Заместитель председателя партии «Яблоко» Александр Гнездилов принял участие в программе Владимира Кара-Мурзы-старшего «Грани недели» на радиостанции «Эхо Москвы». Гости эфира, обсуждая знаковые исторические события, размышляют как о прошлом страны и мира, так и об их настоящем и будущем.
1. ПОЧЕМУ ЗАПОЗДАЛИ РЕФОРМЫ ГОРБАЧЕВА В СССР?
В первую очередь потому, что реформы нужны были гораздо раньше. Более того, советскую плановую экономику вообще не следовало выстраивать. Когда в 1973 году произошло резкое повышение на нефть, возникло впечатление, что за счет продажи нефти и газа Советский Союз может вполне успешно существовать. Так стали складываться основы той сырьевой зависимости, с которой мы живем, по большому счету, и по сей день.
И в первые годы, в середине 1970-х, продажи нефти и газа приносили большие прибыли. Но потом Запад после кризиса 1973 года, после первого резкого скачка цен на нефть вверх, стал адаптироваться. Потребители стали массово отказываться, например, от дорогих больших машин, которые потребляли много топлива, и переходить на более экономичные модели.
В результате уже с конца 1970-х годов, в 1980-м, 1981 году шел непрерывный процесс сокращения потребления нефти в развитых странах. В результате нефти нужно было все меньше. И с 1981 года к 1986-му цена на нефть снизилась в 3,5 раза. В результате, когда Михаил Горбачев в 1985 году пришел к власти, он уже имел дело с низкими ценами на нефть и с низкими доходами. В результате такие социальные начинания, как, например, продление отпуска по уходу за ребенком с 1,5 до 3-х лет, которые в начале его правления стимулировали улучшение рождаемости и демографический рост, оказались слабо обеспечены в экономическом смысле. За счет той ситуации, которая уже сложилась к моменту его прихода к власти.
Например, с 1981-го по 1986 год доля машин, оборудования и приборов в импорте, который поступал в Советский Союз, сократилось с 26 до 20%, а доля еды и товаров народного потребления выросла более чем до 40%. То есть, Советский Союз все больше просто покупал еду, он уже не мог вкладывать в развитие, на это уже не было денег. И это случилось при позднем Брежневе, при Андропове, Черненко.
И уже в 1982 году появилась работа молодого экономиста Григория Явлинского «О совершенствовании хозяйственного механизма в СССР». Он показывал, что такой экономический механизм, который создан в Советском Союзе, который создавался еще при Ленине, Сталине, — может существовать либо в ситуации репрессий (фактически рабского труда, когда люди работают под угрозой смерти), либо он должен быть перестроен в нормальную человеческую рыночную экономику. Явлинского тогда преследовали, пытались отправить на принудительное лечение, держали в туберкулезной больнице, собирались вырезать ему легкое. Но факт оставался фактом, и, в конечном счете, практика показала, что Явлинский прав.
По его мнению, эти проблемы начались еще в 1954-м году. Тогда впервые Каганович на заседании Политбюро предложил не увеличивать ежегодные нормы выработки для рабочих, нормы производительности труда. Потому что это было невозможно. Это делалось при Сталине — каждый год нормы повышались, это достигалось системой страха. Но уже послесталинское руководство понимало, что есть предел, иначе все это взорвется. Как оно взорвалось, например, локально в Новочеркасске. В результате, определение норм выработки было передано от Госплана на места, руководителям предприятий. Началась вот эта система приписок, фейков. Началась еще тогда. И Горбачев имел дело уже с последствиями этой системы.
Другое дело: ответственность Горбачева в том, что он не смог выбрать правильный экономический курс, в конечном счете. И не смог достаточно решительно его осуществлять. Когда началось это кооперативное движение, первые робкие шаги в сторону системы частной собственности и введения элементов рынка, то можно посмотреть, например, программу «Взгляд» того времени. Там выступали первые советские бизнесмены — Артем Тарасов и другие. Они говорили о том жесточайшем давлении, с которым сталкивались. Потому что вся советская командная система, правоохранительные органы и т.д., отторгали все это, воспринимали людей, занимающихся бизнесом, как преступников. Потому что еще недавно любая коммерческая деятельность была просто преступной.
И нужны были политические перемены. Горбачев запустил эти перемены вместе с Александром Яковлевым и другими деятелями Перестройки. Но когда он убедился, что возникшая в 1989 году демократическая оппозиция (академик Сахаров и другие), идут дальше, неуправляемы, высказывают свою точку зрения, опасны для его личной политической власти — наступил поворот к консерватизму.
В 1990-м году из власти уходят Александр Яковлев, Эдуард Шеварднадзе. Горбачев формирует то окружение, которое и составит против него заговор, предпримет попытку ГКЧП. Он пытается затормозить реформы. И когда в 1990 году в российском правительстве появляется молодой экономист Явлинский и предлагает программу «500 дней», то консервативное крыло не принимает рынок. Оно готово только к ограниченным переменам, давно уже перестало поспевать за реальными потребностями ситуации. Правительство Николая Рыжкова (тогдашнего главы Совета министров СССР) ставит ультиматум: реализуйте нашу программу, не надо реализовывать «500 дней». Горбачев в своей манере предлагает скрестить ежа и ужа, совместить одно с другим. Естественно — это не получается. Тогда Явлинский впервые уходит из правительства.
Потому, в начале 1991-го появляется программа «Согласие на шанс», которую разрабатывает Явлинский. Вместе с Примаковым они предлагают ее Западу. Это программа экономической поддержки Советского Союза, такой «План Маршалла», ради мягкой рыночной трансформации. Запад был готов на это пойти. Но эту систему торпедировали из окружения Горбачева. Тот же Примаков в какой-то момент испугался, что основные лавры достанутся Явлинскому. Это подробно описано, например, в книге Строуба Тэлботта о событиях того времени. Он описывает переговоры между Горбачевым и Бушем-старшим, поездку Примакова и Явлинского в США по этому вопросу. И, наконец, все заканчивается переворотом ГКЧП.
После этого Явлинский по просьбе Горбачева, занимая пост фактического зампреда правительства (тогда Комитета по оперативному управлению народным хозяйством СССР), готовит проект Договора об экономическом сотрудничестве. Это сохранение единого экономического пространства на территории СССР. Его одобряют большинство республик, включая Россию. Но, по политическим соображениям, желая оттеснить Горбачева и получить всю власть в свои руки, Борис Николаевич Ельцин вместе с Шушкевичем и Кравчуком подписывает Беловежье. И этот проект тоже не реализуется.
В конечном счете, нерешительность, непоследовательность и непринципиальность, забота в большей степени о своих личных политических интересах, своем сохранении у власти предопределили неуспех экономических реформ Перестройки, их неполную и несвоевременную реализацию.
2. О «ВСЕНАРОДНОМ ГОРЕ» ПОСЛЕ СМЕРТИ СТАЛИНА
Вначале я хотел бы оспорить саму возможность, даже теоретическую, использовать всерьез при обсуждении таких вопросов, слово «всенародное». Потому что, как писал в свое время Андрей Платонов, — «без меня народ неполный». Когда мы приписываем чему-либо (положительному или отрицательному — это безразлично), всенародный характер, мы тем самым отменяем возможность личного выбора каждого конкретного человека. Потому что, когда мы возьмем в реальности любое политическое событие (и не только политическое), любое жизненное событие — мы всегда найдем тех, кто будет «за», и тех, кто будет «против». Мы всегда найдем разные точки зрения. Даже если на одной стороне будет 99% людей, а на другой — 1%, или 0,1%, или 0,01%, то всегда найдется кто-то, у кого есть другая точка зрения.
Поэтому всякий раз, когда в политической или исторической риторике появляются слова — «всенародный», «общенародный», нужно иметь в виду, что это всегда натяжка. Всегда преувеличение. Всегда игнорирование какой-то точки зрения. И в результате таких натяжек, в конечно счете, и появляется, что есть точка зрения народа, а есть «враги народа», как бы исключаемые из него. Поэтому, всякий раз, когда у нас начинают, например, политики говорить об интересах народа, они всегда говорят о том, как они и их сторонники понимают эти интересы. Они как бы присваивают себе право говорить от имени всех.
В реальности, например, в случае со смертью Сталина в марте 1953 года, безусловно, каждый человек лично определялся по отношению к этому событию. И, безусловно, спектр оценок был в то время достаточно разный. Сейчас уже, читая большое количество воспоминаний, большое количество исторических документов, мы видим, что эти оценки были подчас абсолютно полярными. Это вполне естественно, потому что сама история нашей страны дает повод для этих расхождений.
Мы знаем, что если большая часть страны 23 февраля празднует День армии, то в Чечне и Ингушетии — это день траура, это день депортации. Если 8 марта подавляющее большинство страны празднует международный женский день и поздравляет наших мам, наших любимых, наших жен, сестер, дочерей и так далее, то, например, для балкарского народа 8 марта — это годовщина страшной трагической сталинской депортации. И, безусловно, например, изгнанные, депортированные, переселенные народы, (может быть, не все их представители, но значительная их часть!) оценивала смерть Сталина совершенно одним образом. Тоже самое относится к многим людям, находившимся безвинно в системе ГУЛАГа.
И то же самое относится к гигантскому количеству людей, формально находившимися на свободе, но, безусловно, бывшими не свободными. Это люди, значительная часть которых, судя по всему, просто выжила и спаслась, благодаря тому, что Сталин в начале марта 1953 года умер. Поэтому оценки были, безусловно, в тот период самые разные. И ни о каком всенародном горе в данном случае говорить совершенно невозможно.
Притом прекрасно понятно, что значительная часть общества совершенно искренне горевала по поводу смерти Сталина. Здесь было огромное влияние пропаганды. Потому что, если мы посмотрим на пропаганду, на официальные искусство и культуру — не скажу с 1930-х, но к концу 1940-х годов это приобретает характер северокорейский. Мы увидим, культ человека, без которого ничто не может произойти: «идут пароходы — привет мальчишу, летят самолеты — привет мальчишу». Все существует, потому что существует Сталин.
Поэтому естественно, что гигантское количество людей, в том числе молодежи, которая выросла при Сталине под влиянием этой пропаганды, горевало абсолютно искренне. И, например, мой дед пошел на похороны Сталина совершенно искренне. И очень горевал. Он чуть было не погиб там, в давке на Трубной площади. Притом, что в тот период уже встречался с моей бабушкой и через какое-то время они поженились, родилась моя мама. А бабушка была дочерью репрессированного.
В этот период мой прадед — ее отец, отбывал свой второй срок в лагере: первый он отбывал до войны, потом воевал, потерял руку, вернулся к семье, и в 1945 году его вновь отправили (без руки!) в лагеря на 10 лет. В декабре 1945 года родился младший брат мой бабушки, мой двоюродный дед. Отец — мой прадед — смог увидеть его только через 10 лет, когда вернулся из лагерей.
И дед перед тем, как жениться на бабушке, прекрасно понимал, чем рискует и что это значит. И в то же самое время, будучи продуктом своей эпохи, не имея никаких альтернативных источников информации, а имея действительно тоталитарную, тотальную пропагандистскую среду (информационную, культурную, воспитательную в школе и так далее), естественно, что он искренне горевал в тот момент по поводу смерти Сталина. А правду о роли Сталина в тех же самых репрессиях они узнавали уже намного позже.
3. В 1963 ГОДУ ХРУЩЕВ ГРОЗИЛ ВОЗНЕСЕНСКОМУ ВЫСЫЛКОЙ ИЗ СССР. В ЧЕМ БЫЛ СМЫСЛ ЭТОЙ УГРОЗЫ?
Думаю, тут были 3 обстоятельства. Первое заключалось в том, что Никита Сергеевич Хрущев был одним из последних руководителей, кто искренне верил в превосходство советской системы над западной, в превосходство социализма, в его способность победить в цивилизационной гонке. И с этой точки зрения, он, естественно, считал, что отлучение от процесса социалистического строительства — большое личное несчастье для любого.
Вторая сторона медали в том, что для любого человека отрыв от своей страны, эмиграция — и душевный, и просто жизненный, бытовой стресс, перелом, очень серьезные трудности. А третья сторона заключается в том, что особенно это относится к тем деятелям культуры и искусства, которые работают с языком. Потому что живопись — язык все-таки в значительной степени интернациональный. Музыка — язык в значительной степени интернациональный. А когда речь идет о таких видах искусства, как кино, театр, и в особенности литература, то, естественно, начать работать на другом языке, найти свою аудиторию достаточно сложно. Тем более, что к середине 1960-х той новой инфраструктуры для эмигрантской литературы, которая будет возникать потом в 1970 и 1980-е вокруг Солженицына, Бродского, Довлатова и других, ее еще тогда просто не существовало. Существовали остатки старой, возникшие вокруг послереволюционной волны русской эмиграции. Но как бы они отнеслись к высылке из Советского Союза Вознесенского, далеко неизвестно.
Сейчас вручали «Оскар». «Оскара» за лучший фильм на иностранном языке дали чилийскому фильму «Фантастическая женщина». А наш фильм Звягинцева «Нелюбовь» не получил «Оскара». Хотя сама номинация в числе 5 иностранных фильмов — большой успех. Но, тем не менее, почему так случилось? Я думаю, что проблемы, которые отражались в «Нелюбви» (сколько бы некоторые кинокритики не говорили об их интернациональности) все-таки в значительной степени связаны с нашим контекстом. И ощутить значение этого фильма, его мощь, его качество, тот посыл, который в нем заложен — все-таки киноакадемикам, голосующим в США, сложнее, чем нашему зрителю. «Фантастическая женщина» просто по фабуле, по сюжету более интернациональная история. Очень достойный фильм. Хотя, с моей точки зрения, «Нелюбовь» — фильм гораздо более сильный. Но это точка зрения человека именно внутри страны, который понимает, что собственно в фильме показывается.
Необходимость писать либо по-английски (а это совсем другая мелодика языка), либо необходимость переводов — для поэта Вознесенского, для его творчества, конечно, это был бы сильный и тяжкий удар. Написать то, что писал он, по-английски?
Аллилуйя возлюбленной паре!
Мы забыли, бранясь и пируя,
Для чего мы на землю попали!
Аллилуйя любви, аллилуйя!
Аллилуйя всем будущим детям! Наша жизнь пролетела аллюром.
Мы проклятым вопросам ответим:
Аллилуйя любви, аллийлуйя!
Можно ли по-английски? Можно. Может, можно. Но по-другому, но это иное!
Взять, например, чтобы нам это лучше понять, иностранного поэта. Гейне, немецкий классик. Хайнрих Хайне (как говорят немцы) или Генрих Гейне (как привыкли говорить мы). Взять его классическое стихотворение «Лореляй». Огромное количество переводов на русский. И у Блока, и у современных авторов, и в XIX веке. И все разные. Как точно поймать (даже попадая в размер!) ту силу, из-за которой Гейне и его «Лореляй» — классика?
Как перевести на английский язык «Мороз и солнце — день чудесный»? Каждое слово перевести можно. Каждую фразу перевести можно. Но как перевести это обаяние? Поэтому естественно, что угроза Хрущева была страшной для Вознесенского по творческим соображениям. И, как считал Хрущев, — по политическим также.
4. О ЗАХВАТАХ АВИАЛАЙНЕРОВ РАДИ БЕГСТВА ИЗ СССР
Во-первых, выбраться из большевизма большевистскими методами невозможно. Я, честно говоря, не могу понять, на что та же семья Овечкиных рассчитывала? Вот они захватили самолет с пассажирами, они взяли их в заложники. Представим, что им удалось бы улететь на Запад. Ну, и что дальше? На Западе их приняли бы с распростертыми объятиями? Террористов? Не думаю, что это так.
С другой стороны, надо понимать: когда государство не дает людям, которые эмигрировать, возможность легально это сделать, то оно, таким образом, создает почву для подобных эксцессов. Разделяет ответственность с террористами и становится отчасти их соучастником. Тем более что значительная часть людей, погибших при штурме самолета, погибла не от рук террористов Овечкиных. Люди погибли в процессе освобождения, «благодаря» не очень высокому уровню работы специальных служб. Там погибли не только 5 членов самой семьи Овечкиных, но и 3 пассажира, стюардесса. И только 1 пассажир был убит непосредственно террористами.
В то же самое время нужно сказать: мы осуждаем этих террористов — и это абсолютно правильно. Мы говорим, что это глупо. А это глупо! Мы говорим, что это подло. И это подло! Невозможно выстроить свое счастье на несчастье других людей. Но в то же самое время: является ли человек глупым или умным, аморальным или нравственным, добрым или злым, но если человек так хочет уехать — пусть он уедет. Почему мы должны удерживать их в стране?!
Ведь и в аналогичном грузинском случае (о нем в прошлом году вышел фильм Резо Гигинеишвили «Заложники») и в случае Овечкиных речь шла о людях по советским меркам, нельзя сказать, что бедствовавшим. И многие, обсуждая эту историю, говорят: «С жиру бесились». Может быть, и с жиру. Ну так отпустите! Если им не нравится, несмотря на то, что они не так уж плохо живут по среднему уровню. А им не нравится, они хотят уехать. Почему бы нет?!
Это одна из характерных черт для русской истории и культуры — эти заградительные барьеры на пути. Когда Пушкина никуда не пускали. Когда одним из обстоятельств, подтолкнувших Маяковского к трагической развязке, стало в конце 1920-х постепенное опускание для него советского уже занавеса на выезд за рубеж.
И в результате это ни от чего государство не защищает! Потому что все равно люди тянутся к более успешной, более богатой жизни, жизни с большим количеством возможностей. И наоборот, если мир закрыт, то у них складываются отчасти мифологические представления об этой жизни, они представляют себе некий рай из манны небесной с кисельными берегами и молочными реками. Или мы можем вспомнить, как впервые приезжали в конце 1980-х и в начале 1990-х на Запад советские люди, и были поражены количеством сортов йогурта в супермаркетах и самими этими супермаркетами.
И одновременно мы можем почитать, например, письма Александра Николаевича Островского. В начале 1860-х годов, в эпоху Великих реформ, был опущен порог денежной пошлины для выезда за рубеж — в несколько десятков раз, до нескольких рублей. До этого он составлял свыше 100 рублей и фактически отсекал всех разночинцев, всех мещан, мелкое дворянство. Это могли позволить себе только очень богатые люди. Это была одна из важнейших и малоизвестных Великих реформ.
И мы можем посмотреть, как, когда люди получили возможность выезжать за границу, тот же самый Островский — какое впечатление на него производили тогда Берлин, Париж, Венеция. И мы с удивлением обнаруживаем тут явную перекличку между ним и тем, что переживали советские люди, например, в конце перестройки. Когда Островский пишет, допустим: «Маленькие гостиницы прелесть — чисты, удобны, дешевы. Все дешевле почти вдвое, чем у нас. Но надо бы заметить, что Берлин — один из самых дорогих городов Европы». Когда он приезжает в Венецию и пишет, что «это волшебный сон, от которого я еще опомниться не могу».
И мы можем обратиться к одному из самых ранних таких текстов о путешествиях в Европу – это текст «Хождения на Флорентийский собор» и заметки «О Риме», которые написал кто-то из свиты суздальского епископа Авраамия. Это было при Василии Темном в середине XV века. Это «хождение» заняло время с 1437 по 1440 годы. И то же самое! Как в середине XIX века Островский! Как наши люди в позднесоветский период! Человек приезжает в Европу и, несмотря на религиозные разногласия с католиками, восхищается системой подачи воды, водопроводом, каменными домами, мощеными мостовыми.
Он пишет о «замечательных зданиях с удивительными крышами». «Весь город выглядит таким укрепленным, что вызывает удивление». Он восхищается «фонтанами, возведенными с большим искусством, где из людей вытекают воды вкусные, студеные – у одного изо рта, у другого из уха. И фонтаны напоят весь тот город и скот. И все устройство для воды выполнено с таким большим искусством, что его нельзя описать словами». Попытка удерживать людей от этих «запретных плодов», наоборот, стимулирует тягу к ним. Подчас террористическими, подчас преступными мерами.
Неслучайно, в одном из первых конституционных проектов в истории России, малоизвестном и забытом, но в котором, по мнению Ключевского, впервые в нашей истории ясно и определенно ставится вопрос о правах личности (это проект боярина Михаила Салтыкова от февраля 1610 года), одним из революционных нововведений выглядит возможность всем свободным людям — всем, кроме крепостных крестьян — свободно выезжать за рубеж для обучения наукам, и для знакомства с жизнью других стран.
И не случайно, что через полгода, когда этот проект лег в основу приглашения патриархом Гермогеном и «Семибоярщиной» на российский престол польского королевича Владислава из шведской династии Ваза, именно этот пункт был среди тех, которые высшее боярство и патриарх предпочли убрать. Не включать в августовские условия приглашения Владислава. Уже тогда руководство страны выступало против того, чтобы люди свободно ездили по Европе, по миру, и свободно смотрели то, как живут люди в других странах. То есть, эта борьба идет, на самом деле, столетиями! За свободу передвижения. За возможность людей видеть мир. За возможность не совершать преступления. За возможность знать правду о мире и заимствовать лучшие мировые практики, перенимать их здесь у нас в России. И здесь в России обустраивать свою счастливую свободную жизнь.
5. ПОЧЕМУ СССР УДАВАЛОСЬ 50 ЛЕТ СКРЫВАТЬ ПРАВДУ О КАТЫНИ?
Удавалось ли? Мы помним, что Советский Союз еще на Нюрнбергском процессе пытался добавить к списку преступлений Третьего Рейха Катынь. И ему не удалось это сделать. Союзники отказались включать в обвинительные заключения пункт о Катыни. Потому что тогда уже было очевидно, что это преступление совершалось не нацистской Германией, а Советским Союзом. Другое дело, что широкая советская общественность узнала об этом правду только в конце 1980-х годов. И это вполне естественно.
Во-первых, кто заставил бы советское руководство говорить правду в 1940-50-60-70-е годы? Это было возможно только в рамках общих политических перемен. Кто в Польше мог потребовать от Советского Союза тогда сказать правду? Польское руководство было марионеточным, и если бы оно вдруг стало проявлять самостоятельность, то повторились бы события 1956 года в Венгрии и 1968 года в Чехословакии. В свое время генерал Ярузельский ввел военное положение в Польше как раз, чтобы избежать вхождения советских войск, войск Организации Варшавского договора.
Эта тема до сих пор остается очень болезненной. Она касается так называемого «4-го раздела Польши», когда 1 сентября началась Вторая мировая война, на территорию Польши вторглись войска нацистской Германии, а 17 сентября на территорию Польши с востока вошли войска Советского Союза. И помимо легендарной, героической обороны Брестской крепости, которая произошла в 1941 году — была легендарная для поляков героическая оборона Брестской крепости от советских войск в 1939 году, о которой мы ничего не знаем.
И ведь Катынь была далеко не единственным местом массового убийства польских офицеров, польских военных. В апреле-мае 1940 года около 4 тысяч человек были убиты под Харьковом, помимо 22 тысяч человек, погибших в Катыни. Под Быковней в Украине, было казнено НКВД 7 тысяч человек, среди них были, в том числе, польские офицеры.
И вот эта история могла прозвучать только в тот момент, когда Холодная война стала заканчиваться общей победой человечества. Победой свободы и победой правды. К сожалению, неполной и неокончательной, как мы сейчас видим. И для России, и для Польши, когда и в одной стране, и в другой пытаются запретить говорить о нелицеприятных сторонах истории. И в Польше, и в России хотят оставить в памяти только подвиги, и убрать все, что бросает тень на национальную историю. Мы можем со стороны это наблюдать и объективно оценивать на примере нового польского закона, против которого выступает практически вся польская интеллигенция.
Поэтому тема Катыни остается очень важной. Анджей Вайда, патриарх польского кино, отец которого погиб в Катыни, в 2006 году снял одноименный фильм. И я также обратил бы внимание на последний фильм Вайды, который он успел снять перед смертью в 2016 году. Это фильм «Послеобразы» о знаменитом художнике Стржеминском — одном из виднейших авангардистов, основателя одного из первых в Европе музеев современного искусства.
Когда Польша (значительная ее часть) до революции 1917 года была в составе Российской империи, он служил в российской армии. Был одним из героев легендарной обороны Осовца, когда был применен газ против крепости Осовец во время Первой мировой войны. И отравленные газом солдаты и офицеры, русские, а в данном случае и польские тоже, пошли в атаку на позиции немецкой армии. Это была так называемая «атака мертвецов». Когда старшие офицеры погибли, поручик Стржеминский принял на себя командование.
И хотя он потерял в итоге глаз руку и ногу, потом — уже в Польше — стал видным художником-авангардистом, одним из лидеров польского искусства. Фильм Вайды «Послеобразы» рассказывает о последних годах его жизни, когда после советской оккупации в Польше и принудительного установления там коммунистического режима, Стржеминский подвергся жестоким преследованиям за свои попытки отстоять свободу искусства. Об этих последних годах жизни человека, который имеет огромные заслуги, в том числе — и перед нашей страной, рассказывает фильм Вайды.
Помнить о таких страницах истории любой страны критически важно, чтобы не повторять этих ошибок в будущем.
