27 мая отмечает юбилей член политкомитета партии «Яблоко», уполномоченный по правам ребенка в Москве, заслуженный учитель России Евгений Бунимович. В «Яблоке» он оказался, не в последнюю очередь, благодаря своему другу, журналисту Юрию Щекочихину. Это произошло в 1990-е годы и сыграло в жизни учителя математики Евгения Бунимовича определяющую роль.
В интервью для фильма «Оптимисты», приуроченного к 25-летию «Яблока», Бунимович рассказал о своем опыте работы депутатом, о том, на каком языке разговаривать с властью, и о том, что он ценит в партии «Яблоко».
- Вы больше 30 лет работали учителем математики, потом стали депутатом Московской городской Думы. Сейчас Вы уполномоченный по правам ребенка в Москве. Но если мы откроем Википедию, то увидим следующее: «Евгений Абрамович Бунимович – российский поэт». А потом уже педагог, общественный деятель, экс-депутат. Давайте расставим акценты: кто Вы на самом деле?
Вы знаете, наверное, это не очень характерно для 21 века, когда все хотят внятной профессионализации. Но я просто всю жизнь занимался тем, что мне нравится. Тем, что у меня получается, что я люблю и что для меня естественно. Это самое главное. Что касается учительства, то, наверное, это вообще в крови, потому что я все-таки учитель в третьем поколении. Я люблю это дело. А что касается стихов… это приходит и приходит. И когда на это реагируют, когда это слышат, это, конечно, приятно. Но это не самое главное. Главное, что тебе важна такая странная форма выражения. Ну и потом это ж никогда не было, так сказать, прикормом, да? Это просто дело.
В этом смысле мой приход в политику, в «Яблоко», достаточно, с одной стороны, экзотичен, потому что никогда раньше я не состоял ни в одной партии. Мне это даже в голову не приходило в советское время, хотя учителям положено было куда-то вступать. Но, слава богу, я преподавал математику, поэтому мне не настолько было положено, как учителям истории или чего-то еще.
Я даже помню, как оказался в «Яблоке». Мы сидели с Юрием Щекочихиным, моим другом близким, летом в Переделкине, на балконе Юлия Кима... И Щекоч сказал мне: «Вот ты знаешь, какая хорошая идея: «Яблоко» решило выдвинуть тебя в Московскую Думу». А я вообще не в курсе был, что в Москве есть Дума. Я знал, есть Моссовет, есть Дума Государственная, и Щекоч как раз там депутат от «Яблока». О чем я ему и сказал: «Щекоч, ты что-то перепутал, в Москве Думы нет, у тебя просто крыша поехала».
- Какой это был год?
Это был 1996, наверное, или 1997 год. В результате Щекоч мне перезвонил и сказал: «Слушай, ну, действительно, «Яблоко» тебя выдвигает». И я почувствовал, что это уже не легенда. Я хорошо относился к «Яблоку», и к Явлинскому, и к Лукину, но так, издалека. Их предложение, наверное, было связано не только с моей педагогической деятельностью, но и с тем, что я с самого начала работал и всю жизнь связан с «Новой газетой», и у меня там были колонки, посвященные образованию и культуре. Первая реакция была, естественно, реакция, нормального человека: «Да ладно, какая политика? Политика – это грязное дело». Но кому мне это было говорить? Щекочу? У меня просто застряло в горле… Вы знаете, когда после его трагической гибели, которая до сих пор остается большой-большой трагедией для всех и большим вопросом, потому что так расследования внятного и не произошло, после его трагической гибели Андрей Вознесенский прочитал стихи, в которых была строчка: «последний в России святой». Но уж точно говорить ему про политику как грязное занятие, абсолютно кристальному человеку… Ну просто это было не то. Я понял: значит, это неправда, раз Юрий Щекочихин, вот такой, каким я его знаю, может быть в политике, значит, это не совсем так. Тем более что «Яблоко» само по себе вызывало у меня вполне позитивные эмоции. Так вот я и оказался в политике. Это было странное время, когда без денег практически, без ничего, без помещения для штаба, всего того, что положено сегодня, без, как это называется? спичрайтера, имиджмейкера и всей этой хренотени. Вот так я оказался в Московской Думе.
Знаете, я еще опасался всех этих заседаний, собраний, бюрократии партийной. Я помню момент, когда Григорий Явлинский ушел с поста председателя партии. Я сказал ему после этого, что иногда мне казалось, некоторые вещи делаются не совсем правильно. Естественно, «Яблоко» – это такое место, где у всех свое мнение. И я сказал главное: за все это время мне ни разу не было стыдно, не было неловко. То есть, может быть, с точки зрения политической можно сыграть более точно, но не с точки зрения этической, не с точки зрения самоуважения, достоинства. Поскольку я три срока все-таки отмотал в Думе, обо мне знали, что я из «Яблока». И у меня не было момента, когда я краснел от этого. Я всегда понимал, что я могу сказать то, что я думаю и мне не нужно прикусывать язык, потому что в «Яблоке» не положено это. Если я думаю так, пусть это может нарушать какие-то политические балансы и так далее, но если я так думаю, значит, я так думаю и имею на это право.
Депутаты Мосгордумы от "Яблока" Ирина Осокина, Евгений Бунимович и Галина Хованская
– Есть ощущение, что после того, как Вы пришли в «Яблоко» и оказались в Мосгордуме, Вас это дело затянуло. Раз Вы три созыва подряд становились депутатом.
Да, это был, конечно, азарт с самых первых выборов. Я даже книжку потом написал. Оказалось, что в этой работе есть очень много интересного. На следующий день после того, как я прошел в Мосгордуму, у меня должен был состояться прием населения. Тут я понял, что есть что-то общее между работой педагога и работой депутата, если нормально этим заниматься. Потому что когда ты входишь в класс, им по барабану: ты первый раз в жизни ведешь урок или за тобой уже двадцать лет опыта. Если не можешь, то сожрут, и все твои заслуги, звания и так далее – ничего не сработает. Я понял, что тем людям, которые пришли со своими бедами, им все равно, что я неделю как депутат и что я никогда этим не занимался. Надо было включаться сразу. Через некоторое время я понял, что я вроде не юрист и опыта, может быть, не хватает, но, в общем-то, знаете, это не бином Ньютона. Если твоя задача не оказаться возле какой-то трубы, откуда текут нефть и деньги или не отпилить кусок бюджета, а просто честно и профессионально выполнять свой долг, в общем, несложно разобраться.
Это был еще такой период, когда мы должны были делать весь свод московских законов об образовании. Я посещал парламенты европейские и завидовал: они уточняют какой-то закон и одну поправку обсуждают месяц! А ты целые законы пишешь и принимаешь. Было интересно закладывать эту базу. А поскольку я все-таки приходил в школу, одновременно мог видеть, как это работает, какие неточности есть, какие ошибки. То же самое, когда я занимался законом о безбарьерной среде для инвалидов. Тогда инвалиды еще все сидели дома. Например, сейчас слово «инклюзия» вошло в русский язык. Уже не надо объяснять людям, что это такое. А тогда мы впервые вводили это в московское законодательство.
То же самое в культуре. Например, из того, что я делал тогда, – московский проект «Открытая сцена». Я встречался с молодыми режиссерами, сегодня очень известными. Мы придумали этот проект, чтобы выделять, как говорят сейчас, гранты на конкретный спектакль, на конкретную работу режиссера, драматурга, артистов и так далее. Через это в Москве появились те площадки, которые стали потом очень известными: и Центр им. Мейерхольда, и Центр Казанцева и Рощина, и Театр.doc, и «Практика».
Или когда я вижу сейчас афиши о днях исторического наследия, мне, конечно, важно, что когда-то именно я настаивал на том, чтобы у нас, как в европейских странах, были дни наследия. Это было принято, и появилась «Ночь музеев», несмотря на удивление власти, зачем это нужно и так далее. Поверьте, это не совсем просто было – разговаривать, например, с Министерством обороны о том, чтобы они открыли свои особняки, которые являются памятниками архитектуры. Или с Министерством иностранных дел, у которых Дом приемов, как мы знаем, расположен в архитектурном особняке, который построил Шехтель.
Я почему сейчас все это перечисляю, потому что это было сделано лет 15 назад или 10, но недавно я слушал по радио отчет нашего департамента культуры. Они до сих пор этим отчитываются, понимаете? Это приятно, конечно, но хочется, чтобы они что-то новое придумали.
- Как произошел Ваш поворот к правозащитной работе? К должности уполномоченного по правам ребенка?
Я бы не назвал это поворотом, потому что правозащитная сторона была у «Яблока» всегда, так же, как и в «Новой газете», которая не совсем газета, она всегда была таким правозащитным центром. Это атмосфера, в которой мы всегда жили. Более того, когда я был в Московской Думе, я очень активно поддерживал закон «Об уполномоченном по правам ребенка», потом уже сам как автор, как редактор, делал закон «Об уполномоченном по правам человека». Вопрос был даже не в том, чтобы делать этот закон, надо было еще настоять на том, чтобы этот вопрос был принят. Не хотела Москва принимать такой закон. И это был очень длительный процесс. Я придумал также в Москве попробовать такую вещь как совет при мэре по правам человека. Это была такая переходная структура. Первый раз в Москве в одном зале сели с одной стороны известные правозащитники: Алексеева, Борщев наш. А с другой стороны – глава ФСБ по Москве, глава МВД по Москве и так далее – все правоохранительные органы. Тогда это только начиналось, и это было очень трудно. Я им говорил, что правоохрана и правозащита – это вообще-то синонимы, и если в нашей стране это часто антонимы, то это очень плохо. Давайте делать так, чтобы правоохранная деятельность и правозащитная деятельность шли рядом, были синонимами, были параллельными хотя бы, а не перпендикулярными.
И непросто это было. Причем с обеих сторон. Потому что, понимаете, прокуратура, судебные власти говорили: «Зачем еще кто-то? Мы же есть». А правозащитники некоторые говорили: «Зачем мы будем с ними разговаривать, они же нарушают…» А я говорил: как можно быть правозащитником, не ведя тяжелый, мучительный диалог со всеми этими государственными структурами? Вот это понимание необходимости давалось еще труднее, чем вводить законы.
- Как Вам удается совмещать работу в официальных структурах со своими политическими взглядами?
Конечно, я прекрасно понимаю, что любая общественная деятельность – это деятельность, в общем-то, политическая. Хотя та сфера, которой я занимаюсь – образование, культура, защита прав детей, – все-таки больше гуманитарная сфера. Но, тем не менее, трудно, что ж я буду врать-то, трудно совмещать, конечно. Правда, вы знаете, я помню, как представитель мэра в Московской Думе однажды мне сказал: «Как с вами легко, с «яблочниками», вы сказали, что будете против или воздержитесь, так и происходит. С остальными надо разбираться, выяснять. А с вами все понятно и просто». Так и в другом. Я даже удивляюсь иногда: я говорю то, что считаю нужным, и в средствах массовой информации, и, поверьте, еще в большей степени в разного рода кабинетах. Но, может быть, это область такая – дети, где власти просто неловко выступать против. Какая бы ни была власть, но сироты должны быть в семьях, детям-инвалидам надо помогать, адаптировать их, социализировать. Должна быть совершенно жуткая власть, чтобы не пытаться этого делать. Поэтому, может быть, в этой сфере наш диалог возможен. Я ведь именно этим занимаюсь, понимаете. Многие вещи непросто идут, но это происходит.
Презентация книги Евгения Бунимовича "Выбор. Записки случайного депутата". 3 июня 2016 года
Главное – оставаться собой. Пожалуй, это ключевой вопрос, и возник он сразу, как только я появился, так сказать, во власти или около власти. На каком языке говорить? Есть язык мой, которым я привык говорить в своей литературной среде или в школьной среде. Есть язык бюрократический, и мы его все знаем. Я помню мое первое выступление на московском правительстве. Я не помню, о чем оно было, но я понял одно, что я не буду говорить на этом языке. Даже не потому, что я его не люблю, это просто будет проигрыш, ты сразу начинаешь говорить с большим акцентом. Поэтому, может быть, не всегда понимали, что я говорю, но, по крайней мере, реагировали, не дремали, когда я говорил в такой вот непривычной для бюрократической системы манере. И, в общем, это самое главное.
Когда я был депутатом, приглашал школьников в Думу, чтобы познакомить их с моделью власти. Помню, они пару раз меня спрашивали: «А что самое трудное?» Я сказал, кажется, что работа депутата не бог весть что. Вот перед тобой пульт, на нем написано «за», «против», «воздержался». И если у тебя есть хотя бы две извилины, ты нажимаешь кнопку не ошибаясь. Но вы знаете, нажать кнопку против, когда все вокруг за, и когда все на тебя косятся, и ты понимаешь, что у тебя за это могут быть большие проблемы, это не такая простая история. Это не подвиг, это норма вообще-то, но это непросто. Но я могу сказать, что людям, которые находятся вне оппозиции, тоже непросто, потому что им нужно прикусывать язык, им нужно лавировать все время. Это тоже непростые очень вещи. Я никогда бы не смог этого делать.
В этом смысле я благодарен «Яблоку», что мне не нужно было себя менять, что здесь можно оставаться собой. Журналисты первое время ко мне часто обращались: что думает «Яблоко» по этому поводу, а что по другому. Помню, вначале я звонил Явлинскому и Лукину и говорил: «Я сказал вот так, а что думает «Яблоко»-то? Откуда я знаю, что думает «Яблоко» по этому поводу? Тогда Григорий Алексеевич мне сказал: «Можете говорить все, что считаете нужным, это будет то, что думает «Яблоко».
Вот то, что не нужно кривить душой, для того чтобы оставаться и быть в «Яблоке», для меня это очень дорогого стоит.
Владимир Лукин, Евгений Бунимович, Юрий Щекочихин
- Вы дружили с Юрием Щекочихиным. Каким он был человеком?
Щекоч занимался расследованием дел, связанных с коррупцией и другими жуткими вещами. Я знаю журналистов известных из этой сферы, они очень жесткие, нервные. А он был совершенно другим, занимаясь всем этим всерьез. Он относился к бандитам, о которых писал, как к каким-то недотепам, как к неразумным людям: ведь это ж понятно, что жить прилично и честно – гораздо лучше, а эти недотепы просто не понимают этого. Щекоч считал, что все люди нормальные, просто эти коррупционеры, ну, недоумки какие-то, ну, не понимают, что не надо так делать.
Я иногда был в шоке, когда у него в Переделкине на каких-нибудь его днях рождениях или еще каких-то встречах собиралась куча людей очень разных, в том числе тех, про которых хотелось сказать: Щекоч, не надо, это не тот человек… Он всех со всеми знакомил и говорил: смотри, какие хорошие люди. На что ему хотелось ответить, что вообще-то не очень хороший это человек. И хотелось его оберегать от такого. Но вы знаете, даже вот эти люди, которые не очень хорошие, даже, может быть, очень нехорошие, они рядом с ним, и это поразительно, хотя бы вот в этот час, когда они были рядом с ним, старались быть лучше. Ты просто это видел, как они вылезают из себя, чтобы вспомнить про порядочность, про приличия, про то, как быть настоящим и достойным человеком. Это было удивительное его качество. Как-то всем возле него хотелось быть лучше. Кроме, видимо, тех, кто сделал так, что его нет возле нас, кто это спланировал.
- «Яблоку» исполнилось 25 лет. Как думаете, что ждет партию дальше?
Вы знаете, я всегда с абсолютным недоверием отношусь ко всем прогнозам. Я думаю, что надо оставаться собой, надо вести себя прилично, и тогда есть какие-то надежды.
Когда в советское время я относился к так называемому «андеграунду», меня здесь не печатали. А когда я стал печататься, когда мне предложили публиковаться в журналах, я всегда смотрел, что вокруг, в каком контексте я нахожусь, среди кого находятся мои тексты, мои стихи, где они. Этот контекст, где ты находишься, для меня всегда очень важен, в своей я среде или не в своей. Вот «Яблоко» для меня – то пространство, где я нахожусь в своей среде. И это для меня было некоторой неожиданностью, потому что я не ждал такого от политической партии. И то, что это продолжает быть таковым, для меня очень дорого. Это люди иногда странные, иногда нелепые, иногда говорящие что-то, что мне кажется чудным, иногда очень точным, иногда поразительно точным. Очень часто я вижу, что они ведут себя так мужественно и жестко, как вряд ли бы я смог себя вести. Но самое главное, что я ощущаю этих людей своими. Вот это мне кажется очень важным. А когда это свои, понимаете, ну, кто-то так думает, кто-то сяк, это уже другое совершенно. Это атмосфера моя, так же, как атмосфера школы, так же, как атмосфера «Новой газеты», это моя атмосфера. И это для меня самое важное.
