Политический мир, который сложился после Великой французской революции - это мир позерства, актерства, акционизма. В нем действует не человек, а его событие, акция. Человека оценивают по акции, а это очень опасно.
Мир протяженной жизни превратился в мир мгновений. “Мгновенья раздают кому позор, кому бесславие, а кому бессмертие…” - это опасный путь исторической, и вообще любой нравственной оценки. Человек важен в своей целостности, и, хотя, конечно, очень нередко мгновение аффекта может стать критически важнее всей остальной жизни, но на этом нельзя строить ни личную, ни общественную жизненную концепцию.
Но это данность жизни, общественной жизни, политики и политической историографии после 1789 года когда в политическом "сердце Европы" вековая борьба за смену элиты обернулась успешным бунтом маргиналов против всякой элиты, а впечатляющая "движуха", сначала безобидно-анархическая, а потом безгранично кровавая стала всепоглощающей игрой, и целью, и средством одновременно, компенсатором и личных, и общественных проблем.
Ушли средние века с их постоянством, с разделением сиюминутного скоморошества и подлинной деятельности, основанной на тысячелетнем фундаменте. Ролевая игра стала диктатором. Показывать себя стало инструментом достижения жизненной цели. Конечно, и в средние века актерство временами пробивалось на вершину мировой деятельности: казни ведьм, Иван Грозный, который своими играми так всех запутал, что до сих пор о нем спорят “до крови”, Лжедмитрий, в чем-то Петр Первый и другие примеры. Но с началом “политического девятнадцатого века” концентрация общественного актерства и позерства сгустилась непомерно и по всей Европе, хотя и по-разному, в разных формах, и временами надолго пропадая. На протяжении всего девятнадцатого века в обществе шла некая "кампания за подлинность жизни”, велась борьба с примитивной событийностью и позерством, и эта борьба временами была успешной, а временами, в свою очередь, примитивной, лицемерной и жестокой. Деятели прогресса в девятнадцатом веке ощущали угрозу, которая исходит от суеты и позерства - обратных сторон этого прогресса. Но ощущений, понимания, ответственности, рефлексии в общем масштабе не хватило: крайние “прогрессисты” и крайние реакционеры сообща упорно добивались - и добились - исключения “центра” из общественного процесса.
Но в веке двадцатом обратные стороны преуспели во всем, в чем только могли.
Кровавая театральность питала злые народнические и националистические иллюзии, создавала соблазн быстро менять ни много, ни мало, как целый ход истории, при глубоко ложном ощущении, что немногим станет плохо, но зато многим будет от этого лучше. Покушения на русских губернаторов и на царя интерпретировались как казнь по заслугам и как действо, которое “необходимо”. “Необходимой” для остановки террора, для устрашения считалась и казнь террористов, при этом власть мало вдавалась в аналитические нюансы, просто “так было надо” по ее государственной роли. И Гавриле Принципу “было надо” убить наследника венского престола вместе с беременной женой, потому что этого “требовала судьба униженного сербского народа”. И австрийскому престолу уже безоговорочно требовалось в ответ рискнуть всеевропейским пожарищем, получить это пожарище и сгореть в нем…
Я, простите, помню мои школьные уроки, где моей смятенной душе кто-то из преподавателей - неплохой человек - внушал, что царя Николая Второго надо было убить, потому что не было другого выхода… Так вот, - если у вас нет другого выхода, кроме как убить связанных безоружных людей, то неверным вы путем идете, вот и все.
… У людей, устраивающих актерские акции в реальной жизни (чтобы жизнь служила отражением их “искусства”) , у провокаторов и тиранов, есть одна особенность: у них реально очень мало, что есть за душой. Они не вмещают в себя почти никаких сложных абстракций, оберегают сами себя от рефлексии. И их действия призваны резко ограничить стремление людей к чему-либо, выходящему за рамки примитивного. Они - “бесы” (Достоевский) не только потому, что убивают, разрушают, уничтожают, но еще и поскольку они всякий раз понижают и понижают уровень человеческих запросов и рефлексии на личном и социальном уровне. У них максимум энергетики уходит в текущую акцию, прошлое и будущее забываются, и за счет этого как бы повышается “шанс для личного успеха”. Они препятствуют размышлять и рассуждать о материи добра и зла. (И реальное искусство, чистый акционизм, когда как раз искусство воображаемым образом отражает реальность, а не наоборот, у этих “театралов” вызывает подозрение и отторжение.)
Их властолюбие требует, чтобы каждая ситуация рассматривалась на их психологической площадке, а каждый, кто путем содержательного, рефлективного диалога будет пытаться увести диалог “на свое поле”, превратится во врага, в подозрительный объект потенциального уничтожения. В этом смысл диктатуры, - диктатуры “сверху” или диктатуры “снизу". Прямое ее следствие - максимальная статичность, “неразвиваемость” как на личностном, так на групповом, социальном уровне. Вызывается экзистенциальное обессмысливание, охамение и одичание широкой массы людей. Лишь малая часть, может быть, крайне малая, способна придерживаться нравственных устоев в условиях, когда цивилизация находится в состоянии смысловой стагнации и событийного сумбура (вернее сказать - практически никто на это не способен); большинству всегда нужен “костыль” развивающейся цивилизации для удержания себя в рамках базовой морали.
