На прошлой неделе Владимир Путин провел заседание Совета по развитию институтов гражданского общества и правам человека. На такого рода встречах президент иногда делает заявления, которые в дальнейшем очень серьезно меняют взаимоотношения между властью и обществом. Вот и в этот раз президент высказался за скорейшее принятие закона об общественном контроле за ситуацией в местах заключения, до которого уже несколько лет не доходят руки у депутатов Государственной Думы.

Гость в студии – председатель правления Московского общественного благотворительного фонда “Социальное партнёрство”, член Независимого экспертно-правового совета, председатель Общественного совета при министре юстиции, правозащитник Валерий Васильевич Борщёв.

– Вы были на заседании в Кремле. Какие впечатления?

Валерий Борщёв: Да, я на нем делал доклад. Очень серьёзная встреча, очень деловая, хорошо, что мы выбрали какие-то ключевые проблемы, одна из которых – проблема общественного контроля над местами заключения. Закон этот многострадальный. Я являюсь его автором, проект подготовил ещё в 1998 году, в 1999 году Дума приняла его в трёх чтениях, но тогда, увы, правительство оказалось не готовым и заблокировало его через Совет Федерации. В настоящее время подготовлен новый вариант закона, который тоже тяжело идёт.

– А почему тяжело идет? Кто мешает?

Валерий Борщёв: Мешают, естественно, те структуры, над которыми будет устанавливаться контроль. Прежде всего, это МВД. Почему выделяю МВД? Потому, что вначале Минюст тоже был против, но с Минюстом мы стали вести довольно серьезную работу, налаживать партнёрские отношения, и общественный контроль де-факто над тюрьмами и колониями уже появился в каких-то определённых регионах. К тому же в Уголовно-исправительном кодексе есть статья, которая даёт право общественным объединениям осуществлять такой контроль, это ст. 23.

Кстати, систему общественного контроля я смоделировал с английской системы. В Великобритании при каждой тюрьме существуют и уже более 100 лет действуют Советы визитёров. В них входят простые граждане, которые со связкой ключей на бедре постоянно ходят по тюрьмах и контролируют ситуацию.

– Из кого они формируются?

Валерий Борщёв: Из обычных граждан: учителей, врачей, пенсионеров, предпринимателей…

– То есть как суд присяжных?

Валерий Борщёв: Нет. Например, вас волнует то, что творится в тюрьме, вы приходите и говорите, что хотите этим заняться. Естественно, вы проходите подготовку, обучение…

– Наверное, проверку? А вдруг я преступник?

Валерий Борщёв: В Великобритании действует хорошее правило, которое мы тоже ввели в наш закон: нельзя контролировать ту тюрьму, где у тебя есть родственники, знакомые, то есть где у тебя есть какой-то личный интерес. Подобное исключается. Однако ты можешь быть визитёром, но в другой тюрьме. Там эта система работает, люди достаточно активны.

Ведущий программы И. Гмыза и правозащитник В. Борщёв
В нашей стране ситуация в тюрьмах волнует тоже немалую часть людей, ибо каждому у нас хороша известна поговорка “от тюрьмы и от сумы не зарекайся”. В России каждый четвертый мужчины отсидел в тюрьме. Ситуация уникальная. Вообще наша страна в этом отношении отличается от всех других стран. Сейчас, слава Богу, мы уступили пальму первенства по числу заключенных США, но все равно заключенных у нас огромное количество. И как бы единственный метод борьбы с правонарушениями у нас – это сажать, сажать, сажать. Помните, что говорил Глеб Жеглов? “Вор должен сидеть в тюрьме”. Но это – ложная установка. Не всякий вор…

– Тем не менее эта установка принимается обществом, которое в целом ратует даже за возврат смертной казни.

Валерий Борщёв: Да. Но смотрите, вот вы говорите, что вор должен сидеть в тюрьме. Какова ситуация по ст. 158? Приходишь в детскую колонию, там сидит мальчик за то, что украл 5 хомячков, за это ему дали год. Или сидит мальчишка, который у деда украл телевизор, дед забрал заявление обратно, когда телевизор ему вернули, но мальчика все равно посадили. Что получается в итоге? Юнец сел по дурости, а выходит он из тюрьмы уже потенциальным рецидивистом.

Почему я являюсь противником теории “сажать, сажать и сажать”? Понятно, что преступников у нас не любят, как не любят их нигде…

– При этом у нас ещё очень не любят соблюдать законы. Парадокс?

Валерий Борщёв: Да, у нас такого законопослушного общества и уважения к закону, как у других, нет. То есть наши люди часто чуть-чуть переходят грань или попадаются там и на том, что делают все, но другие при этом не попадаются. Ну хорошо, вы не любите попавшихся, но они же выйдут. И вопрос в том, какими они оттуда выйдут. Ведь они будут жить рядом с нами, и это уже не абстрактный вопрос, когда можно сказать, что, мол, это нас не касается. Касается напрямую, ибо статистика показывает, что рецидив в России огромный – 30 процентов. Каждый третий из сидящих становится рецидивистом. Поэтому необходимо развивать альтернативные методы наказания.

Председатель правления Московского общественного благотворительного фонда ''Социальное партнёрство'', председатель Общественного совета при министре юстиции, правозащитник Валерий Васильевич Борщёв
У нашего фонда существуют партнерские отношения с ФСИНом. Мы как-то четыре года назад вывезли в Англию зам. начальника ГУИНа Филимонова и увидели там систему электронного слежения. То есть, там не сажают всех подряд за некие правонарушения, а просто на человека одевают браслет. Я тогда сам впервые увидел это, да и Филимонов тоже. Вообще прекрасная идея. Человека таким образом ограничивают в свободе.

Итогом этого стало то, что правительство сейчас вносит в закон поправку об электронном слежении. Не надо каждого человека, который совершил незначительное преступление, сажать в колонию. Не надо плодить рецидивистов, не надо плодить преступников. Наказание должно быть, и оно должно быть неотвратимым, всё верно. Вопрос – какое наказание? Тюрьма и колония, увы, не всякому полезны.

Слушательница: Где можно набрать столько таких людей, независимых и смелых, которые смогут ГУИНу изложить истинное своё мнение. Ведь тем самым они же себя противопоставляют властным структурам, которые, как известно, имеют довольно сильное влияние в нашей стране. Откуда возьмутся такие люди, ведь даже у суда присяжных существует подобная проблема?

Валерий Борщёв: Когда мы предложили закон, наши оппоненты спросили о том, кто собственно будет его выполнять, что за люди? Мы почесали затылки и признали, что, увы, людей таких не так много. И тогда при фонде “Социальное партнёрство” была создана Школа общественного инспектора. Мы стали нужных людей искать, находить и обучать. Причем обучать не только в виде лекций, но и путем практического взаимодействия с системой исполнения наказаний, знания законов, изучения механизмов системы контроля. Когда вы придёте в колонию, вам зэк не сразу начнёт говорить, так как он просто элементарно боится. Но существует система вопросов и методика наблюдения, когда вы можете узнать и так, в чём дело.

Поэтому мы стали готовить таких людей. И действительно, уже есть немало регионов, где общественный контроль де-факто существует. Мы уже подготовили около 300 человек. Конечно, это мало, потому что по закону в каждом субъекте федерации должно быть 10 человек в комиссии. Тем не менее такая цифра есть. И у нас уже есть опорные регионы, где система контроля действует. Это, прежде всего, Красноярск, где мы серьёзно работали, где есть опытные правозащитники и где уже задумались над тем, чтобы при каждой колонии были созданы общественные советы визитёров. Начальник Красноярского ГУИНа принял об этом решение.

– Это их инициатива была?

Валерий Борщёв: Да. Мы представителей Красноярского ГУИНа познакомили с опытом Англии, вывезли их туда. Как говорит начальник колонии, который сделал всё первым, он хочет узнавать о том, что у него плохо в хозяйстве, не от начальника, который сделает ему втык, не из прессы, а от своего контролёра, который придёт и скажет.

Знаете, в чём ещё преимущество английского опыта? У них действует принцип: нашёл недостаток – не спеши бежать в прессу и поднимать шум. Постарайся всё решить на уровне тюрьмы, не получится – тогда на уровне графства или министра, опять не получается, тогда через прессу. То есть, в первую очередь нужно решить проблему. И в этом смысле нам тоже пришлось перестраиваться, потому что мы привыкли найденному факту сразу придавать общественное звучание. Увы, не всегда это помогает заключенным, которые могут от этого только пострадать ещё больше. Хотя, если проблема не решена или решена не полностью, об этом надо говорить.

Словом, людей надо искать, готовить и воспитывать. Слава богу, такие люди ещё в стране есть. Но их мало, надо 800 человек, а пока подготовлено только 300. Но думаю, что их мы найдём.

Слушатель: Расскажу о том, как проводилась амнистия, посвященная 100-летию Думы. Характерный пример: освободился мой сосед, дважды судимый за разбой, отнимал сумочки у женщин, и мы с сентября потеряли покой в подъезде. По ночам звонит, дебоширит, требует денег, и все его боятся. Зачем освобождать таких заключённых. И ещё: слишком много прав у заключённых. Всё для них. Передача “Калина-малина красная”, все их защищают, все о них, бедных и несчастных, говорят, а кто нас защитит, самых обычных обывателей?

Валерий Борщёв: Что касается амнистии к 100-летию Думы, то она была безобразной, с моей точки зрения. Общественный совет при министре юстиции предлагал свой вариант, но он, увы, не прошел. Я считаю, что амнистия не лучшая форма прекращения срока. Когда я был членом комиссии по помилованию при президенте, то для себя сделал вывод: персональное рассмотрение дела гораздо эффективнее. В его ходе выясняется, что это за человек, действительно ли он рецидивист, не тянется ли за ним целый шлейф преступлений, что вообще это за личность, и только после этого принимается решение, сократить ему срок или вообще освободить? У амнистии же есть действительно такой недостаток: она освобождает по статье всех как бы скопом, куда могут попасть такие люди, как сосед у слушателя. Но и здесь важен общественный контроль. Когда представители общества контролируют ситуацию, видят, кого хотят освободить, они могут высказать своё мнение, кто достоин условно-досрочного освобождения, а кто нет.

Насчет прав заключённых, это заблуждение, что их у них много. Единственное у них осталось право протестовать – это членовредительство, взрезание вен и голодовки, поскольку нормальные жалобы, предусмотренные законом (и я об этом говорил президенту), увы, до прокуратуры не доходят. Хотя они должны идти без цензуры, на практике их вскрывают, часто не отправляют, и из-за этого возникают конфликты.

А что касается того, каким заключенный выйдет? В этом смысле важна атмосфера в колонии, чтобы он там не криминализировался, поскольку когда в колонии царствует криминальный авторитет… А когда он царствует? Например, тогда, когда соотношение персонала колонии к содержащимся в ней гораздо ниже, чем предполагается европейскими нормами. Соотношение это должно быть максимум один сотрудник на троих заключенных. В России же один сотрудник приходится на 5 или 6. А при такой системе невозможен контроль над осуждёнными. И тогда в колонии действует “вторая” власть. Это может быть или актив, или уголовный авторитет.

– Но эту же “вторую” власть часто используют и даже поощряют.

Валерий Борщёв: В этом-то весь и ужас. Я президенту рассказал о случае во Льгове. Там мы обнаружили факт сексуального насилия по указанию сотрудника колонии. Вот пример сращивания администрации со “второй” властью, когда она её начинает использовать в собственных целях. С этим надо категорически бороться...