Если рассматривать марксистов ленинской интерпретации — в другом мире и почти столетием позже, кажется, что именно они составили единственную альтернативу как монархистам-реакционерам, так и монархистам-радикалам. Существующая литература и предубеждения тех, кто "читает историю назад", т.е. смотрит на нее только по результатам, укрепляют этот взгляд. На самом деле картина была гораздо более сложной и по-разному виделась своим современникам.

Те, кто стал править Россией, называли себя большевиками, но среди руководителей и рядовых членов партии было много тех, кто в 1903 г. принадлежал к меньшевикам, да и их политическая "линия" очень сильно отличалась от той, которая была принята "большинством" на II съезде РСДРП¹. В то же время, среди меньшевиков эпохи 1917—1922 гг., которые встали в оппозицию к новому режиму (в то же время отказываясь воевать с ним с оружием в руках), оказалось много видных большевиков прошлого. Грузией же в эти годы руководили местные социал-демократы, называвшие себя меньшевиками, политика которых все больше и больше отличалась от позиции, занятой их российскими тезками².

Марксистская волна 1890-х годов отражала идейный поворот в среде российской радикальной оппозиции. Она берет свое начало из настоятельных попыток Плеханова и его союзников провести четкую разграничительную линию между ними и народниками, и, в частности революционно-народнической традицией, к которой они относились как к утопической и детской предыстории российского революционного движения, достигшего сейчас совершеннолетия. Наиболее важные элементы новой марксисткой историографии, легшие в основу политической стратегии и тактики всех русских ортодоксальных социал-демократов, были следующими:

Эти черты, отличающие политически организованный марксизм в российском контексте как от их социалистических собратий эсеров, так и позже от социал-демократов — членов II Социалистического Интернационала, были особенно важны для понимания того, как РСДРП отреагировала на опыт революции 1905— 1907 гг. С первых дней стало очевидно, что по сравнению с другими партиями Интернационала РСДРП была более твердой в своей ортодоксальности, более воинственной и более ожесточенной во фракционных противостояниях и других, в которых уже Плеханов принимал активное участие⁴. Кроме того, наиболее видные россияне в рядах Германской социал-демократической партии и светила II Интернационала Роза Люксембург и Парвус возглавили нападки на любую политическую стратегию, которая ограничивалась лишь успехом в парламенте. В свете этого Карл Каутский даже выразил надежду, что революционный порыв и идейное пуританство российских марксистов омолодит в целом европейскую социалистическую демократию. Жертвенные политические акции, ожесточенный вызов и глубоко этические порывы, противопоставленные суровым репрессиям, определили высокие революционные качества РСДРП. Другим аспектом, отличающим ее от остальных партий были идеологические корни XIX в., из которых вырос русский марксизм. В России именно революционный опыт народовольцев, который оспаривали ортодоксальные марксисты, глубоко повлиял на их собственные позиции⁵. На "окраинах" империи такие корни можно было обнаружить в традициях борьбы за независимость и национально-классовых противостояниях.

Главной позицией, которая ассоциировалась с вкладом Троцкого в неортодоксальный марксизм, был сделанный в 1906 г. вывод о "перманентной революции". Он брал свое начало в аналитических работах Парвуса (и, если допустить возможность плагиата, в статьях эсера М.Гоца)⁶. Парвус вырос в Одессе и был ярким журналистом-полемистом. Как и многие из его поколения, он получил первоначальное идеологическое образование из русской народнической литературы, а позднее стал марксистом. Он уехал за границу и его вторым домом стала германская социал-демократическая партия⁷. Парвус воспринял воззрения Розы Люксембург и некоторых немецких социал-демократов на капитализм и социализм, как на интернациональные и "глобальные" явления и подчеркнул, к вящему удивлению его более ограниченных, коллег важность изменений в международном балансе силы между Европой и новыми "возвышающимися" странами, которыми, с его точки зрения, станут Россия и США. И вновь, неожиданно для других, он часто говорил о конкретных проблемах колониализма и подчеркивал вероятность того, что война (а не только экономический кризис) может привести к социалистической революции. С его точки зрения, национальные государства отживали последние дни и наступало время международной взаимозависимости и глобальной экономики. К русской революции нужно было относится как к одному из таких общеевропейских процессов.

В немецкой социал-демократической партии, которая "усыновила" Парвуса, он привлек к себе внимание ожесточенными атаками на "ревизионистов", особенно на Фольмара и Бернштейна (следуя в этом линии Плеханова, Парвус удивил своих немецких товарищей призывами исключить Е.Бернштейна из партии). Его предложения в области тактики были нацелены на радикализацию партийной работы. Он, в частности, призывал к использованию рабочих забастовок в качестве инструмента политического наступления. Для немецких социал-демократов Парвус часто был главным толкователем процессов, происходящих в Российской империи⁸.

Основные особенности России, по мнению Парвуса, определялись ее многоуровневой отсталостью. Российское городское общество было особенно недоразвитым, даже по сравнению с обществом в целом. В этих городах, "похожих на китайские", не было массы ремесленников и мелких капиталистов, которые формировали ту классовую базу, из которой черпали свою силу радикальная буржуазная борьба и режимы Западной Европы. Это обстоятельство, наряду с особой ролью иностранного капитала в России, сделали ее собственных капиталистов исключительно слабыми. Российское крестьянство (и сельские ремесленники, входившие в него) имело огромную численность, но было слишком разобщенным и консервативным для того, чтобы стать политической силой. Пролетариат оставался поэтому единственной революционной силой в России, что было справедливо не только для социалистической стадии ее будущей истории, но также и для предстоящей в скором времени стадии буржуазной трансформации. Парвус соглашался с позицией, занятой "искровцами" в 1900 г., но подвел под нее более основательную социологическую базу. Он был также готов извлечь из нее более радикальные выводы.

Постоянно проживая в Германии, Парвус к началу столетия быстро крепил свои связи с русскими революционерами. Он писал для их изданий и всячески им помогал (восемь номеров "Искры" были отпечатаны в подпольной типографии, специально организованной для этой цели на личной квартире Парвуса в Мюнхене). В 1904 г. он познакомился с Троцким и они вступили в интенсивную дискуссию, продолжавшуюся несколько месяцев. Парвус, enfant terrible (ужасное дитя) немецкой социал-демократической партии, которому было тогда 37 лет, и Троцкий, восходящая звезда РСДРП, находившийся в конфликте и с большевистской, и с меньшевистской фракциями, которому исполнилось тогда 23 года, стали близкими друзьям⁹. По мере того, как шло время, различия между ними становились все больше — выдающиеся способности Троцкого как политического лидера, его высокомерная харизма и жестко сфокусированная энергия противостояли эгоцентричности Парвуса, его неспособности эффективно руководить повседневными политическими действиями и переменчивости его настроений и целей. Но какое-то время они взаимодополняли друг друга. После "Кровавого воскресенья" — 9 января 1905 г. они снова ненадолго встретились и после того, как Троцкий незамедлительно уехал в Россию, Парвус приступил к изданию ранней брошюры Троцкого, в которой развивалась идея массовых наступательных забастовок как пути, ведущего к революции. Парвус добавил к ней пространное введение, обосновывая от своего имени и от имени Троцкого свою модель "отсталости" России и, в качестве вывода, свою точку зрения на то, что из-за слабости российской буржуазии именно пролетариат должен напрямую взять власть посредством образования революционного рабочего правительства, в котором преобладали бы социал-демократы — Шокирующий новый взгляд, который прямо противоречил фундаментальной двухстадийной историографии Русского ортодоксального марксизма¹⁰.

Парвус, сменив Троцкого, возглавил "второй Совет" — подпольный, который должен был заступить на место разгромленного. Члены этого Совета были вскоре схвачены полицией. Парвус также был арестован, смог бежать, покинул Россию и навсегда забросил прикладную политику. Сотрудничество Троцкого и Парвуса тоже подошло к концу. Парвус вновь "всплыл" в годы Первой мировой войны как миллионер, сделавший состояние на войне и как агент Германского имперского правительства, позднее ставший советником министров социал-демократов, вошедших в состав республиканского правительства Германии в 1918 г. Он все еще продолжал считать себя марксистом, но был единственным человеком в Европе, который в это верил¹¹.

Троцкий был согласен с Парвусом в том, что "важнейшей отличительной особенностью исторического развития России была ее ограниченность"¹². Они были также едины в том, что Россия испытывала недостаток в радикально настроенных капиталистах из-за недоразвитости ее городского общества. Оба не выделяли особо сельскую проблематику — то, что Троцкий называл "крестьянским узлом отсталости"¹³. Что касается политической тактики, оба встали в 1905—1907 гг. на сторону большевиков в отрицании любых союзов с кадетами (которые из-за слабости русской буржуазии стали в этом видении ее идеологической заменой, но без соответствующего экономического контроля над "реальными вещами"). Только наступление пролетариата могло заставить царизм уступить и только революционное правительство рабочего класса, руководимое социал-демократами, могло возглавить послереволюционную Россию. Определяя сущность российской отсталости, Троцкий особенно подчеркивал важность в таких условиях государственной власти ¹⁴.

В то время, как воображение Парвуса остановилось на создании рабочего революционного правительства, которое должно было завершить создание наиболее демократической версии капитализма, Троцкий сделал решающий шаг вперед предположив, что такая пролетарская власть неизбежно усиливаясь, переступит пределы буржуазной демократии и нанесет удар также и по капиталистической собственности. Это имело решающее значение для будущей политической стратегии, поскольку подразумевало "диктатуру пролетариата", установленную меньшинством и быстрый марш прямо к социализму, а также то, что двухстадийная модель в России не материализуется. Это также означало, что власть рабочих неизбежно заставит капиталистов всего Мира сплотиться против нее и попытаться задушить ее "извне" (как во Франции в 1789—1793 гг.). Поэтому для Русской революции единственным способом добиться успеха было бы пересечение государственных границ и превращение ее в общеевропейскую революцию. Однажды приведенная в движение, русская революция, таким образом, рассматривалась как нечто беспримерно углубляющееся в своем политическом радикализме и все более расширяющееся географически до тех пор пока мир в целом не будет вовлечен в революцию которая становится, таким образом, "перманентной", Полностью отдавая себе отчет в том, насколько его взгляды не соответствовали господствующему эволюционизму II Интернационала, Троцкий предпринял лобовую атаку на "глупую ошибочность... исторических аналогий, которыми живет либерализм", т.е. на использование примеров 1789—1793 гг. и 1848 г. вместо прямого "социального анализа" действительности (в первую очередь, проявлений особой роли пролетариата в 1905 г. в сравнении с ранними европейскими революциями)¹⁵. Он очень хорошо понимал, что критикует этим не только либералов.

Главной причиной того, почему это удивительное заключение не было немедленно отвергнуто социал-демократами как антимарксистский рецидив народничества или как утопический мистицизм, был отчетливый "западнический" упор Троцкого на пролетариат и на экономический прогресс как руководящий принцип, определяющий политическую стратегию. Он даже делал резкие выпады против ленинского тезиса о "демократической диктатуре рабочих и крестьян". С точки зрения Троцкого, крестьяне ни при каких обстоятельствах не могли играть независимую политическую роль или сформировать собственную партию, что делало идею Ленина нереалистичной. Единственным жизнеспособным политическим режимом революции могла быть диктатура рабочих, опирающаяся на крестьянское большинство населения, его добрую волю или индифферентность, но ни в коем случае не воспринимавшая крестьян как партнеров по государственной власти. Тот факт, что переход к социализму был для Троцкого непосредственной целью, делал все это более насущным. В виду того, что происходило у Троцкого на глазах, его близорукость по отношению к крестьянам была весьма примечательной. Для него революция 1905—1907 гг. потерпела поражение не вследствие мощи государственной машины и слабости или ошибок революционеров, а просто из-за "тугодумности" солдат, набранных из крестьян¹⁶. По его мнению, крестьяне сами по себе не оказали почти никакого влияния на политические события 1905 г., правда, они стали более активны в 1906 г., но их роль оставалась незначительной — надежды на крестьянское восстание в 1906 г. попросту доказали нереалистичность отношения Ленина к крестьянству. Эсеровская идея "социализации" всей земли противоречила истинному желанию крестьян удержать свою собственность, что делало притязания эсеров на влияние в деревне несостоятельными. Трудовая фракция Думы была для Троцкого всего лишь еще одним доказательством фундаментального общественного закона, в соответствии с которым город руководит селом — трудовики просто шли за кадетами и после того, как разочаровались в них, последовали за социал-демократами¹⁷. (Троцкий просто не стал принимать во внимание массовое голосование за ПСР в 1906 г. по рабочей курии Санкт-Петербурга, т.е. его "вотчины" с точки зрения политической деятельности 1905 г.)¹⁸.

Но именно концепция "перманентной революции", как справедливо определил Дейчер в заключении к своей блестящей книге, была тем, что Троцкому, "до конца своих дней — вождю революции, создателю и командующему ее армией, основателю нового Интернационала, как и затем ссыльному, на которого была объявлена охота", суждено было ее "защищать и развивать" после того, как он "изложил это в двух словах в 1906 году"¹⁹ Что касается РСДРП, то идеи Троцкого были слишком драматичны, но и в конце концов, слишком релевантны, чтобы просто отбросить их в сторону. То же самое справедливо и для опыта Санкт-Петербургского Совета — органа прямого пролетарского правления, о котором русские социалисты узнали в основном из работ самого Троцкого и изданий, которые он редактировал.

К 1914 г. Троцкий стал выходить из изоляции. Медленно росла небольшая, но яркая группа активистов и писателей РСДРП, которые не были согласны ни с большевиками, ни с меньшевиками. Противостояние по вопросу отношения к войне еще больше сплотило их. Ряд членов этой группы объединился вокруг антивоенной газеты "Наше слово", выходившей в Париже. Это были бывшие большевики Луначарский и Мануильский и бывшие меньшевики — Троцкий, Антонов-Овсеенко, Чичерин и Коллонтай²⁰. Всем им суждено было сыграть решающую роль в Октябрьской революции и при постреволюционном большевистском режиме. В 1917 г. эта группа сблизилась с межрайонцами, которые не считали себя ни большевиками, ни меньшевиками и приняли Троцкого как своего лидера, после того, как он вернулся из ссылки²¹. Эти группы объединились и в июле 1917 г. присоединились к партии большевиков, а их лидеры вошли в ее Центральный комитет.

В ноябре 1917 г. именно Троцкий от имени большевиков, председательствовал в Петроградском Совете, в то время как Антонов-Овсеенко был секретарем Военной Комиссии Совета и руководителем восстания, которое привело большевиков к власти. (Двое из трех непосредственных руководителей восстания были бывшими меньшевиками.) В течении 1917 г. массовых митингов, в ходе которых власть большевиков обрела свою форму, Луначарский и Троцкий были главными ораторами партии, наравне с Лениным²². Непосредственный политический план, которому они следовали — "Апрельские тезисы" — был набросан Лениным на клочке бумаги в поезде, в котором он возвращался в Россию. Ленин прочитал их на заседании немедленно после своего прибытия, вызвав удивление и протест большинства его сторонников в Петрограде. Но всего за несколько дней он добился поддержки своего плана, к которому мы еще вернемся. Пока же уместно отметить, что решающим изменением в стратегии был призыв Ленина к "немедленному переходу ко второй стадии революции, которая должна передать власть в руки пролетариата и беднейших слоев крестьянства" и идея использовать для этой цели Советы как новые общенациональные и местные органы власти²³. В новом политическом мире 1917 г. с его невероятными изменениями и возможностями, которые опережали планы, стратегии и воображение, принципиальный вывод Троцкого из событий 1905— 1907 гг. о возможности "громадного скачка" в трансформации России, возглавляемого социалистами и нацеленного на социализм, стал сейчас стратегией этой главной Революционной партии страны. Спустя короткое время ей предстояло стать правящей. "Связка" Ленин—Троцкий, сосредоточившая в своих руках полноту высшего командования в годы гражданской войны, была не только союзом харизматического лидера партии большевиков, ее выдающегося стратега с блистательным комиссаром его армий и великим оратором — "Дантоном революции". Она воплощала также более глубокую логику синтеза идеологических течений РСДРП, которые сейчас объединились в поиске дороги к революции и понимании ее движущих сил.

Огромный шаг вперед Троцкого в его концепции революционной государственной власти и политической трансформации сосуществовал с явной ортодоксией, т.е. консерватизмом, касающимся других элементов его варианта марксизма. Интеллектуальный прорыв Троцкого оказался односторонним. Троцкий никогда не переставал повторять, что к России полностью применимы все универсальные общественные законы и что любая претензия на исключительность страны была ложной. (К его высказываниям вполне подходит замечание Шекспира о "леди", которая "протестует слишком яростно".) Он был убежден в том, что Россия не сможет трансформировать себя без технологической и идеологической помощи со стороны подлинно цивилизованных стран. Это было ясно. Кроме того, Троцкий демонстрировал поверхностное, индифферентное или враждебное отношение к ряду важнейших элементов анализа политики России, таким как этническая или крестьянская проблемы. К этим вопросам он относился с презрением или отделывался фразами, которые черпал из марксисткой риторики XIX в. Его представление о революционном лагере было простым: это пролетариат, которым руководит небольшая когорта революционеров, а все остальные — это враги и их приспешники, или те, кто пока еще им послушен²⁴. С этим упрощением было также связано его отставание по времени в понимании внутренней динамики партийной организации — что и стало его главной слабостью в 1903—1917 гг. и причиной его политической гибели в 1923—1927 гг.