Зампред «Яблока» Александр Гнездилов стал гостем программы Владимира Кара-Мурзы «Грани недели» на радио «Эхо Москвы».
В. Кара-Мурза
― Здравствуйте, в эфире радиостанции «Эхо Москвы» еженедельная программа «Грани недели», в студии Владимир Кара-Мурза. Сегодня гость нашей студии — политик, театральный режиссер Александр Гнездилов. Добрый вечер, Александр!
А. Гнездилов
― Добрый вечер, Владимир! Добрый вечер, уважаемые радиослушатели!
― Как, по-вашему, стал ли домашний арест режиссера Кирилла Серебренникова сигналом тревоги российскому гражданскому обществу?
— Думаю, что нужно сперва определиться, что мы имеем в виду под российским гражданским обществом, для того, чтобы ответить на этот вопрос. Потому что проблема как раз заключается, помимо всего прочего, в том, что общество крайне разобщено. И очень часто мы называем гражданским обществом не 110 млн российских избирателей, и даже не тех из них, кто регулярно ходит на выборы, кто проявляет активную гражданскую позицию таким образом. А под российским гражданским обществом имеется в виду достаточно узкий сегмент, несколько процентов людей, которые имеют свою позицию, в том числе по вопросам свободы, по вопросам демократии, по вопросам прав человека и так далее.
И вот эта разобщенность внутри общества, разная повестка, при которой для большинства российских граждан, как показывает, например, последнее исследование «Левада-центра», одним из главных событий августа является не новый поворот в деле «7 Студии», а переход с первого на второй канал Андрея Малахова. Вот эта разобщенность как раз и является, собственно говоря, одной из ключевых проблем, которую активной части российского гражданского общества как раз и стоило бы попытаться преодолеть. Потому что на сегодняшний день дело Серебренникова проходит в какой-то степени по разряду тех вопросов, которые, как писал Чехов, умным людям давно известны, а глупым неинтересны. И говоря об этом деле, о новом повороте в нем, о ночном аресте Кирилла Серебренникова на съемках в Санкт-Петербурге (его доставке в Москву), так напоминающем арест в Ленинграде в конце 30-х годов Мейерхольда и его последующую доставку в Москву было бы важно поговорить о том, почему это дело не получает того резонанса, и почему вопрос о свободе — о свободе творчества, о правосудии — не вызывает той общественной реакции, которой он должен был бы заслуживать.
Первый аргумент противников Серебренникова, который заключается в том, что «суд разберется» — отметается легче всего. Потому что проблема как раз заключается в том, что если у вас суды выносят 99,5% обвинительных приговоров, то есть у человека, оказавшегося под уголовным делом, есть только один шанс из 200, что его судья оправдает, то это как раз значит, что суд не является той инстанцией, которая разберется в деле. И в этом вся проблема. Потому что существуй в России по-настоящему независимый суд, не было абсолютно никакой проблемы в том, чтобы расследовать дело, основывать выводы следствия не на показаниях, которые дала после нескольких месяцев пребывания в заключении больной пожилой человек — бухгалтер Масляева, а на документах, потому что когда речь идет о финансовых злоупотреблениях, это же проверяется документами, проводятся экспертизы, устанавливается, что мероприятия, проведенные на государственные деньги, были фиктивными, или цена на отдельные виды работ, услуг, товаров была завышена. Это же все проверяемые вещи, которые должны строиться не как в 30-е годы на «признании — царице доказательств», а на реальных доказательствах, на экспертизах. И таким образом в спокойном рабочем режиме, без «маски-шоу», без показательных арестов, без демонстративного давления, без заключения под стражу людей, обвиняемых в экономических преступлениях — в спокойном рабочем режиме, в независимом суде можно было бы говорить о разбирательстве дела. Вместо этого мы имеем нечто совершенно другое.
Характерно, и это заметно уже по телевизионным ток-шоу, которые обсуждают эту тему, что в любом случае, независимо от причин возбуждения дела, оно совершенно очевидно приняло политический характер, и оно приняло эстетический характер. Именно по этим темам ведется дискуссия. И огромное количество людей, которые высказывают удовлетворение этим делом и радуются ему, совершенно не скрывают, что они радуются не по тому, что вина Серебренникова доказана — вина кого бы то ни было не может быть доказана, пока нет решения суда, и пока нет независимого суда — они радуются по эстетическим причинам. Потому что им не нравится то, что ставит Кирилл Серебренников, и то, что он снимает.
И это очень важный вопрос об отношении общества к современному искусству. Если мы придем в любой крупнейший музей мира, то увидим, что в коллекции изобразительного искусства Россия представлена, прежде всего, искусством ХХ века. Наша слава и гордость, наш вклад в мировую цивилизацию — это Кандинский, это Малевич, это Гончарова и Ларионов, это Татлин, Эль Лисицкий и многие другие. В России это искусство по-прежнему остается во многом непонятным, нелюбимым и не очень нужным. Как в советское время, когда знаменитый коллекционер Костаки мучительно пытался, уезжая на постоянное место жительства в Грецию, пристроить свою коллекцию современного искусства. И ее отказывались брать советские музеи. И он вынужден был значительную часть увезти, и сегодня это уникальная коллекция, беспрецедентная и по своей значимости, и по своей цене, находится в Греции. И сегодня мы видим, что по опросам наиболее значимые, наиболее любимые в России художники — это Айвазовский, это Серов, это Шишкин — это реалистические художники 19 века.
В понимании современного искусства есть какая-то очень большая проблема, которая заслуживает отдельного и внимательного обсуждения. Конечно, для того, чтобы в полной мере это обсудить, нам не хватит времени. Но можно, по крайне мере, попытаться сказать, что современное искусство, которое в течение последнего века, после появления фотографии, например, изобразительное искусство все более и более придает значение не точному отображению реальности. Потому что, зачем тратить месяц на то, чтобы нарисовать картину, если вы можете сфотографировать и за несколько минут получить фотоснимок. Оно все больше уделяет внимание личному взгляду художника и возможности для зрителя дать свою личную оценку. То же самое в полной мере относится к театральному искусству, которое является искусством интерпретации, восприятия.
И это в огромной степени противоречит историческому опыту нашего общества, который в ХХ веке строился на том, что «учение Маркса всесильно, потому что оно верно», и есть единственно правильная точка зрения, есть единственно верный способ понимания политической ситуации, единственный верный способ чтения литературы, единственный верный способ постановки спектаклей — так называемое «омхачивание» 30-40-50-х годов, которое в огромной степени нанесло тогда ущерб, прежде всего, самому МХАТу. Не только тем другим направлениям театрального искусства — театру Мейерхольду, театру Таирова, театру Михоэлса, которые были уничтожены. Но и сам МХАТ в отсутствии конкуренции с другими направлениями, в отсутствии обогащения новыми идеями, оказался в значительной степени в вакууме. И, кроме того, мы можем вспомнить, что и те режиссеры, которые работали в русле системы Станиславского, также подвергались гонениям. Эфрос «неправильно» поставил «Три сестры». А сегодня Эфрос — классик. Петр Наумович Фоменко «неправильно» поставил «Смерть Тарелкина» в театре Маяковского в 60-м, спектакль закрыли, сегодня Фоменко — классик. Марк Захаров «неправильно» поставил «Доходное место» в театре Сатиры, запретили спектакль, сегодня Марк Захаров — живой классик.
Вот это умение ценить только мертвых, только омертвевшую культуру, когда есть единственно правильное, вбитое через школу, через пропаганду, понимание, как нужно ставить Чехова, Островского, Шекспира и так далее, в значительной степени оно ложно. Если режиссер переоденет персонажей пьесы в современные костюмы — это многими воспринимается как такой недопустимый авангард. Но ведь исторически в театре Шекспира, в театре Мольера актеры играли, даже если про Древнюю Грецию, в современных себе костюмах. Именно это настоящая традиция. А переодевание персонажей в костюмы той эпохи, в которой происходит действие пьесы — это модерн, это новая вещь, этому чуть больше века. Это мейнингенцы, конец 19 века, это МХТ Станиславского и Немировича-Данченко и т. д. То есть мы, на самом деле, не знаем, о каких традициях говорим.
Следующая вещь, которая побуждает общество не любить современное искусство — это невротизация. Современное искусство зачастую касается больных неприятных тем — того, что у нас называют чернухой. Общество хотело бы от искусства энтертеймента — развлечения, покоя, эскапизма, ухода от проблем. Но это впрямую противоречит задачам искусства.
Следующий пласт вопросов связан с теми задачами, которые государство ставит перед культурой, и как оно понимает свою роль в культурной политике. В советское время культура выполняла функции пропаганды, должна была выполнять функции пропаганды. Есть американская модель, когда культура — это шоу-бизнес, когда, по сути, отсутствует государственное финансирование культурной политики. Есть, это можно назвать, европейская модель, когда государство понимает, что оно работает на службе у общества, и оно должно помогать искусству, ради пространства для свободного диалога, для свободного обсуждения существующих в обществе проблем творческими средствами.
Потому что, что такое тот же театр? Это концентрированное выражение человеческого опыта, когда в течение 3-х часов ты видишь, например, в «Гамлете» или «Макбете» те ситуации, которые могут с тобой произойти в жизни, но пока не произошли. И ты получаешь в «Герое нашего времени», в «Евгении Онегине», в любом произведении тот концентрированный опыт, который нужен для более безопасной, более успешной, более мирной жизни реальной. В искусстве концентрируется человеческий опыт так же, как в витаминках концентрируются полезные вещества, которые в противном случае нам пришлось бы потреблять, съедая гигантское количество фруктов, овощей и так далее. То есть это дополнительная подпитка человека, которая делает его более умным, более гуманным. Но это значит, что государство должно поддерживать свободу творчества, разнообразие в искусстве, а не глушить ее.
И следующие вопросы — это уже специализированные вопросы, связанные с тем, как функционируют частные театры. Потому что ведь «Седьмая студия» — это формально частный театр. И дело против нее показывает, в том числе, что даже частные театры оказываются зависимыми от государства. Они либо зависимы от государственных средств, либо находятся в очень трудных условиях, как тот же «Театр.DOC», который работает независимо от государства, но был вынужден уже неоднократно менять помещение под государственным давлением. Или, как Студия театрального искусства, которая долгое время существовала как частный театр и в конце 16-го года стала государственной, потому что ситуация экономического кризиса, меценат театра не мог финансировать его так, как делал это раньше.
Это вопрос вообще о системе выделения государственных средств, потому что когда, например, Никита Михалков критикует Серебренникова за распоряжение государственными средствами на фоне того, сколько денег государство вложило в фильмы Михалкова, и которые коммерчески провалились, оказались не нужны тому же самому обществу — это выглядит очень странно. Нужна ясная система критериев и для кинематографа, и для театра, и привлечение экспертного сообщества к разработке этих критериев, и к решению этих вопросов — кому выделяются средства — прозрачность голосования того экспертного сообщества. Это не устранит споры, но, по крайне мере, сделает их публичными, и каждый из экспертов, голосовавших за выделение денег тому или иному спектаклю, фильму и так далее, будет нести за это персональную ответственность.
― Александр, 78 лет назад началась Вторая мировая война. Как, по-вашему, развязал ли руки Гитлеру пакт о не нападении с СССР?
— Да, конечно. Конечно, это очевидно просто по хронологии. Это был последний спусковой крючок, который дал возможность Гитлеру спокойно начать войну против Польши, не опасаясь, что Советский Союз вступит в нее на стороне Польши, и будучи уверенным, что Советский Союз присоединится к разделу территории Польши. И действительно, 17 сентября советские войска, через 2 недели, чуть больше, чем через 2 недели, после начала Второй мировой войны, вступили на территорию Польши с востока.
Конечно, как только мы говорим о вине Сталина в развязывании Второй мировой войны, то нам сразу же говорят — а Мюнхен? А как же Мюнхенский сговор по поводу Чехословакии? Я не вижу оснований противопоставлять одно другому. Мюнхенский сговор был подлостью и капитуляцией западных держав перед Гитлером, который в огромной степени развязал ему руки, и действительно стал причиной всех дальнейших событий, в том числе начала Второй мировой войны. Нужна была более энергичная, более сильная реакция и на более ранние события — такие, как аншлюс Австрии, которая позволила бы остановить Гитлера на более ранних стадиях.
Но, тем не менее, это не отменяет того, что тайный сговор с Гитлером о разделе сфер влияния в Восточной Европе, по большому счету, о разделе территории восточной Европы, сыграл огромную роль и в начале Второй мировой войны, и в начале Великой Отечественной войны, и в том количестве жертв, которые наш народ понес по вине Сталина в Великой Отечественной войне.
Потому что резкое изменение границ страны, границ на западном направлении, присоединение новых территорий, не могло кардинальным образом изменить систему обороны, не могло не отодвинуть линию потенциального фронта. Поэтому, с одной стороны, нам говорят: таким образом Сталин отодвинул границу страны. Да, но с другой стороны устоявшаяся система обороны уже не отвечала новым требованиям, а сформировать новую за 1,5 года было крайне трудно, тем более что, как мы знаем, Сталин не верил в близкое нападение Гитлера, несмотря на многочисленные предупреждения, которые ему поступали.
Именно поэтому, именно в день заключения пакта Молотова — Риббентропа, по предложению Вацлава Гавела Европейский парламент установил международный День памяти сталинизма и нацизма. Именно посвященную этому дню резолюцию приняла Парламентская Ассамблея ОБСЕ, которая закрепляет необходимость для всех стран-участников ОБСЕ, в том числе и для России, сохранять память о прошлом, сохранять память о преступлениях тоталитарных режимов и ни в коем случае не допускать ни обеления этих преступлений, ни сохранения моделей, которые допускают нарушения прав человека и поощряют нарушения прав человека в сегодняшней государственной политике стран Европы.
Вообще, говоря о начале Второй мировой войны, мы видим позицию руководства Советского Союза в этот период, мы видим, как очень цинично (и очень глупо одновременно) человеческие жизни были принесены в жертву амбициям, желанию территориальных захватов, желанию расширить свою территорию, желанию поучаствовать в переделе мира, которые оказались для Сталина и его окружения гораздо более весомыми, чем человеческие судьбы. И это тот вывод, который мы бы должны сделать для сегодняшнего дня, и для сегодняшней международной политики.
― Александр, 1 сентября – годовщина теракта в Беслане. Что вас настораживало в официальной версии тех событий?
— У меня в руках брошюра «Правда Беслана», которая издана людьми, делающими одноименный сайт. В ней собрано большое количество показаний заложников, мнения экспертов, которые говорят о том, что во время освобождения заложников в Беслане применялись огнеметы, гранатометы и прочее вооружение, которые создавали серьезную угрозу человеческой жизни. Правда это или нет? Мы знаем, что помимо официального парламентского доклада о том, что происходило в Беслане в эти трагические дни, существует альтернативный доклад тогдашнего депутата Государственной Думы Юрия Савельева, который представляет другую версию разворачивающихся событий. Этот доклад вызывал также публичные сомнения, критику, но это то обсуждение, которое на самом деле должно было бы происходить в стенах парламента. Все показания, все аргументы, все экспертные оценки имеют право быть услышанными, взвешенными и получить официальную публичную оценку в ходе открытой и серьезной дискуссии.
Совершенно очевидно, что в современной России такая дискуссия состояться не может при нынешнем руководстве страны, которое может при том или ином повороте дискуссии оказаться обвиненным в чем-либо. Такая дискуссия состояться не может. Но это вопрос не только о смене фамилий в руководстве страны. Это вопрос о смене приоритетов государственной политики. Дело не в том, чтобы на смену Путину пришел Иванов, Петров или Сидоров. Дело в том, чтобы на смену Путину пришел такой президент России, для которого жизнь человека будет самоценностью, для которого она будет отправной точкой государственной политики, а не разменной монетой.
Почему информация о том, что в Беслане могли применяться тяжелые вооружения, представляется вероятной? Потому что для тогдашнего и нынешнего государственного руководства соображения потери лица зачастую играют большую роль, чем соображения сбережения человеческой жизни. Мы это видим в огромном количестве примеров, начиная от 2-й Чеченской войны и заканчивая событиями в Украине. Это значит, что если быстрое освобождение школы, быстрое освобождение заложников без значительного количества жертв представлялось невозможным, то вполне вероятно, что влиятельные политики, влиятельные государственные деятели, руководство страны могло принять решение — сделать это побыстрее, не допускать второго Буденновска, не допускать затягивания процесса. Унизительных, как кому-то могло показаться, переговоров, как говорил Черномырдин тогда — «Шамиль Басаев, говорите громче», — в Буденновске. Не повторять это, отказаться от этого, решить быстро, пусть это и будет стоить дороже в плане человеческих жизней. Но человеческие жизни бесценны.
Поэтому я думаю, что мы можем когда-нибудь узнать полную правду о том, что происходило в Беслане. Мы можем получить исчерпывающую и достоверную оценку тех фактов, которые приводится в официальном парламентском докладе о событиях начала сентября 2004 года. Мы можем получить достоверную оценку тех утверждений, которые содержаться в докладе Юрия Савельева, и на сайте «Правда Беслана». Но это произойдет в тот момент, когда к власти в России придут люди, у которых будут другие приоритеты государственной политики, которые будут подконтрольны обществу.
Дело не только в доброй воле государства руководства, речь идет о контроле общества и об интересе общества к этим событиям. Речь идет о том, чтобы общество не позволяло государственным руководителям, например, использовать теракты и другие подобные трагедии для расширения личной власти. Мы помним, что буквально через несколько дней после теракта в Беслане было решено отменить выборы губернаторов. Как будто эта отмена каким-то образом кардинально изменила ситуацию с возможностью новых террористических актов.
Вообще, это также, кроме того вопроса о прозрачности деятельности спецслужб, о гражданском контроле над ними, о возможностях журналистских расследований, о защите журналистов, которые ведут такие расследования. Здесь мы не можем не вспомнить, прежде всего, Анну Политковскую, Юрия Щекочихина, других журналистов, которые вели такие расследования. Кстати, не только 2000-е годы, мы можем вспомнить и Дмитрия Холодова из «Московского комсомольца», например. Потому что эта традиция в государственной политике началась не в 2000-е годы и не со 2-й Чеченской войны, а с 1-й, и даже раньше.
Мы говорили о Буденновске, но в то же время надо вспомнить, что в конце 94-го года, когда российские военные, отправленные якобы добровольцами в Чечню, были схвачены боевиками Дудаева, то руководство правительства, руководство Министерства обороны не признало своей ответственности за этих людей, не признало ответственность за этих солдат, отреклось от них. И здесь тоже такая очень тревожная перекличка с тем, что сегодня происходит с попадающими в плен россиянами на востоке Украины.
И тогда только группа депутатов Государственной Думы — там были и Григорий Явлинский, и Сергей Юшенков, и Сергей Митрохин, и ряд других депутатов — отправились тогда в Чечню и предложили себя Дудаеву в заложники вместо тех еще живых наших пленных солдат, которые были тогда в плену. И Дудаев был вынужден отпустить несколько солдат. И Явлинский с коллегами приехал тогда в Москву и вернул их родителям, и привез также гробы с телами уже погибших наших солдат в Чечне. И сегодня эта ответственность за любого человека в стране — это то качество, которого сегодня очень не хватает нашему государственному руководству.
― Александр, 50 лет назад начался 3-й суд над Владимиром Буковским. Как, по-вашему, молодой диссидент сумел одержать моральную победу над своими гонителями?
— Прежде всего, нужно, конечно, сказать, что Владимир Константинович Буковский — это человек исключительного личного мужества, исключительной личной стойкости. Если почитать его биографии, то в этом можно наглядно убедиться. И, конечно, его книга о его противостоянии советской системе «И возвращается ветер» — для меня это одно из самых сильных и потрясающих впечатлений юности, может быть, наряду с книгой Валерии Ильиничны Новодворской «Над пропастью во лжи».
Но дело не только в его исключительной смелости и в его исключительной настойчивости. Он не просто лично высказывал другую точку зрения и имел мужество не отказываться от нее даже на скамье подсудимых, даже под принудительным психиатрическим лечением, даже в тюрьмах. Но он также сумел внести важный вклад в выявление сути советской репрессивной системы. Именно Буковский сыграл большую роль в том, что была разоблачена советская карательная психиатрия. Целый ряд дел против советских диссидентов, против генерала Григоренко, против людей, выходивших в защиту Чехословакии, в конце августа 1968 года, на Красную площадь. Эти дела, Буковскому удалось организовать их передачу на Запад, в результате чего стало очевидно, что психиатрия активно применяется в Советском Союзе как карательное политическое оружие, как инструмент для преследования диссидентов. И в этом его большая историческая заслуга, которой нам, конечно, предстоит по-настоящему отдать должное.
Поэтому, говоря о моральной победе Буковского, я хотел бы сказать: хотя лично он ее, безусловно, одержал, но его идеям в нашем обществе, его ценностям и принципам только предстоит это сделать, по-настоящему дав исчерпывающую историческую оценку советского периода и заложив в основу новой России другие общечеловеческие ценности: ценности свободы, уважения прав человека и защиты достоинства личности каждого человека.
― Александр, 37 лет назад возник польский профсоюз «Солидарность». Какова, по-вашему, его роль в падении коммунизма в Польше?
— Необходимо помнить, что коммунистические режимы в Восточной Европе в огромной степени держались на военной мощи Советского Союза. И если возникала угроза свержения какого-либо из этих режимов, то, — как в ГДР в 53-м году, в Венгрии в 56-м году, в Чехословакии в 68-м году, — в дело вмешивались Советский Союз и его сателлиты, вводя военную интервенцию, расправляясь с протестантами.
И успех «бархатных революций» в конце 80-х годов в огромной степени объяснялся перестройкой внутри Советского Союза. Тем, что диктаторские режимы Восточной Европы перестали получать ту поддержку извне, на которой они в огромной степени держались. Это делает опыт «бархатных революций» уникальным, мало применимым к другим ситуациям, потому что, например, современный российский режим не имеет в этом смысле никакой иностранной подпитки. Вся его опора находится внутри страны. И мы не имеем основания ждать, что если, например, Китай вдруг почему-либо поссорится с Путиным, то здесь произойдут какие-то политические перемены. Это важно понимать, когда у нас часто любят приводить в пример «бархатные революции» конца 80-х, как желаемый сценарий. Чехословакия, Польша, Венгрия — это совсем одно, ГДР, а современная Российская Федерация — это совершенно другое. И нам, конечно, нужно это учитывать.
В то же время, безусловно, сам по себе опыт возникновения «Солидарности» крайне поучителен. В диктаторском режиме, в жесткой недемократической системе возникает профсоюз, который на пике к началу 80-х годов включает в себя 10 млн человек — это больше четверти населения тогдашней Польши. Это, конечно, совершенно феноменальный опыт. Первое, что здесь нужно сказать — это то, что образование «Солидарности» — это слияние двух разных политических тенденций в Польше.
Первая тенденция — это рабочее движение. Большие рабочие волнения, забастовки происходили в Польше и до появления «Солидарности» в конце 70-х годов. Это были волнения в Гданьске, Гдыне и других городах — в 70-71-м годах. Были забастовки и до этого. Люди возмущались низким уровнем жизни, ростом цен и так далее.
И в этот момент в кругах польских диссидентов появляется так называемый КОСКОР — комитет поддержки рабочих. Он начинает поддерживать акции рабочих, защищать их права, и понемногу польское рабочее движение, польские независимые организации рабочие сливаются с КОСКОРОМ, с движением инакомыслящих, с диссидентским движением в единый мощный политический блок, им оказывается профсоюз «Солидарность». И в этом есть очень большой контраст с тем, что происходит у нас сегодня.
Если мы возьмем, например, любой социологический опрос, любого социологического центра о наиболее болезненных проблемах, волнующих россиян, то мы увидим, что там — рост цен, низкий уровень жизни, низкие доходы, ситуация в здравоохранении, пенсионное обеспечение, угроза безработицы и так далее. И смычки этих тем с теми темами, которые обычно являются основой для протестных митингов, не происходит. Протестное движение, интеллигенция находятся как бы отдельно, либеральная интеллигенция, а широкие массы со своими требованиями, запросами, волнениями, находятся отдельно. И вот этот раскол во многом является основой прочности режима.
Вот «Яблоко» проводит акцию «Время вернуться домой», собирает подписи против войны в Сирии, чтобы средства на эту войну — те более 100 млрд рублей, которые были на нее истрачены – были бы вложены внутрь России: в школы, больницы, в поликлиники, в обустройство наших городов – не только крупных городов, не только Москвы и Санкт-Петербурга, но и на те города, где живут сотни тысяч и миллионы людей, но до них руки не доходят. И в региональных и местных бюджетах попросту нет денег.
Сейчас уже собрано более 80 тыс. подписей, речь идет о достаточно небольших усилиях, когда люди в городе на 200-300-500 тыс. человек выходят на несколько дней на пикет, несколько человек!, и они собирают 1000-2000-3000 подписей. Не в Москве, не в Петербурге — а в Барнауле, в Пскове, в Новосибирске, в Омске, в Воронеже, в других регионах России. Оказывается, что это достаточно востребованная вещь, огромное количество людей такую повестку поддерживают.
В ответ «Яблоко» получило и получает критику со стороны части уважаемых публицистов. Например, недавно Игорь Яковенко написал в своем блоге статью о том, что вместо того, чтобы апеллировать к соображениям морали, к чисто антивоенным основаниям для того, чтобы Россия ушла из Сирии, вместо этого «Яблоко» опирается на шкурные, меркантильные соображения, играет на этих струнках людей. И что это неправильно, что этим не нужно заниматься, и что если люди не готовы чисто по моральным основаниям поддерживать выход из Сирии, то и не надо тогда.
Вот Польша и пример создания «Солидарности», и эффективность «Солидарности» показывают, что это совершенно не так. Что люди должны — чем они более образованны, чем они более продвинуты, чем разумнее они себя считают — тем ближе они должны быть к простому народу. Тем больше они должны слышать граждан, тем более ясные ответы они должны давать в своих политических платформах накануне президентской кампании, накануне региональных, муниципальных выборов 10 сентября на те нужды, и на те вопросы, которые возникают у граждан. Потому что тогда получается очень странно: вы говорите о правах человека, вы говорите об уважении к человеку, вы говорите о власти народа — но при этом вы игнорируете то мнение, которое реально существует в народе.
