элементов этого закона постоянно относятся по разным причинам. К чему он в будущем приведёт — пока не знаю. Но пока тот раздел, который связан со сжиганием отходов, является из рук вон плохим, и многие уже высказывали сомнение, а законно ли он принят?
То есть нынешнее законодательство и стимулирует не очень, и правоприменительная практика у нас в стране не очень работает.
— Что касается работы правоприменительной практики, приведите пример каких-либо поспешно принятых решений в сфере экологии?
А.К.: Приведу пример, который немного связан с промышленностью. Решение, которое было принято по Байкалу о сокращении водоохранной зоны буквально в апреле текущего года, вызвало шквал возмущений. Люди сейчас создают различные петиции в соцсетях и кричат «Караул».
Опять активизируются огромные стройки в районах Малого моря Иркутской области. В связи с этим последние нетронутые кусочки Байкальской природы активно застраиваются новыми турбазами, которые рассчитаны на возросший поток китайских туристов.
Явно непроработанное решение Минприроды возмутило даже учёных, на заключение которых Минприроды ссылалось, после выхода этого распоряжения собрали пресс-конференцию и сказали, что они здесь не причём и давали другие параметры и рекомендации. Но Министерство природы решило сделать так, как оно сделало.
— Как можно было бы решить вышеперечисленные проблемы, в том числе на законодательном уровне?
И.Б.: Стоит увеличить число инспекторов и поднять им зарплату, конечно. Вот как вы думаете, какой примерно оклад у инспектора Росприроднадзора? Около 12 000 недавно был, может, сейчас уже на 5% подняли, но всё равно это не те деньги. Доплаты бывают, но стартовая зарплата именно такая. За такие деньги человек вряд ли будет рисковать и закрывать предприятие.
К тому же, если вспоминать статистику даже на 2017 год, численность инспекторов Росприроднадзора (около 1800 человек — более 50 объектов на одного инспектора) настолько мала, что они физически не способны обеспечить выполнение всех полномочий.
Разделить законом обеспечение прибыльности ресурсов и контроль.
Кстати, это не совсем промышленность, но не могу не отметить необходимость именно федерального контроля. Потому что в лесопромышленном секторе передача контроля на уровень субъектов федерации привела к очень плохим результатам, практически, к катастрофе.
Кстати, не могу не отметить, что у нас большие проблемы с тем, что видят. Как кстати и с лесным сектором, у нас решения часто принимают на основании цифр, которые часто не имеют ничего общего с реальностью. Например, почему у нас подняли ПДК на формальдегиды? Мы до сих пор не знаем, кто пролоббировал это и по какой причине ввели. Но комментируют, что благодаря этой мере у нас улучшилась экологическая обстановка. На самом деле это далеко не так.
А.К.: Я бы вместе с отменой действующего положения об оценке воздействия на окружающую среду разработал и ввёл новый закон, где бы описал работающие механизмы экологической оценки и механизмы общественного участия. Чтобы обеспечить действительно полное и всестороннее обсуждение и рассмотрение любого проекта, который имеет потенциально значительное воздействие на окружающую среду.
Также я бы расширил перечень объектов, которые попадают под действие экологической экспертизы. Потому что сегодня туда не попадает многое, из того, что должно туда попадать, что было сделано сознательно. Например, не давать реализовать эти пусть и крупные, но совершенно неэкологичные старые проекты.
Потому что положение у нас устарело. Хорошо, что оно есть, но оно, конечно, не отвечает требованиям текущего момента.
И вообще, тут много что можно поменять, жаль, что многие хорошие проекты по этому вопросу, разрабатывались и терялись в дебрях правительства и Госдумы. Мы до сих пор находимся в некоем переходном периоде. Вроде, мы развитая страна, а имеем природоохранное законодательство, больше соответствующее развивающейся.
