Мы часто говорим о демократии, подразумевая, что понимаем под этим (по крайней мере, внутри нашей партии) нечто единое. На самом деле это не совсем так, если не сказать «далеко не так», что показали два прошедших этапа нашего непростого съезда. В этой связи, полагаем, небезынтересно познакомиться с профессиональным научным взглядом на нашу молодую демократию, изложенным в готовящейся к печати статье известного политического философа, одного из отцов-основателей российской политологии, автора книги «Судьбы демократии в России», профессора, доктора философских наук И.К.Пантина». Фрагменты статьи с любезного разрешения автора - мы предлагаем вниманию посетителей партийного сайта.
Б.Мисник, М.Суханова.
Проблемы и противоречия становления демократии в России
Современный демократический режим в России возник сравнительно недавно. Многие его характеристические черты либо не определились вполне, либо выступают в качестве проблем, решение которых требуют рефлексии и опыта. Большинство людей у нас придерживаются, как они думают, демократических воззрений, но серьезной традиции демократии в России не было и нет. Демократизм для большинства является скорее чувством, настроением, реакцией на произвол властей, чем продуманной, а тем более выстраданной позицией. Россиянин верит, что он демократ, так сказать, по рождению, по складу характера, наконец, по жизни, поскольку защищает принцип социальной справедливости, выступает против «олигархов», за правовое равенство людей, за процветание страны. Ему и в голову не приходит, что демократия, как тип отношений между людьми предполагает нечто более высокое — гражданское общество, определенные структуры управления, определенный тип отношений между государственной властью и гражданами,, независимый суд, гражданскую активность, соблюдение прав личности и т. д. А главное, чего он не понимает, что демократическим ценностям, как и ценностям свободы, предстоит у нас трудный исторический путь, прежде, чем они станут составляющими общественного и нравственного уклада большинства россиян. Россиянам еще предстоит совершить переход от «недемократической человечности» (М.Гефтер) к демократии в собственном смысле этого слова.
Будем честны: заблуждения народных масс нашей страны относительно демократии имеют под собой основание. С одной стороны, в общественном движении России не имело сколько-нибудь значительной демократической традиции, на которую можно было опереться. То, что В.Ленин в «Детской болезни «левизны» в коммунизме» назвал «солидной демократической традицией», относилось главным образом к народнической, крестьянской демократии, в целом чуждой европейским демократическим и либеральным ценностям. Что касается большевиков, то для них, как и для русских народников, демократизм отождествлялся с решением исключительно социальных вопросов России, прежде всего рабочего и крестьянского. Демократия и свобода отождествлялись в сознании русских коммунистов с рынком и капитализмом, т. е. с тем, чего как раз они хотели избежать с помощью социалистического преобразования общества. Считать неприкосновенными какие-то права граждан, находящиеся по ту сторону компетенции государства, означало для людей, совершивших революцию, попранием всех устоев социализма. С другой стороны, в силу ряда исторических обстоятельств (поляризация современных и традиционных секторов экономики в условиях «догоняющего» развития, европеизированный характер ценностей российского культурного общества, противостоящей традиционалистской и полутрадиционалистской культуре масс и т. п.) российская интеллигенция очень редко находила в положении народа источник проблем, требующих демократического разрешения. Не случайно, демократическая идея, в том виде, в каком она вошла в сознание российских демократов конца 80-х — начала 90-х гг. XX в. была скорее сколком с проблем и противоречий западного общества, чем отражением непосредственных нужд массы населения нашей страны.
Этот разрыв между воззрениями либеральной интеллигенции, шире культурного общества, и заблуждениями народных масс, связывавших с демократией нечто совсем другое, проходит красной нитью через все события 90-х гг. ХХ в., порождая причудливые политические комбинации и разочарование в демократических ценностях «простых» людей».
Собственно говоря, условия, которые позволяют ставить вопрос о демократии в России, появляются только сейчас, когда достигнут хотя бы минимальный уровень материальной стабильности населения, а интеллигенция, шире, общество, распрощались с иллюзиями романтического демократизма. Понадобился драматический опыт рыночных реформ 90-х гг. XX в., чтобы российское общество более трезво, а, главное, с учетом опыта проделанного пути, оказалось в состоянии поставить вопрос о демократии на реальную почву, «примеривать» со знанием дела европейские (североамериканские) демократические образцы к нашим отечественным реалиям.
Сегодня стало очевидным, что привычный, специфически западный рецепт демократизации общества в условиях нашей страны не срабатывает. То, что говорили российские и западные демократы в отношении России в 90-х гг. XX в.: европеизация против самобытного варварства, свободный индивид против чиновника, профессионал узкого профиля взамен идеолога коммунизма, частный собственник вместо разгильдяя коллективизма и т. п., разумеется, правильно, но не дотягивает до масштаба современных проблем нашей страны, характера наличных и стучащихся в нашу дверь бедствий. Если правильно то, что каждая эпоха должна «переоткрыть заново» (Б. Капустин) принципы демократического устройства, то вызовы современности требуют этого от России с неизмеримо большей настоятельностью. Ориентация на демократический идеал является, конечно, наиболее предпочтительной среди всех базисных политических ориентаций. Однако нужно иметь в виду, что демократический идеал должен быть еще вписан в контекст общественной жизни нашей страны, стать ответом на конкретные вопросы, поставленные ее историческим развитием. А сделать его ответом не так-то просто. Следует признать, что для нас, россиян, в проблеме демократизации скрещивается слишком многое: и география страны и трагическая история, и строй речи, и укоренившийся способ обращения человека с человеком, и переплетение разных культур и конфессий. В определенном смысле: демократия для России близка к порогу, равнозначному акту творения заново.
И еще. Россия сегодня новая страна, какой не была, ни царская Россия, ни СССР. В качестве таковой она возникает впервые, заново и по-новому входит в Мир. Не как сверхдержава, способная уничтожить и человечество, и себя, а как страна, строящая свою новую демократическую политию, которая по определению не может быть «обычной», «традиционной», а должна включать в себя элемент новаций, связанных с историческими условиями громадной страны, с императивами Современности, — интеллектуальными, политическими, социальными.
Имея в виду сказанное, позволю себе высказать несколько положений теоретико-методологического плана, касающихся понятия демократии, которые положены в данной статье в основу анализа российской демократии и понимания ее проблем.
Демократия для меня — это прежде всего форма принадлежности людей, народа к власти (или оппонирования ей), политический формат их социального бытия. Демократия это определенный способ взаимоотношения людей, это отказ людей передоверять кому-либо решение своей участи и распоряжение своим суверенитетом, возможность реализовать свое право на несогласие в ненасильственной форме, прежде всего в форме права. Наконец, она, по выражению Дж. Дьюи, есть «артикуляция различий».
Я отдаю себе отчет в том, что сказанное далеко не является определением демократии, как таковым. Последнее дать нелегко, если вообще возможно, что связано с ее глубинной природой. Как писал тот же Дьюи, «демократию надо постоянно открывать и переоткрывать заново, переделывать преобразовывать; воплощающие ее политические, экономические, социальные институты должны все время меняться и перестраиваться с учетом тех сдвигов, которые происходят по мере формирования у людей новых потребностей и новых источников их удовлетворения»1 Вот почему так трудно добиться согласия относительно наиболее фундаментальных вопросов, относящихся к понятию демократии.
Можно выделить, по крайней мере, два разных подхода к пониманию демократии. Первый из них — назову его условно политико-социологическим — исходит из того, что демократия вырастает из общества, а не из политики управления, в качестве одной из форм свободной коммуникации — и нормативной, и касающихся частных интересов. При таком понимании, подчеркивает Б. Капустин, демократия выступает не особой — политической — сферой жизни, а способом функционирования и развития всего общества как целого, логикой взаимодействия всех его частей, отражающей их внутреннее строение и в свою очередь влияющего на него. Другими словами, конкретное содержание понятия демократии и его реальные воплощения оказываются различными. Во-первых, -- в различные исторические эпохи, во-вторых, -- в разных социально-культурных средах. В этом случае априорное моделирование демократии теряет смысл, как, впрочем, и стремление форматировать ее извне, с точки зрения готовых, «проверенных» опытом образцов демократического устройства. Второй подход — назову его вслед за Капустиным технологией формирования и осуществления власти в государственно-властной сфере — в сущности нейтрален по отношению к социально-культурной среде. В нем не проблемы свободы, обеспечивающей трансляцию «воли народа» в сферу принятия решений – система либерального конституциализма, вмонтированная в демократическую технологию, «автоматически», на взгляд сторонников этой концепции, осуществляет такую трансляцию.
Западнический, европоцентристский подход к демократии в последнем случае не вызывает сомнения. Но для автора статьи важнее другое. Если первый подход учитывает или во всяком случае подразумевает всемирно-историческое многообразие путей демократического развития, то второй, базируется на предопределенности «стрелы прогресса», при этом своеобразие средств и пути, ведущих к демократии, являются для него второстепенными. Я не хочу квалифицировать один подход как «правильный», а другой — как «ложный», поскольку в общественной науке «истина» и «заблуждение» носят сугубо относительный и, главное, исторический характер, и служат зачастую обоснованием разных политических практик. Как исследователю истории России мне ближе первый подход. В его логике я и намерен рассматривать проблемы российской демократии.
Следует отметить, что политико-социологический подход предполагает отрицание «объективного» (в естественнонаучном смысле), т.е. абстрагирующегося от общественного субъекта состояния демократии, а тем более «объективного» ранжирования «тела» демократических режимов. Разумеется, этот подход не исключает возможности (и необходимости) различать уровни политической культуры в разных странах, способность данной демократии к артикуляции интересов разных групп населения и т. п., но, главное, он накладывает запрет на оценку демократии с точки зрения некоего привилегированного образца, исходит из необходимости диверсификации феномена демократии.
В проблемное поле политико-социологического рассмотрения входят такие внутренние, «интимные» особенности демократии, как традиции народа, состояние политических субъектов, гражданского общества, исторические причины, определяющие физиономию данной демократии и т. п. К сказанному1 следует прибавить, что демократия определяется и тем, кто и как формирует систему значимостей политического сообщества и каким образом осуществляется легитимизация режима. И, наконец, последнее утверждение, относящееся к пониманию демократии в широком значении этого термина, т. е. как способа функционирования и развития общества в целом. Его превосходно сформировал Й. Шапиро. «...Как ни существенна демократия для справедливого устройства общественных отношений, — утверждает он, — надо отвергнуть всякую мысль о том, что она есть единственное и высшее благо человека. Да, надо, чтобы наша жизнь была прожита в условиях демократии, но она требует и многого другого, чтобы удовлетворить нас, и не разумно рассчитывать, что демократия доставит нам все это. Демократия — подчиненное благо, она действует наилучшим образом, когда структурирует человеческую деятельность, не определяя этим ее протекания»2» (подчеркнуто мною — И. П.).2 Другими словами, надо отбросить мысль, что демократия является неким идущим впереди всего благом, которое, якобы, изначально полагает характер всякой общественной деятельности, коль скоро она претендует на успех. Дело обстоит совсем не так. Структурируя человеческую деятельность, демократия отнюдь не определяет формы ее протекания, различные сферы человеческой деятельности могут быть демократизированы только в соответствии с их внутренней логикой, ценностями и целями, а также со специфическим историческим контекстом. Короче, демократизация это не просто свободный волевой акт приближения к некоему демократическому образцу. Никаких всеобщих схем осуществления демократии не существует, тем более в современном глобальном мире. В данных исторических условиях в данной стране, демократический идеал должен быть наполнен самостоятельным содержанием и смыслом. И это самое трудное.
А теперь, собственно, о России. Пожалуй, одна из главных трудностей предмета исследования заключается в том, что понятие «российское» означает не только национально-историческую окрашенность процесса перехода к демократии, имеющего в любых условиях в общем и целом одинаковую сущность, но, прежде всего историческое своеобразие этой сущности.
Идея демократии разделяет судьбу всеобщих категорий, которые пережили многие эпохи, наполняясь всякий раз – по мере развития данного общества – новым историческом содержанием. Демократия, повсюду, где есть, является, конечно, демократией: Но в особенности в эпоху глобализации демократизация не может быть одной и той же везде – она диверсифицируется.
Вот почему, как никогда, опасно механическое (а вообще говоря, «просветительское») приложение политических конструкций прежних эпох к реальности нашего времени, как никогда важен анализ особенностей рассматриваемой политической действительности.
Если попытаться ухватить в немногих словах своеобразие демократии в России, то я бы определил его так. В Западной Европе задачей демократии было в свое время освобождение возникших материальных сил нового общества от устаревших юридических и политических пут. В России же с самого начала процесса демократизации речь шла о большем – о создании с помощью демократии общих условий (экономических, социальных политических, культурных), которые позволили бы народам огромной страны развиваться по типу передовых стран мира. На этом пути российской демократии пришлось столкнуться с проблемами, которые при «правильном» ходе дел должны были бы предшествовать политическому перевороту 1991 г. К ним относятся, прежде всего, развитие мелкого и среднего бизнеса, формирование местного самоуправления, проблема социальной ответственного бизнеса и т.п. При отсутствии этих предпосылок российский капитализм не может стать (как не стал он до сих пор) интегрирующим основанием российского общества. То, что было слитным и едва угадывалось в «классическом» образце» буржуазного развития – различие капитала как экономического производственного отношения и капитала как «всеобщего общественного производственного отношения» (К.Маркс) в российском варианте буржуазного развития оказалось разведенным. В странах Запада этот «зазор» был относительно небольшим, разумеется, по историческим меркам. Но и там, чтобы его ликвидировать понадобился целый цикл революций 1789-870 гг. во Франции, эпоха Рисорджименто в Италии, крах гитлеровского режима (усилиями держав антигитлеровской коалиции) в Германии, и т.д. Другое дело в России. Здесь преодоление исторического «зазора» – если не пропасти - между капиталом как «экономическим производственным отношением» и капиталом как «всеобщим общественным производственным отношением» будет, по-видимому, содержанием длительной исторической эпохи, включающей в себя острую борьбу разнонаправленных векторов политической эволюции.
Когда-то П. Чаадаев писал («Философические письма») о необходимости для России, которая будет включаться в человечество, «переиначить для себя все воспитание человеческого рода». Именно все, а не отдельные фрагменты его истории. Задача громадная. Как эту задачу решить Чаадаев, разумеется, не знал, как, впрочем, не знаем сегодня и мы. Но проблема даже не решаемая (а она все-таки решается у нас), существует: мы не сможем войти в Мир заново и по-новому, пока не «переиначим для себя» тот путь, который прошли другие народы. Каким образом? Воспроизводя в некой, так сказать концентрированной форме, их историю, перерабатывая, осваивая опыт всех, без исключения регионов Мира и свой собственный. Вряд ли нам удастся стать наследниками только того пути, который пройден странами Запада, даже считая, что он наиболее привлекателен для нас в своей нынешней форме, придется воспринимать огромное всемирное наследство, «внутри которого гигантские несовпадения и разломы»(М.Гефтер)..
Уже сам объем и характер задач, стоящих перед Россией на пути к созданию основных предпосылок современного общества предопределяет иную чем в Западной Европе, форму исторического движения России к демократии, а порой и иной способ разрешения проблем демократического строительства. Вряд ли следует задаваться вопросом, какая форма продвижения к демократии выше, а какая – ниже. Просто – напросто она будет иной. Наш путь к демократии отличается от западноевропейского не тем, что он сулит нечто более высокое и совершенное (или, наоборот, как утверждают некоторые, по определению, обречен на неудачу), а просто тем, что каждый из них – европейский и российский несет на себе печать своего времени и тех условий, в которых он возникает.
Каковы же исторические условия, в которых России предприняла в конце XX – начале XXI . попытку построения современной демократии? Отметим в этой связи четыре пункта.
I. Прежде всего сама историческая потребность в демократическом переустройстве общества вызревала в России существенно иначе, чем в большинстве стран Западной Европы. Там борьбе за демократические институты, за всеобщее избирательное право предшествовало длительное развитие либерального общества и капиталистических отношений. Там издревле существовало местное самоуправление и правовые отношения между людьми. Поэтому и лозунг демократии был там ни чем иным, как логическим развитием принципа свободы, родившейся до идеи демократии и независимо от нее, как свободы для всех. Демократия, продолжая и обновляя либеральную традицию, преодолевала раскол общества на привилегированных и остальных, утверждала политические права для всех его членов, а не только для собственников. И даже рабочее движение порой сливавшееся с другими освободительными движениями, порой – через социализм – обособлявшееся от них, оказалось, несмотря ни на что, фактическим дополнением к складывавшейся демократической традиции; оно доказало, что проблема свободы и демократического участия не может стоять одинаково для всех. Реальная свобода для рабочего класса предполагает его экономическое, социальное и моральное освобождение.
Не так вызревал импульс к демократическим переменам в России. Появление демократических идей, а затем переход к демократии связан здесь с разрешением системного противоречия «догоняющего» развития - между образованным слоем, необходимым для ликвидации военно-технического отставания России от Запада, и самодержавной системой правления (включая и коммунистический режим). «Будучи приобщен к европейскому образованию, - отмечает А.Липкин, - этот новый слой стал развиваться по своей логике, чуждой духу самодержавия»3. Именно это противоречие между развившийся в .верхних слоях культурой западного типа и коммунистическим способом реализации власти (плюс системный кризис, охвативший в 80-х гг.XX в. экономику и советское общество) стало предпосылкой сначала горбачевской перестройки, а затем политического переворота в августе 1991 г., знаменовавшего конец коммунистического режима и начало демократического строительства в России.
В свое время (конец 20 – начало 30-х гг. XX в.) А.Грамши предвосхитил появление в мире ситуаций, подобных российской конца XX в. В своих «Тюремных тетрадях» он писал, что далеко не всегда «движущая сила обновления (в нашем случае движения за демократию – И.П.) будет совпадать с «широким экономическим движением» в данной стране. В условиях экономического и культурного взаимодействия между странами носителем новых идей и освободительного импульса может быть не «экономическая группа (=класс), а слой интеллигенции». И тут же следует глубокое и тонкое заечание:: «В этом случае понимание пропагандируемого государства видоизменяется: оно понимается как вещь в себе, как рациональный абсолют»4.
Мы в России в полной мере это испытали на себе: политический переворот в августе 1991 г., произошел в отсутствие массового движения за демократию. Я уже не говорю о том, что в стране в это время не было условий, которые позволяли бы интегрировать, перевести в «нормальную» политическую практику все те разнородные устремления группы людей, избравших своим знамением антикоммунизм. В российском обществе 1990-х гг. практически не было ни экономических (развитый конкурентный рынок) ни социальных (влиятельная группа, способная выступить в роли «среднего класса»), или культурно-психологических (соответствующий тип личности) предпосылок для демократического обновления страны. Непосредственное чувство населения, недовольного коммунистическими порядками, вылилось, главным образом, в горячее обличение несправедливости существующего строя. Что же касается теоретической, а тем более политической рационализации этого недовольства, то она нашла выражение в демократической доктрине европейского и североамериканского образца. Как настоящие просветители, либералы=интеллигенты были одушевлены ненавистью к коммунистическому режиму и всем его проявлениям в общественной жизни. Но как все просветители она не замечали противоречий своего идеала с существующими условиями, с достигнутым народом уровнем развития культурного и политического развития. Новое демократическое государство воистину выступало тогда для них (и не могло не выступать иначе) в качестве «рационального абсолюта», необходимость которого была доказана опытом «всех цивилизованных стран». Какая политическая и экономическая практика была инициирована этими взглядами, россияне, пережившие 1990 гг.. знают на своем горьком опыте.
II. Известно, что «воля всех», согласно Ж.Ж.Руссо. в принципе не реализуема в обществе. Поскольку между интересами людей существует непреодолимый конфликт. Лишь «общая воля», воплощенная в государстве, уравновешивает нереализуемость одновременного и равного исполнения «воли всех». Но, обращаясь к Руссо, следует, думается, не забывать два обстоятельства: во-первых, он исходил из того, что свою волю выражают свободные люди; во-вторых, если нет «воли всех», выраженной открыто и не- стесненно, то «общая воля» превращается в деспотизм, что, кстати, было доказано Французской буржуазно-демократической революцией, а в XX в. – Русской революцией. В этом отношении государство в собственном смысле слова неотделимо от состоявшегося гражданского общества и демократии.
Что касается России, то здесь соотношение «воли всех» и «общей воли» в ходе «догоняющего» развития страны оказалось как бы перевернутым: «общая воля» в результате «революций сверху», как правило, навязывалась, о качестве как «воли всех».
Действительно, на протяжении, по крайней мере, трех последних столетий (XVIII-XX вв.) общественно-экономическое и культурное развитие России происходило по схеме т.наз догоняющего развития. В основе такого рода общественно-исторической эволюции (= «европеизации») лежала, как правило, инициатива государственной власти, прежде всего, ее высший звеньев. Петр I не просто прорубил «окно в Европу», он задал своего рода матрицу политического и общественного движения России. А.И.Герцен назвал ее «петрограндизмом», в современной литературе она получила название «догоняющего развития», «ускоренной модернизации». С Петра начинается специфически российский способ «европеизации» России, когда под воздействием сил европейского – шире - мирового масштаба государственная власть ломает прежний уклад жизни населения, «искусственно» насаждая новые, сообразные с Западом формы отношений в обществе и экономике Интересы развития страны при этом вырываются из сферы компетенции общества и противопоставляются ему в качестве предмета правительственной деятельности.
В основе такого рода движения путем «революций сверху», лежала громадность пространств России, слабость, неразвитость общественных сил, чьи интересы объективно совпадали с переменами, вынужденный, недобровольный характер проводимых радикальных реформ, политическая апатия большинства населения. «Верхи» (власть, элиты), а не «низы» (общество, народ) оказывались, как правило, на высоте исторической задачи. Отсюда бюрократические методы внедрения нового в социальный организм, «право» чиновников распоряжаться судьбами людей во имя «прогресса». Насаждение крупной промышленности в пореформенные десятилетия XIX в., сталинская форсированная индустриализация страны, политика либерально-экономических реформ в 1990-х гг. – все это этапы становления современной России.
Движение по «перевернутой» схеме – сначала инициатива «верхов», затем преобразование (с помощью государственных рычагов) социальных отношений и экономики и создание на этой основе предпосылок для экономического рывка – такая форма развития, как показал исторический опыт, далеко не оптимальна. Продвигая страну вперед, она чревата серьезными противоречиями и тупиками. Внедренные «наскоро» (термин В.Ключевского) западные элементы разрушали системную целостность сложившейся цивилизации, деформировали ее, порождали глубокие внутренние разломы в обществе, создавали, скорее, новые проблемы, нежели разрешали старые. Наконец, они делали невозможным (=крайне трудным) формирование ресурса доверия общества к власти, без которого прогресс теряет свою интегрирующую силу.
Здесь не место анализировать подробно причины такого характера общественной эволюции России. Подчеркнем лишь одно: этот тип исторического движения диктовался необходимостью проделать за три- четыре десятилетия путь, который западные страны проходили за столетия.
Отложилась ли эта специфическая роль государства в архетипах массового сознания? Несомненно, государство, действующее от имени народа, и в его интересах до сих пор является в массовом сознании главной и неизменной рамкой соотношения общего и частного, единственной реальностью, аутентичной онтологически и первичной морально. Так понимаемое государство, с одной стороны, не нуждается в дальнейших определениях, с другой - защита индивида от государства в ситуации конфликта их интересов заранее объявляется псевдопроблемой, поскольку конфликт фикции с реальностью невозможен. Мучительная всякий раз проблема этического выбора: государство или человек априорно решалась (и отчасти решается сегодня) в пользу государства. И не случайно в эпоху тоталитаризма все индивидуальное, человеческое, личностное терпелось лишь при том условии, если оно непосредственно направлялось на «общее благо», на благо государства российского.
Эту одностороннюю диалектику российского массового сознания предстоит еще осмыслить в полном объеме. В пределах данной статьи ограничусь одним: не раскрепощенный внутренне, не утвердивший в себе чувство собственного достоинства, равно как чувство ответственности, россиянин понимал свободу как вседозволенность, обуздать которую могло только сильное государство. В противоположность сказанному Дж.Ст.Миллем, россиянин, даже разделявший ценности свободы, мог бы заявить: «Государство знает, что нужно человеку, лучше любого индивида».Конечно, опыт 1990 х гг. скорректировал эти представления. Насильственное вбрасывание десятков миллионов людей в условия рыночной экономики без средств, без навыков, без опыта, хищническая приватизация собственности, разгул чиновничьей коррупции, правовой беспредел привели к тому, что авторитет государства в глазах населения пошатнулся.
И все-таки, если брать массовое сознание россиян, то государству в нем отводится центральное место. Оно обеспечивает функционирование институтов гражданского общества, является арбитром в отношении между разными его сферами. Россиян не смущает даже неконтролируемая, а порой и самодовлеющая мощь централизованного государства. Вопрос, насколько эффективным инструментом является государство в деле демократического строительства их не волнует. По необъяснимой аберрации сознания «простой человек» в России уверен: там «наверху» не знают о беззакониях, творимых местной властью. Поэтому жалоба «туда» о беспределе коррумпированного чиновничества воспринимается как вершина гражданского подвижничества. В этом смысле российскому обществу на пути к демократии предстоит еще рассчитаться всерьез со своей историей. Не отвергнуть ее, не изобличать, а именно посчитаться, т.е. изменить в демократическом духе характер отношений между государством и обществом, в результате чего должны измениться и государство, и общество.
III. Историческое прошлое народов Западной Европы, богатое борьбой и уроками, создало тип современного гражданина, человека из народа, который сам относится к себе с уважением и которого вследствие этого вынуждены уважать власть предержащие. В России же многовековая работа самодержавия, а затем тоталитарного режима по искоренению всяких следов внутренней демократии в народе, чувства собственного достоинства у «простого человека» сформировала менталитет российского простолюдина (рабочего, крестьянина, человека массы вообще), чьими характерными чертами стали внутреннее ожесточение, слепая ненависть в богатым, к культурно развитым людям, недоверие к закону. Произвол, неверие в силу права, буквально проросли в душу россиянина. Вспомним высказывание Н.Чернышевского о своих соотечественниках в работе «Апология сумасшедшего», не увидевшей свет при жизни автора. «Основное наше понятие, упорнейшее наше предание – то, что мы во все вносим идею произвола. Юридические формы и личные усилия для нас кажутся бессильны и даже смешны, мы ждем всего, мы хотим все сделать силою прихоти, бесконтрольного решения; на сознательные действия, на самопроизвольную готовность и способность других мы не надеемся, мы не хотим вести дела этими способами: первое условие успеха даже в справедливых и добрых намерениях, для каждого из нас то, чтобы другие беспрекословно и слепо повиновались ему. Каждый из нас маленький Наполеон или, лучше сказать Батый. Но если каждый из нас Батый, то что же происходит с обществом, которое состоит из Батыев». «От одной этой привычки, созданной долгими веками, там отрешится едва ли не потруднее, чем западным народам от всех своих привычек и понятий»5. Прежде всего в этом смысле я указывал в начале статьи, что демократия для нас близка к порогу, равнозначному акту творения заново.
Как никакому другому народу россиянам присущ своего рода правовой нигилизм. К этому следует прибавить, что закон редко шел навстречу потребностям жизни, представлениям народа о справедливости, реальным земным чаяниям «простых людей». Он в первую очередь учитывал державные, геополитическое и иные цели государственной власти, ориентированные то на выход к морям, то на освобождение славянских народов, то на победу коммунизма во всем мире. Естественно, что правила и нормы повседневности, которыми живет простой народ, осуществление меняющихся задач уходили на второй план, и не учитывались в правовых и экономических механизмах.
Парадоксально, но правовой беспредел переживает сегодня в России новую жизнь. Подкуп судей, чинов правоохранительных органов, включая ГУИН, избирательное правосудие, рейдерство, в котором задействована местная власть, милиция, и т.п. привели к тому, что средний россиянин не чувствует себя защищенным законом и пытается действовать в обход его. К этому надо прибавить юридическую неграмотность населения, огромное количество новых законодательных актов, которые не доводятся до сведения населения («Российская газета» не в счет), наконец, бюрократизм, означающий в российских условиях не просто волокиту и некомпетентность, а прежде всего распорядительство судьбами людей, узурпацию суверенитета личности, ее свободы.
Значение сказанного усиливается в связи с одной особенностью. Чего в России не хватало на протяжении веков и что обусловило демократизацию страны «сверху», административно, так это отсутствие «низовой демократии», укорененной традиции местного самоуправления. Земство было разрушено после 1917 г., крестьянская община исчезла в ходе коллективизации. Я целиком согласен с А.Солженициным: без развития местного самоуправления в России не может быть полноценной демократии. Но, к сожалению, создать программу развития местного самоуправления нелегко, несмотря на все принятые Думой законы. На местах, вдали от центральной и региональной власти, царит чиновничий и криминальный произвол. Отношения между администрацией района, поселка, деревни носят по преимуществу традиционный характер: дела вершатся не по закону, а по «справедливости». Как никогда, на местах процветает коррупция, правят бал мафиозные структуры. Как нигде, «простой человек» чувствует там не защищенным законом, брошенным на произвол судьбы. К этому следует добавить, что российская «глубинка» лишена сегодня притока свежих культурных кадров: все живое, думающее, активное устремляется в крупные города, столицы, обескровливая и без того скудную культурную жизнь деревень и районных центров..
Имея в виду положение дел с правами граждан на местах, можно сказать, что российская демократия – это пока еще «колосс на глиняных ногах»: Решение здесь, на мой взгляд, может быть одно – радикальные изменение социальной и экономической инфраструктуры; сельских районов, продвижение современных методов производства, в том числе сельскохозяйственного, в русскую и нерусскую «глубинку». До всякой демократизации отношений здесь необходимо наведение элементарного правового порядка – очищение судебных, правоохранительных органов от криминальных элементов, налаживание нормального судопроизводства, борьба с коррумпированными чиновниками. В противном случае демократия, демократические ценности останутся для четверти населения России, если не больше, чем-то чуждым, непонятным, словами, взятыми из иностранного словаря.
IV. Особенность России – ее полиэтничность, поликонфессиональность, отразившая в двойственном характере российского федерализма.
Россия когда-то заявила себя как европейское пограничье. Она вобрала в себя монголо-татарское наследие (включая тип государства), переработала его и развернула в дальнейшую экспансию на Восток. С этого времени Россия стала многонациональной страной, появились межнациональные отношения и национальный вопрос.
Вряд ли в статье о проблемах и противоречиях российской демократии есть смысл рассматривать всю историю межнациональных отношений. Здесь было все – дружба размолвки, столкновения, кровь. Отметим здесь только: царизм вынужден был считаться с различиями в укладе жизни и вероисповедании разных наций (Польша, Финляндия, Кавказ, Средняя Азия), предоставляя им автономию, и сохраняя местные обычаи. Тем более унификация недопустима для новой России. В ходе истории, нашей и не нашей, народы России сложились в нечто большее, чем страна – в конечном счете в своеобразный континент, где чересполосица этносов и цивилизаций, укладов жизни, социальных субъектов разных эпох, неодинаковой продвинутости к европейским ценностям образовала сложный социально-культурный конгломерат. Падение коммунистического режима в 1991 г., освобождение от принудительной унификации обусловили возврат масс людей, этнических общностей к глубинам «своего» самосознания, возврат, обнаживший пропасть между императивами современной цивилизации и полутрадиционалистской ментальностью широких слоев населения. В этих условиях приобретает значимость не «просто» учет национальной специфики регионов, а управление процессами, ведущими к демократии (но демократизацией в данном виде не являющимися). Как выяснилось, это управление является самостоятельной политической проблемой со своей логикой и последовательностью ступеней. В свою очередь это потребовало обуздания централистской стихии управления регионами из центра. Нет сомнений, Дальний Восток, Сибирь, Урал, Большая Волга, Предкавказье, российский Север и центр России (в скобках отмечу: именно они в идеале являются, по-видимому, подлинными регионами России) должны стать полноправными участниками всероссийского диалога. Речь при этом, однако, идет не просто о децентрализации управления страной, отчасти уже осуществленной, и не о том, чтобы поднять как можно выше планку суверенности регионов. Проблема заключается в новом интегратизме. Как соединить жизнь врозь и с жизнью вместе? Россия впервые в своей истории стоит у черты, когда ресурс различия, специфической самодеятельности населения регионов способен стать и становится ресурсом демократизации России.
Регионы России, и в их числе русские регионы, самый мощный таран из всех, что способны покончить со старым государством. Притом – без взрыва, ускоряя и очеловечивая демократическое реформирование страны. Страна стран, а именно такой является Россия, состоит из нескольких цивилизационных образований, которые различаются не только конфессиями, традициями, культурой, но и климатом, ресурсами, отношением к труду, собственности, к власти, не может нестесненно развиваться по одному-единственному образцу, устраивая все на один манер. Найти модель интегрального развития, которая была бы ориентирована на различия, на разные подходы, на местные условия – вот задача, которую российской власти предстоит решить и без которой невозможно, как представляется, снизить уровни напряженности и социальных утрат в процессе строительства российской демократии.
Расширив права регионов, – важнейшее достижение первого этапа демократизации страны - центральная власть сделала важный шаг в поисках способа интеграции народов, обретших условия для богатой самостоятельной жизни в собственных пределах. Подобно тому, как в процессе европейской интеграции творится цивилизация Большой Европы, подобно этому Россия обретает в новом единстве громадный ресурс прогресса. Различия, которые мы иногда не совсем точно называем этническими, конфессиональными, забывая, что и русские регионы тоже различны между собой, способны как детонировать явления распада России, так и стать могучим стимулом развития народов ее населяющих. Для последней альтернативы, разумеется, нужны условия, главное, среди них - стремление людей жить богатой внутренней жизнью, не ассимилированной с другими регионами (даже продвинутых в культурном отношении) ,а внутри самих себя не подверженное закоченению. Что способна в этом смысле дать российская демократия, на современном этапе ее развития, так это импонировать регионам новизной разрешения общероссийских проблем, стоящих по ту сторону горизонтов региона, смелостью и оригинальностью альтернативных действий в общегосударственном масштабе.
Демократия как политический формат совместного бытия людей предполагает определенную достаточно сложную конструкцию общественных отношений. Сложность заключается в том, что «узлы» этой конструкции носят антитетический характер. Общество и государство, свобода и ответственность, участие граждан в политической жизни и профессионализм решений, регионы и центр и т.п. – разрешение противоречий между ними должно быть достигнуто в условиях демократии не победой одной стороны над другой, а в результате рождения из напряженного противостояния полюсов некоего, исторического по своему существу практического движения, которое снимает противоречие и устраняет старую противоположность, переводя ее в форму собственного развития. Переход к демократии, особенно в России, менее всего можно обозначить как «демократический транзит». Он, представляет собой, скорее, трудный процесс самоизменения, самопреодоления общества, выработку новых отношений между людьми. Разумеется, история народа, его традиции и менталитет играют в этом процессе важную роль: они могут в чем-то способствовать демократическому развитию, а в чем-то тормозить его. Но не меньшее (а может быть и большее) значение имеет стратегия демократического развития.
Эпоха «догоняющего», мобилизационного развития России окончилось. Пытаться реанимировать ее императивы и идеологию означало бы напрасно растрачивать силы общества, завести его в тупики и кризисы. Но что же тогда дальше? Какая стратегия позволит России быстрее освоить демократические технологии и стать равноправным партнером развитых стран? «Вряд ли ею способна стать либерально-модернизаторская стратегия, отвечающая одному из многих, частному для России ценностному миру. Равным образом проблематична, если не сказать резче – вредна , стратегия «опережающего развития», предлагающая использовать специфические для данного общества средства и ресурсы ради достижения все тех же «модернизаторских» целей, но только полнее и эффективнее, чем страны-первопроходцы. (Этой стратегии придерживалась Германия во второй половине XIX в., перегоняя Англию).
Новая демократическая Россия, думается, придет к стратегии «адекватного развития», адекватного не внешним образцам и критериям, а собственным проблемам. Сформулировать их и установить приоритетность можно методом демократической коммуникации всех заинтересованных групп. Внешний мир, разумеется, влияет на эту стратегию, но не как образец для подражания или извечный соперник, а как опыт, который нужно изучить, как сумма конкретных обстоятельств, благоприятствующих или мешающих решению проблем российского общества. В этом смысле (не только в этом!) можно вести речь о стратегии российского государственно-политического прагматического эгоизма. Ее можно рассматривать как стратегию опережающего развития, но уже в другом смысле. Опережать она должна появление и развитие наших собственных проблем в экономике, политике, социальной области, реагируя на них прежде, чем те превратятся в источник кризисов, бескомпромиссных столкновений и «сакрализуются» в противоборствующие идеологии. Демократический метод как раз позволяет выявить проблему и найти способ урегулировать ее в интересах всех сторон и развития страны в целом. Такой подход к проблемам способен создать стабильную и динамичную Россию, которой обеспечено место в клубе мировых держав»6.
Новая стратегия включает в себя, прежде всего, демократизацию6 политической системы, в первую очередь, государства. Демократия у нас до тех пор останется проблемой, пока она не справится с такими традиционными бедами государственного бытия России как чрезмерная централизация власти, всесилие бюрократии, диктатура некомпетентности, зависимое положение судов (и независимое – правоохранительных структур), наконец, неистребимая установка чиновников на удушение любой гражданской самостоятельности. Сегодняшнее господство коррумпированной бюрократии стало расплатой российского общества за его отказ от действенной борьбы с коммунистическим режимом, за культ государства, которое де все устроит наилучшим образом. Бюрократия давно появилась на российской почве, и теперь отчетливо видно, что её верховенство выражает глубокие пороки и скрытые слабости нашего народа – безразличие к ценностям свободы, политическую спячку, привычку поверять все ценности утилитарными мерками. Вот почему борьба с господством бюрократии означает, прежде всего, борьбу против определенного способа мышления, традиции передоверять решение всех общественных дел государству, против восприимчивости народа к политической демагогии.
Опыт нашей страны еще раз подтверждает ту истину, что для создания эффективной демократии недостаточно завоевания демократами командных высот в государстве и создания по образцу передовых стран современных институтов. Сделать Россию демократической можно лишь демократическим путем. Импульсы сверху должны подкрепляться импульсами снизу. А это предполагает ряд условий и прежде всего подъем масс, моральный и материальный, не говоря уже о политическом - тех самых масс, которые до сих пор ощущают себя забитыми, задавленными, отодвинутыми на обочину жизни – произволом властей предержащих, бедностью, неуверенностью в завтрашнем дне, отсутствием перспективы. Приоритет ценностей свободы над материальным неравенством оказался чужд отечественной традиции, нашему историческому прошлому, российскому менталитету, наконец. Дело, однако, не в том, что русский народ равнодушен к либеральным и демократическим ценностям, просто-напросто демократическим режим в том виде, в котором он существует сегодня, не решил стоящих перед страной проблем.
Казалось бы, нет ничего неисполнимого в том, чтобы люди сами, самостоятельно судили о ценностях, на которые ориентирована социальная практика, и, если нужно, пересматривали их. На деле все обстоит гораздо сложнее. Отношения господства и подчинения буквально проросли в «тело» нашего общества и сознание граждан России. «В верхах» это проявляется в бесконтрольном распорядительстве людьми со стороны чиновников всех рангов, «в низах» – в этацентристстком понимании демократии, в культе верховенства власти по отношению к обществу.
Демократизация «сверху вниз», происходящая в России, породила (точнее, закрепила) в широких массах населения заблуждение, будто наличие представительных институтов власти на общегосударственном уровне является достаточным условием демократии. Но демократия – это не только выборы Президента и депутатов Государственной Думы и местных органов власти. Она предполагает массовое участие людей в политическом процессе, для чего требуется обучение демократии в самом широким смысле этого слова, социальная подготовка граждан в близких для них сферах, позволяющая сформировать индивидуальную позицию и определенные психологические качества человека. Выработка концепции среднего образования, планирование городского и сельского строительства, решение проблемы «дедовщины» в армии, перепрофилирование земель и т.п. – все это должно находиться в компетенции граждан и их организаций. Но именно здесь гражданская инициатива встречает бешеное сопротивление чиновничьего аппарата, который ничего не желает отдавать на усмотрение рядовых людей – массовое участие граждан в делах власти означает для него попрание «устоев», нападение на «порядок». И вот решение о ЕГЭ (едином государственном экзамене) сначала принимается чиновниками, а затем уже обсуждается в среде учителей и родителей.
Признаем честно, участие рядовых граждан в решении общественных дел никогда не было ведущей ценностью в теоретических построениях российских демократов. Последним казалось, что замена старой власти новой сама по себе, без привлечения в политическую жизнь массовых сил, без коренного расширения сферы сознательной общественной деятельности способа обеспечить демократические перемены в стране. Иго российской политической традиции, связавшей любые перемены, прежде всего с инициативой государственной власти тяготело над демократами 1990 гг. точно так же, как когда-то над русскими либералами, затем народовольцами и большевиками. В результате сегодня в разгар строительства демократии мы имеем государство, управленческий аппарат которого выведен за рамки ответственности перед гражданами, государство, чьи чиновники, выборные и невыборные, могут позволять себе (и позволяют) открыто лоббировать частные интересы в ущерб общественным, наконец, государство, где право и законность применяются выборочно, в зависимости от «целесообразности», определяемой центральными и местными органами, «влиятельными» людьми и т.д.
В отсутствие «низовой» демократии и зародышевого состояния местного самоуправления особое значение для России приобретает проблема формирования гражданского общества. В России никогда не существовало гражданского общества и государства, отделенных друг от друга и дополняющих друг друга. Но если нет одного, то нет и другого. В условиях неразвитости гражданского общества в России российская власть превратилась в своего рода «социум власти» со своей логикой движения, со своим собственным механизмом сдержек и противовесов. Казалось бы, масштаб перемен, инициируемых государственной властью, требует соответствующей опоры в людях, т.е. требует автономного самоорганизующегося гражданского общества. Его сегодня нет. Попытка В.Путина создать некое подобие зародыша гражданского общества в виде Общественной палаты мало что дала – наша власть, особенно на местах, не имеет ни желания, ни навыков сотрудничать с гражданскими организациями и не желает даже прислушиваться к их мнению.
Но и само формирование гражданского общества наталкивается на серьезные препятствия. В числе их не только сопротивление бюрократии. Нищета, забитость, вековые лишения, равнодушие к общественным интересам привели к тому, что россиянам недостает пока глубокого чувства своей самостоятельности и ответственности. Средний россиянин и сегодня колеблется между рабской привычкой к покорности («что можно сделать против начальства»?!) и анархическим протестом. И все-таки главная причина зазора между демократическим и «народным», как представляется, коренится глубже. Народовластие у нас долгое время отождествлялось не с демократией, а главным образом со «справедливостью», достигаемой любыми средствами.. Совесть и «внутреннюю правду» русские интеллигенты, а с ними и часть народа, ставили выше закона и «правды внешней» Что касается условий и правовых норм этой «справедливости», то о них мало кто задумывался. А поскольку россияне привыкли рассматривать материальную проблему как ключевую, определяющую, привыкли изменять все ценности утилитарными критериями, постольку фундаментальная проблема правовых отношений, нравственной и политической свободы для «среднего человека» практически не существовала или проявлялась исключительно в связи с подчиненностью людей экономическим проблемам. (Это, в частности, объясняет, почему социализм в его грубой, примитивной форме так легко завоевал симпатии «простого народа» в России, а марксизм с его культом экономики – сознание части интеллигенции).
Сегодня, как никогда, очевидно, что без формирования свободного человека – а свобода предполагает некий уровень самосознания, правовой и политической культуры – невозможно создать и новый производственный базис, и новое демократическое государство, и новые отношения между разными слоями общества, равными в своих правах и обязанностях. Свобода россиянина веками упиралась (и отчасти упирается сегодня) в централизованное бюрократическое государство с его громадной армией коррумпированного и безответственного чиновничества. Десятилетия государственной опеки над людьми и их жизнью отучили россиян думать от первого лица. Тяжелые заботы о хлебе насущном доделали остальное. Вот почему август 1991 г. стал делом образованного меньшинства, а не народного порыва. Завоевание дела свободы и демократии в России оказалось не связанным с массовым демократическим движением, поскольку последнего просто не существовало. Что же касается обучения масс свободе в 90-х гг. XX вв., то оно было слишком кратким и слишком неудачным, чтобы говорить о нем серьезно. В результате ценности свободы и демократии до сих пор остаются чуждыми массовому сознанию.
И все-таки психологически россияне сегодня гораздо более свободны, чем раньше. Беспредел чиновничества, гнет бюрократической машины готовят условия для широкого морального согласия. Россиянин уже начал понимать, что существующая связка государства и собственности (и наоборот, собственности и государства) является источником колоссальной коррупции, беззакония, приобретения неправедного богатства , что сопротивляться этой криминальной стихии можно только, апеллируя к общественному мнению и гражданскому обществу, т.е. используя негосударственные средства давления на власть. Эта подвижка общественного сознания важное, хотя и не единственное условие формирования гражданского общества в России. Для того, чтобы сложился равноправный диалог граждан с властью, потребуется преодолеть еще многие препятствия. Среди них громадный перепад в культурном развитии населяющих ее этносов. Уже одно это обстоятельство делает невозможным даже в среднесрочной перспективе формирование гражданского общества «всея Руси». (Наиболее вероятной автору представляется перспектива складывания гражданского общества первоначально в регионах).
Но есть и другое препятствие. Россия до сих пор переживает глубокий кризис ценностей, выражающийся в распаде старой сферы представлений о справедливости, высших целях, социально возможном и должном. Старый строй ценностей сломан и больше не способен служить ориентиром деятельности людей, новый же еще не народился.. Проблема смыслообразования сегодня приобретает для демократического развития более важное значение, чем даже экономическое проблемы. Распад смыслов грозит разложением самой ткани общественной жизни, трудностью (а порой и невозможностью) идентифицировать себя с целями и ценностями общества.
Не меньшую роль в возникновении кризиса ценностей сыграло и то, что сегодня вторглось в нашу повседневную жизнь – культ денег и наживы. Страсть к наживе разрушила старые полупатриархальные отношения в семье, в соседском коллективе, в отношении между людьми, между поколениями. Никогда раньше циничное отождествление безудержного потребления, личного благополучия и богатства с достойной жизнью не было настолько общепринятым. Наше общество атомизировалось. Растеряв прежние идеалы, оно ищет свое оправдание в ценностях потребления. Но во имя этих ценностей человек не пойдет на жертвы, самоотверженную борьбу. Отсюда безразличие – надеюсь, временное – к демократическому методу решения проблем, стремление освободиться от «проклятых вопросов» нынешнего бытия.
Вот почему, как нигде в других странах, задача российских демократов и в первую очередь интеллигенции, должна состоять в просвещении, понимаемом в самом широком смысле этого слова. Просвещение – общая задача и государства, и общества. Развивать первые смутные интуиции народной души, показывая ей огромное значение принципиальных установок демократов на сознательную деятельность людей, помогать «простому человеку» познавать самого себя как общественного деятеля, показывать ему истинные причины господства криминала и бюрократии в общественной жизни, конкретизировать в политических формулах данного периода теоретические положения о народовластии, наконец, утверждать достоинство человека как личности и как гражданина – задачи, без решения которых никакие социальные или экономические подвижки не станут факторами демократического прогресса.
Дело, однако, не ограничивается разрушительной экспансией денег и богатства в область морали. Громадный разрыв в доходах порождает такие же (если не большие) проблемы влияния на власть. В России это неравенство сформировалось еще в 1990-е гг. Крупный капитал, с которого у нас началась рыночная экономика, возник благодаря связи с правительственной бюрократией. Жестко сцепленная система «государство - крупный капитал» стала, с одной стороны, основой власти крупных собственников («олигархов»), сконцентрировавших в своих руках огромные богатства и контроль над важнейшими сферами экономической и общественной жизни, с другой – она через коррумпированное чиновничество и криминал задержала (и задерживает) развитие общества «свободной» конкуренции – экономики мелкого и среднего бизнеса. В результате новаторская динамика, которую сообщает капитализму его производительная мощь и которую Й.Шумпетер назвал «созидательным разрушением», оказалась в условиях России ослабленной, а процесс гражданского повзросления капитала – донельзя затянутым. Капитал у нас все еще не вышел в политическом отношении из корпоративной стадии. И не случайно, население страны до сих пор воспринимает его как носителя частных и групповых, а не общенациональных интересов. Состоятся ему в новом качестве выразителя общих интересов мешает много причин, но главные из них – «опека» всевластного чиновничества и слабость связей бизнеса с гражданским обществом, равно как и гражданского общества с бизнесом.
Политическая и социальная обстановка, сложившаяся после 1991 г., оказалась неблагоприятной для рабочего класса, значение которого как субъекта демократической трансформации общества, вообще говоря, велико. К сожалению, рабочий класс столкнулся с парадоксом, отмеченным в свое время М.Гефтером: ускоренный рост крупной промышленности и пролетариата в итоге возвращает общество (соответственно, рабочий класс) на стадию генезиса. Октябрьская революция и последующая индустриализация дали пролетариату России ощущение, что его корпоративные интересы выходят за рамки чисто экономических и могут, как утверждала идеология КПСС, стать интересами всего общества. Коммунистический миф, выражавший настроения целой эпохи и тесно связанный с ее условиями и потребностями, рассеялся, когда после 1991 г. на политическую сцену вышли и вступили в борьбу другие партии и социальные группы с иными идеологией, принципами и видением мира. Несмотря на усилия КПРФ, рабочий класс в общем и целом опустился в политическом отношении (экономический кризис, сыграл здесь свою роль) до уровня, который А.Грамши, назвал «экономико-корпоративной стадией». Вряд ли он навсегда останется на этом уровне, но одно несомненно: возвращение к политической деятельности и рост гражданского сознания рабочего класса будет совершаться другими путями, нежели раньше.
Равным образом распад колхозной системы и неудача опыта «фермеризации» деревни плюс уход государства из аграрной сферы (сегодня оно возвращается туда) фактически вывели из политической игры крестьянство.
В результате гражданское общество, коль скоро оно складывается, включает в себя, главным образом, интеллигентские группы и организации. Конечно, интеллигенция в 1991 г. показала, что в период политического кризиса она способна сыграть роль главной силы сопротивления. Но, являясь носительницей передовых европейских идеалов, она в России в силу положения, уклада жизни, наконец, нравственных принципов, не могла стать мотором массового демократического движения. Демократический идеал в его «классической» (=европейской) формулировке, который интеллигенция исповедует, не отвечает пока, к сожалению, кругозору, интересам и потребностям массовых слоев населения России. И дело не в том, что эти идеалы неверны. Просто-напросто их надо еще конкретизировать, «национализировать», т.е. сделать ответом на насущные вопросы конкретной политической практики страны.
К тому же надо учитывать основное противоречие российской демократии, движение которого объясняет содержание последующих политических перемен в нашей стране. Демократия как тип политической власти предполагает общество со множеством разделительных граней, общество, в котором отсутствует какая-либо базовая или постоянная расчлененность социально-экономического ландшафта, а значит возникают условия для расчлененности власти. Демократия же в России возникла на основе антикоммунизма до формирования частной собственности и капиталистической экономики, возникла как воля большинства, выраженная интеллигентским меньшинством, во имя прав и интересов всех – не отдельных групп, а именно всех, даже тех слоев, которых были чужды демократическим идеалам или просто не доросли до них. Но как только выветрился антикоммунизм – фокус, куда сходились, или казалось, что сходились, интересы основной массе населения страны – обнаружилось, что вместо коммунистов с их утопией антирыночного социализма у кормила власти встала другая группа интересов (=олигархический капитал и коррумпированное чиновничество). В результате на свет появилась не демократическая и плюралистическая политическая система, а система, в которой хозяевами положения в стране являются хорошо организованные и могущественные слои, обогатившиеся за счет присвоения государственной собственности и криминальные элементы..
1990 гг. показали, что для перехода России к демократии нужны более глубокие преобразования, чем простое заимствование элементов духовной и материальной культуры Запада. Потребовалось отделить друг от друга разные социальные сегменты – государство, собственность и наемный труд, а для этого создать соответствующее законодательство и независимый суд. Пришлось выработать далеко идущую программу социальных реформ, направленных на ликвидацию насущных общероссийских бед, таких как демографическая, экологическая, жилищная проблема, сельское хозяйство, развитие мелкого и среднего предпринимательства и т.п. Предстоит обеспечить условия для того, чтобы разные социальные, экономические, этнические и т.п. группы, располагающие весьма различными ресурсами для социально внятной артикуляции своих интересов, были бы все без изъятия представлены в политической жизни страны. Наконец, необходимо шаг за шагом интегрировать процессы, разделенные в истории Западной Европы целыми столетиями: формирование ценностей свободы личностной автономии, гражданских прав и гражданского общества, развитие новых отношений общества с государством. В противном случае не удастся соединить то, что принципиально было разделено в России – правостроительство и народовластие. Короче, если демократия в Западной Европе и Северной Америке венчала (и продолжала) длительный процесс освобождения, то в России ей предстоит стать исходным пунктом и, главное, средством глубокой, всесторонней, трансформации общественных отношений и самих людей.
Автор статьи отдает себе отчет в том, что сформулированные им проблемы и противоречия демократического процесса в России могут породить скепсис, относительно перспектив демократии в России. Слабость гражданского общества, настроение элит, засилье коррумпированной бюрократии, политическая апатия населения, недостаток веры в силу убеждения и т.п. –все это способно смутить даже самого горячего энтузиаста демократических перемен. Препятствия действительно велики, их преодоление потребует, по-видимому, коренного обновления общественной ситуации и усилий многих поколений людей . Главное - не пятиться от проблем, стучащихся в нашу дверь, трезво оценивать то, что достигнуто, соотнося пройденный отрезок пути с тем, который еще предстоит пройти.
1Dewey J. 1981/1990/The Laiter Works 1925 – 1953.vol/11. S,182.
2Шапиро Й. Демократия и гражданское общество - Полис. 1992. №4. С27.
3Липкин А.И. Российская самодержавная система правления. – Полис – 2007. №3. С.45..
4Грамши А. Тюремные тетради в трех томах. Т. 3. М. 1991. Ч.1 с.231.
5Чернышевский Н.Г. П.С.С. в 15 т.т. Т.7, с.665.
