Одним из индикаторов развития ответственного мирного общества является то, насколько оно мобильно. Возможность увидеть не только себя и не только свое способствует естественному обмену информацией, развитию идей, усилению экономики и т.д. Нормально развивается то общество, где есть равновесие между традицией и динамикой, - тогда оно не превращается ни в хаос, ни в набор взаимно изолированных агрессивных субкультур. При этом наиболее важна не столько физическая мобильность людей, сколько психологическая: можно каждую неделю летать куда-нибудь к морю, но ничего не увидеть, ничего не узнать и ничего не понять, и, наоборот, можно быть даже прикованным к постели, но через рефлексию, диалог и необходимые потоки информации охватывать глобальные процессы. Психологическая мобильность - умение слушать, слышать, воспринимать, в том числе воспринимать историю, ее уроки. В современном мире глобализации при внешне сравнительно высокой мобильности людей наблюдается как раз низкая и понижающаяся психологическая мобильность, склонность к формированию субкультур, в том числе субкультур существенно нового типа. Это опасно, в глобальном масштабе это угрожает мирному мульткультурализму и требует осмысления и политического ответа со стороны ответственных элит.
Говоря о сегодняшней России, приходится утверждать, что низкая психологическая мобильность сделана нормой повседневного существования абсолютного большинства граждан. Мало того, что они в своем большинстве почти никуда не ездят далеко от места проживания, они все меньше и меньше получают «развивающую» информацию о соседях, близких и далеких. В короткосрочной перспективе это все более усиливает привычку к ручному управлению, фатализм, пассивность, а в длительной перспективе — наоборот, формирует все перспективы распада не только общества, но и страны. Началось это не сейчас и причин тому много, но сегодняшняя ситуация с ее пропагандой и «переформатированием» национальных амбиций с уровня — хотя бы — СОЧИ — весь мир к нам в гости, мы его знаем и уважаем и стараемся мирно работать для своего и общего блага — на уровень КРЫМА и, тем более, НОВОРОССИИ — кричим, что встаем с колен и воюем рядом с домом, — эта сегодняшняя ситуация столь разрушительна исторически, что представляет собой радикальный вызов: или удастся найти правильное направление масштабного осмысления ситуации и стоящих задач, или движение страны в никуда уже не остановить: тактического ответа на то, что происходит сейчас нет. Мы попали в тупик смысла и в тупик преемственности. Владимир Путин с его постоянной подменой стратегии тактикой (в традиции большевиков) несет за это огромную ответственность, но не он один, да вопрос ответственности никак не подменяет поиск решения.
Либо глубоко наивны, либо откровенно спекулятивны попытки как-то объяснить происходящее в российском обществе противостоянием «консерваторов» и «либералов», «патриотов» и «западников», тем более - говорить, с гордостью или с негодование, о «православном» характере нынешней государственности РФ. Церковных прихожан в России существенно меньше, чем в Украине, намного ниже роль консервативных и традиционных ценностей, которые как раз-таки направили «коллективную интуицию» украинцев отнюдь не в сторону РФ, а в сторону ЕС и НАТО. В странах Запада вес и роль религиозной традиции, несмотря на секуляризацию и порожденные ею кичи, остается намного больше, чем в РФ. В России, как правильно определяет Григорий Явлинский, действует «замороженный хаос», все больше пропадают всякие остатки ответственной общенациональной для всего государства политико-философской повестки дня, и, несмотря на всю кажущуюся устойчивость страны в режиме ручного управления Владимира Путина, - в такой ситуации вопрос только времени, когда «замороженный хаос» станет реальным и полностью ощутимым.
Критически существенный парадокс конструкции общественно-политической жизни всего постсоветского мира, и Российской Федерации — в частности и в особенности состоит в том, что, с одной стороны, СССР распался на политические фрагменты довольно логично с точки зрения природы своей управленческой системы, а, с другой стороны, относительно готовы к этому были лишь правящие номенклатуры, а общества и те, кто должен был формировть политически ответственные элиты почти везде (включая даже Балтию) были не готовы к новой повестке дня «отдельной жизни», к ее политической философии. Политическая философия, культурное и информационное пространство, граждански ответственные сообщества полтора столетия формировались в интеллектуальном и образном масштабе сначала Российской империи, потом СССР, и фактор сепаратизма, центробежности в их «объеме» всегда активно присутствовал, но романтично, именно - в объеме попыток осмысления всего в целом, а не как приземленная программа развития той или иной отдельной территории или «политической нации». Политико-философский и практический сепаратизм был частью осмысления «целого», а не формирования «отдельного».
На злобу дня, на потребу даже критических обстоятельств, даже очень страшных обстоятельств, — взять и придумать политическую, гражданскую нацию, ее политическую философию, создать граждански ответственную элиту - невозможно. Для этого требуется осознанный мирный длительный труд большого числа людей, испытывающих солидарность и ответственность (соборность, - в нормальном и принятом в восточно-славянских языках смысле). И мы видим, что в России, как и у многих ее соседей, не генерируются национальные постсоветские элиты как рефлексирующая и изобретательная социально-ответственная часть общества. Есть Российская Федерация, страна с ее территорией и формально провозглашаемыми целями, связанными с этой территорией, но в сознании множества людей есть повестка — лоскутной остаток чего-то, что связано совсем с другими географическими и историческими образами. Причем то, какие у кого эти «лоскутки», очень мало связано с формальными критериями образования, социального положения, принадлежности к культурной группе.
Нет национальной общественно-политической повестки государства. Интересы понимаются как национальные, а вся серьезная общественная рефлексия в силу и общих, и частных причин устойчиво остается наднациональной. Узко национальные интересы защищают люди с агрессивной и криминальной психологией. Наслоение понятий «Русь-Россия-Московское царство-Российская империя-СССР-Российская Федерация — и так дальше, по кругу» довольно активно эксплуатировалось крайне правыми в империи, а затем сталинской и постсталинской воспитательно-пропагандистской системой Советского Союза, особенно - в неформально «главной» советской республике РСФСР. В гимне говорилось «сплотила навеки великая Русь...». У РСФСР, в отличие от всех остальных советских республик, не было «своей собственной» академии наук, не было отдельной организации коммунистической партии, и это как бы возвышало номенклатуры союзных республик, создавало там отдельные социальные лифты, но в первую очередь оно было призвано говорить: РСФСР почти тождественная самому Союзу, говорить это прежде всего жителям «главной» республики, «старшим братьям». Другие могли не обращать на это очень большого внимания, но те, кто жил в РСФСР, могли знать, что именно они и есть СССР, потому что они Россия, а Россия и есть СССР, за границей СССР называют «Россией», особенно капиталистическое окружение. Критически важного значения внутри СССР эти психологические ньюансы не имели, но после распада опасный постмодернизм и противоречия, которые, если не искать их логичного устранения, обязательно должны были сдетонировать. Россия, РФ - главная наследница СССР, преемница его места в ООН и Совете безопасности ООН, преемница по международным договорам, по праву на ядерное оружие, наследница его зарубежных активов. Формировавшая после 1991 года официальная историография РФ атрибуровала России главную и решающую роль во всей советской истории, в победе во Второй мировой войне, это постоянно закреплялось на уровне политической символики и при участии всего остального мира. Но, - при этом Россия осталась в границах, не имеющих почти никакого отношения к границам СССР. Наследница СССР, но в совсем других границах - это то противоречие, которое требовало очень своевременного разрешения на уровне идей, а это - по лени ли, по соображениям ли провакиционного постмодернизма - сделано не было. И поэтому с таким эффектом упали в значительную часть массового сознания различные абсурдные с точки зрения здравого наблюдения иделогемы. (Вспоминается, как с 1970-х годов по очень серьезным государственным поводам, связанным с войной, пел Михаил Ножкин на весь СССР, а потом на весь бывший СССР патриотический шлягер: «я в Россию, домой хочу, я так давно не видел маму...». Мама, символическая, близкая к кремлевскому официозу, для самых преданных Родине советских людей - в России, а не в каком-то многообразии... И если в советское время противоречие не имело большой силы и опасности, гасилось и «воспринималось диалектично», то потом оно стало жить своей собственной очень опасной жизнью...
Можно говорить, что в РФ из-за особенностей ее становления и развития наблюдается «эффект незнания своих границ», прежде всего и главным образом, как мы это сейчас наблюдаем, - с оттенком экспансии. Но, пускай и на данный момент в куда меньшей степени, есть и «незнание обратного характера»: в немалое число больших и малых регионов, причем не только в те, где особая этнография, можно привнести идею-вопрос: а точно ли мы должны быть в РФ?
СССР развалился на в большинстве своем аварийные страны-«лоукостеры», продолжающие сталинскую модель и традицию, но не традицию Российской империи и не традицию «либерально-социальных надежд в СССР». А именно две эти традиции как раз способны создавать общественно-политическую рефлексию.
Что идет политический реакционный откат в Российской Федерации по сравнению с горбачевские СССР, это было видно уже в 1992 году: Характер экономических реформ - во-первых. Далее - чистая политика: отказ от политически и нравственно естественного плана восстановить Автономную республику немцев Поволжья, агрессивная риторика по отношению к Балтийским странам, очень грубое и примитивное военно-политическое вмешательство в Таджикистане, поставки оружия очевидно жестко-авторитарному Узбекистану и многое другое. СССР заменен на Россию и ее «задний двор», хотя все это еще мягко, как бы обратимо. Общность постсоветского пространства не ставится под сомнение, как и мирный, «европейский» характер тех перемен, которые должны происходить; война и применение силы еще не стали политической и ментальной нормой.
Но особо решительный перелом - октябрь 1993 года. «Октроированная» Конституция формально создала отдельную от всех российскую политическую повестку, но при этом увеличила амбиции российской власти и внутри РФ, и, в силу своей политической стилистики, за «своими собственными пределами». Российская власть стала «подниматься с колен». Амбиций и возможностей делать мировую альтернативу Западу у нее не было, но демонстрировать свое номенклатурное величие агрессивной серости и крутых денег возможность появилась. Очень редуцированные с точки зрения глобального равновесия, но от этого агрессивные на маленьких кусочках своей и соседней земли амбиции стали прорываться во всю мощь и «во всей красе» люмпенско-сталинского силового мышления.
Чреда трагедий, когда в Кремле, почувствовав где-то политический вакуум или сумятицу, брались за дубину, или же полагались на кого-то, кто выражал намерение быстро забить молотком все, что как-то высовывается с приглаженной поверхности, - эта чреда, если на нее оглянуться, она более или менее известна и довольно однообразна по своему характеру. С сегодняшним кризисом вокруг Украины угроза приобрела глобальный и слишком непредсказуемый характер, что вносит дополнительное ощущение, говоря на обыденном уровне, безнадежности и фатализма. Вспоминая прошедшее и думая о сегодняшнем, можно утверждать, что всякий раз, когда брались за дубину, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО БЫЛИ МОТИВЫ РЕАГИРОВАТЬ, ДЕЙСТВОВАТЬ, НО – ДЕЙСТВОВАТЬ СОВЕРШЕННО ИНЫМИ МЕТОДАМИ, ДРУГИМ ИНСТРУМЕНТОМ…
Отсутствие стимула к рефлекции и изобретательности, к ответственности за результат - порождает функционализм. В империи и особенно в советское время это проявлялось как феномен малограмотного «государственного жителя, который живет, чтобы выполнить полезную для государства функцию. Затем на это место пришло «проектное» мышление - образ жизни и профессиональной деятельности без ощущения взаимосвязи вещей, без мысли о побочных эффектах своей деятельности. С этим очень «помог» Запад, его фонды и бюрократические структуры, наивно полагая, что, механически перенося в постсоветскую среду свой примитив и некоторый цинизм, он не делает ничего опасного и угрожающего своим развитием... Где только нет этих проектов, отдающих образами голливудской анимации, кто и что не получает публичность в качестве проекта?.. Проект «Путин»... Проект «Навальный»... Проект «Сколково»... Проект «Новороссия»... Проекты семьи, проекты работы, проекты у правозащитников, проекты у патриархии, проекты театральных постановок и проекты защиты общественной морали...
Проекты - в кавычках, или без кавычек - или же заполнение собой вдруг возникающего где-то рядом вакуума, - вот чем, в первую очередь, «питаются» сейчас попытки общественной деятельности на постсоветском пространстве. Тактическая мотивация, которая забивает собой смыслы…
На таком положении вещей может случиться столь сильная эскалация какого-либо до времени «замороженного» или, при всей остроте, все же «тлеющего» кризиса, что всем станет уже вовсе не до общественной рефлексии.
Но, если вдруг самое худшее нас избежит, то быстро встанет вопрос: так что же мы делаем, почему и зачем, от чего отталкиваемся и что создаем? В любой стране важной основой развития служит национальная преемственность, знание своей собственной страны, уважение к тому лучшему, что было в прошлом в ее творческой культуре. Ни одна цивилизация не была построена на примитивном копировании кого-то другого. Возможно, то, что в странах Центральной Европы при падении коммунизма остался здоровый, вполне либеральный национализм, «либеральная преемственность» - послужило причиной более или менее ровного и успешного проведения там политических и экономических реформ и, при всех различиях стран между собой, их включения в панъевропейскую парадигму. Европа - это не просто стандарт, а идея единства в многообразии. И Российская империя была европейским государством, немало сделавшим для формирования этого принципа. Таких слов тогда не знали, но выходцы из империи, после октября 1917 вынужденно переселившиеся на Запад, многое сделали для философского осмысления и «книжной формализации» этого принципа, и основывались они на своем опыте и образовании, полученном в старой, ушедшей России. В некоторых нишах брежневского СССР тоже развивались похожие идеи, ниши были разные, от учреждений тогдашней Патриархии и академических институтов до некоторых отделов МИДа и ЦК КПСС. Конец 1980-х годов, казалось бы, позволил предполагать, что соединение старых либеральных российских идей и опыта практик разных стран станет философской доминантой развития Советского Союза (или постсоветского пространства. Но не получилось. Прежде всего потому, что новая Россия этого не выдержала, не захотела. Но конструктивной альтернативы, похоже, попросту нет. Может быть, начать пробовать вновь и сначала?
Опора на стержневую, ответственную, уходящую корнями в историю богатую и реальную, лишенную озлобления и шовинистической фантастики многообразную русскую свободную культуру, которая активно учит таким личным и общественным понятиям, как свобода и справедливость, «дружба» с этой культурой, - вот что может стать национальным либеральным (или либерально-консервативным) фундаментом развития уже не прежней, а нынешней России, ее влияния на соседей, важной основой общественной деятельности. Здесь может и должен быть ответ вызовам крайней индивидуалистической безответственности и агрессивно-невежественного шовинистического империализма и национализма.
