Европейская фаза мировой войны приближается к концу. Несмотря на отчаянное германское сопротивление всем ясно, что это последние обреченные усилия. Страшный враг еще не добит, но смертельно ранен. Уже не годами, а месяцами измеряется время до победного вступления союзных войск в Берлин - или в черту его развалин. Но отчего же так мало радости приносят эти победы, отчего на душе столько смуты и тревоги, которые все сгущаются по мере приближения желанного дня?

В этом чувстве, которое разделяется многими, слились разнообразные мотивы. Самая чудовищность совершенных Германией преступлений подавляет воображение и отнимает веру в человека. Миллионы замученных жертв не воскреснут. Никто и ничто не сможет сделать это «бывшее небывшим». Никакие суды и казни виновных не успокоят возмущенной совести, не изгладят каторжного клейма, выжженного на челе человечества. Ведь немцы же люди, немцы - наши современники, участники в общем деле цивилизации - более того, часть ее авангарда. Их падение говорит не о первичном, а вторичном варварстве, о пороке вырождающейся культуры. Те же ядовитые микробы, которые отравили тело Германии, размножаются повсеместно вокруг нас - в странах демократии, в странах вчерашнего или сегодняшнего фашизма, и в России.

Другая причина настоящей безрадостности - в политических перспективах. Война кончается, но мир не сулит ничего доброго. Рассеялись, как дым, те надежды, с которыми демократии вступили в эту войну. Война стала «менее идеологической», как скромно выразился Черчилль. Вернее, она почти утратила идеологическое содержание. Для народов Европы она стала войной за существование - в чем, конечно, достаточное ее оправдание; для некоторых из них - войной за господство. А ведь было время, когда Черчилль предлагал разгромленной Франции соединить в одно две империи, - сейчас это кажется сном. Было время, когда, в весенние дни lend-leas’a общей опасности и общей работы по вооружению, могло казаться, что противоречия экономических интересов между Америкой и Англией уже изжиты, и мы идем к теснейшему союзу двух англосаксонских наций. Было время - о, как недавно! - когда даже федерация всех западных, «атлантических» демократий - Union now - казалась близкой и возможной. Теперь никто не заикается о федерациях; теперь народы, великие и малые, откровенно преследуют свои ограниченные, частные интересы; теперь споры между Америкой и Англией о будущих торговых взаимоотношениях, о воздушных линиях приобретают тревожный характер. Грядущий мир вырисовывается как хаос сталкивающихся национализмов, продолжающих соперничество великих держав XIX века, но без великой идеи общего Европейского отечества, и в условиях разрушительных технических сил.

Еще вчера все трезвые государственные люди повторяли убежденно, что мир не может существовать как система неограниченно-суверенных наций; что он погибнет, если не найдет своего единства. Что же случилось? Неужели все они поглупели или заразились националистическими страстями? Ни то, ни другое. Думаю, что они знают, где единственный выход; но этот выход прегражден слишком могущественными силами. И вот вчерашние вожди плывут по течению; стараются сделать вид, что не случилось ничего ужасного; скрывают отчаяние под условностью дипломатических фраз.

А случилось вот что. Самая сильная держава, до последнего времени выносившая на своих плечах главную тяжесть войны против Германии, никогда не разделяла идеологических целей войны, выставленных демократией. Она вела свою собственную военную политику. Сперва поддерживала Гитлера в надежде на уничтожение ненавистных «капиталистических» демократий. Потом, подвергшись нападению, боролась с мужеством, вызвавшим восхищение всего мира, за свое существование. Теперь, изгнав последнего немца из своих границ, она продолжает войну - отчасти, чтобы добить своего страшного врага, но все более решительно и планомерно - для создания новой зоны своей политической мощи. Ее война против Германии явно превращается в завоевание Восточной Европы.

Теперь понятно, почему СССР наложило свое veto на образование восточно-европейской федерации. Вся эта полоса малых и средних государств от Балтийского моря до Средиземного включается или непосредственно в состав СССР или в числе его вассалов. Как будет организована власть Союза над двенадцатью покоренными народами, пока не ясно. Конституция СССР достаточно гибка, изменчива и фиктивна, чтобы создать новые, еще невиданные формы аннексии. Вероятно, юридические формы будут различны - во всяком случае, до поры до времени. Москва иначе будет обращаться с Чехословакией, чем с Польшей. Но грядущее рабство для всех не подлежит сомнению. В Москве ставят правительства квислингов для Польши, Болгарии, Югославии. Идут массовые казни и ссылки в Прибалтике и на Балканах. Расстреливают и вешают вождей польских партизан за то, что они сохраняют верность своему правительству в Лондоне; неприлично торопятся с переделом польских земель, чтобы, разжигая классовую войну, привязать к Москве хотя бы часть польского крестьянства. Какое значение имеют теперь споры о русско-польских границах, когда вся Польша целиком, управляемая из Москвы, теряет свое национальное существование?

Но, осуществляя шаг за шагом покорение восточной Европы, Москва не выпускает из глаз и Запада. Протестуя против разоружения партизан во Франции и в Бельгии, она недвусмысленно грозит союзным правительствам гражданской войной. Смысл этих движений, постепенно разливающихся в освобожденной Европе один: захват власти вооруженными массами вместо «устарелой» системы выборов и голосований: пулеметы вместо избирательного бюллетеня. Для фашистской Европы эта идея очень убедительна. В то же время Москва разрушает план Черчилля по созданию западного блока, вырывая из него Францию и делая, или пытаясь сделать из де Голля своего часового против Англии. Раздраженная раненым самолюбием, вся во власти болезненных комплексов поражения, Франция готовится предать Запад, как раньше предала его Чехословакия; но у той, по крайней мере не было выбора. Еще недавно можно было серьезно обсуждать вопрос о западных границах России, как об исторически данной величине. Сейчас вопрос ставится так: где границы России - на Одере, на Рейне или на Ла-Манше?

Можно ли удивляться, что Москва саботирует все международные планы организаций мира и безопасности, даже соглашение о воздушных путях. Это она в Домбартон Окс похоронила идею мировой организации, оставив за собой liberum veto. Каждым актом своей дипломатии она говорит западным союзникам: нам с вами не по пути. И она тысячу раз права, хотя ее предупреждений не желают слушать демократические соглашатели («appeasers»). Новый Мюнхен построен на лжи, как и старый, и по той же самой причине. Есть государства или политические формы, для которых внешняя политика неотделима от внутренней; для которых война или непрерывная агрессия есть оправдание их существования. Таков фашизм: внутренняя тирания для него является оружием национальной экспансии. Демократия может мириться, торговать, заключать прочные военные союзы с деспотиями - и западного, и азиатского типа. Сожительство ее с фашизмом невозможно.

СССР в сталинскую эпоху есть типично фашистская, т.е. тоталитарная, национал-коммунистическая держава. Ее коммунизм есть средство для беспрерывного увеличения военной мощи. Ее завоевания - форма социальной революции (в сталинском смысле фашизации мира). Еще возможно спорить о том, какая из двух идей режима - национальная или коммунистическая - в большей степени определяют внешнюю политику СССР. Но и национальное и коммунистическое одинаково агрессивны: одинаково противопоставляют себя остальному миру, как враждебная сила, лишь в порабощении других народов находящая условие своей безопасности.

Значит ли это, что война проиграна, что все огромные жертвы ее принесены впустую, только для того, чтобы Европа сменила одно рабство на другое? Крайним пессимистам стоит вдуматься в то, что представляла бы собой победа Гитлера. Германия - центр Европы. Ее экономическая и военная организация превосходит все другие государства, включая Россию. Если бы Германии удалось объединить и «организовать» Европу, завоевание Англии было бы вопросом времени. Но это означало бы гибель свободы - не только в Европе, но и в мире, - для целой исторической эпохи. Сейчас, при максимальных успехах Сталина, независимость Англии не подлежит сомнению. Но возможно, и даже вероятно, сохранение свободы на Европейском Севере и западе. Пусть Юг сейчас во власти коммуно-фашистского угара и готов свалиться к ногам Вождя, - за Францию предстоит еще длительная борьба. Пока сохраняется уголок свободы в старом свете, борьба за демократию не кончена. Ее территория сжалась, сравнительно с 1939 годом, но у нее есть армия, есть оружие, есть даже живая сила военной доблести. Ее беда в том, что героизм победоносных армий не поддержан единством политической воли, ясностью политической мысли ее вождей и глашатаев. Демократию губит внутренняя измена. Фашизм, под левым флагом, давно свил гнездо в ее рядах. Наивные простачки, разочарованные гамлеты и цинические националисты парализуют всякое политическое действие, которое должно было бы поддержать наступление армий. Вот она - настоящая пятая колонна попутчиков, открывающая ворота красному фашизму. Но эта ситуация может измениться. Сейчас прозревают и слепые. Жизнь создает новые водоразделы. «Людям доброй воли» не по пути с циниками, но огромные массы одураченных, загипнотизированных долгой систематической пропагандой, приходят в себя. Только бы они не утратили окончательно веры в себя, в значение свободных человеческих усилий. Во всяком случае, духовный фронт сейчас едва ли не важнее военного. Вся энергия людей доброй воли - религиозных сил, рабочих союзов, интеллигенции должна быть брошена на зияющую брешь для защиты свободы.

Георгий Петрович Федотов

Журнал «За свободу», 1945 год, № 15, с. 13-16