— Борис Натанович, вы не ощущаете себя классиком уходящего жанра? И «чистая» научная фантастика, предсказывавшая технический прогресс, и «социальная», рисующая человека нашей эпохи в фантастических обстоятельствах будущего, все больше вытесняются фэнтези, мистической фантастикой, «космической оперой»...
       — Все это происходит потому, что у читателя наших дней особенно сильна тяга уйти от реального мира. Такая тяга вообще характерна для молодого поколения. В мое время «убегали» в Александра Грина, Густава Эмара, Кэрвуда, Жаколио, Буссенара... Все это был уход от реальности, которая была скучна, однообразна, уныла. Стремление к необычному и является «локомотивом», благодаря которому фэнтези так популярна. Та фантастика, о которой вы начали говорить, — научная, социальная, философская — и та, которую я называю «реалистической», — отражение реального мира, искаженного фантастическим допущением, — все это предназначено читателю более серьезному и зрелому. Это не 12—15-летние подростки, а 20—25-летние студенты. Пресловутые «младшие научные сотрудники», которым уже под тридцать...
       — Но ведь эти категории читателей и сейчас существуют, и не в меньшем количестве, чем раньше. В чем же дело?
       — Да, существуют. Но народ сейчас вообще читает гораздо меньше. Прежде всего потому, что появилась масса новых развлечений. Телевизор в первую очередь. Компьютерные игры. Интернет. Зарубежное кино. Огромное количество разнообразной, яркой, развлекающей информации.
       — А знаменитый «Гарри Поттер», выходящий миллионными тиражами? Вам в руки он не попадал?
       — Не попадал. Я про него, конечно, слышал, но читать не доводилось. Хотя из профессионального любопытства, наверное, следовало бы.
       — Мой московский коллега говорит, что «Поттер» совершил чудо — оторвал его 12-летнего сына от телевизора и компьютерных игр...
       — За это — уже спасибо. Хотя я, честно говоря, не верю, что на нынешнего подростка эта книга способна произвести впечатление более сильное, чем на нас в свое время производили, скажем, «Старик Хоттабыч» или «Волшебник Изумрудного города».
       — Но почему так сокращается жанр научной фантастики? Нет спроса? Никому не интересно читать книги, где предсказывается будущее?
       — Да потому, что вообще интерес к науке упал. Совершенно «к нулю» свелись научно-популярные издания и журналы. Никто не читает «Природу», уничтожены старые тиражи «Знание-сила» и «Химия и жизнь», которыми все раньше зачитывались...
       Это — падение интереса к науке вообще. И связано оно с тем, что в обществе исчезли массовые надежды на науку. Надежды на то, что она осчастливит человечество. Было время, когда мы надеялись, что наука все решит. Помните, у Ильфа: «Все говорили: радио, радио... Вот радио есть, а счастья нет». Это же произошло и с наукой. Казалось бы, есть множество научных достижений: расшифровка генома, замечательные открытия математиков, физиков, астрономов, биологов. А счастья нет! Жизнь не становится лучше — безопаснее, безмятежнее, спокойнее...
       Уже Герберт Уэллс сильно сомневался в том, что наука осчастливит человечество. Уже он понимал, что наука никаких подлинных благ человеку не принесет. Скорее наоборот...
       Более того, наступило разочарование в будущем! Будущее несет в себе либо шок, либо угрозу, либо возврат в тоталитарное прошлое. Нет сегодня такой идеи будущего, которую можно было бы назвать светлой.
       — А раньше были?
       — Конечно. Например, та же идея коммунизма. Или «Мир Полудня» у Стругацких. Который, как всем сегодня ясно, невозможен. Сейчас пытаются создавать какие-то новые утопии. Я этого не умею, но с интересом наблюдаю за попытками. Например, Вячеслав Рыбаков под именем Хольм Ван Зайчик создает образ «Ордуси» — империи, в которой живут счастливые люди. Империи, возникшей когда-то как некий симбиоз Древней Руси и Золотой Орды и дожившей до наших дней.
       Но как может быть желанным будущим империя? Всякая империя есть по сути своей подавление, подавление всего: внешнего врага, собственных подданных, новых идей, всего нового вообще.
       Никакая империя невозможна без бюрократии, и чем мощнее империя, тем толще и непроворотливее слой бюрократов. А там, где бюрократия, там конец свободе, свободомыслию, прогрессу вообще.
       Хольм Ван Зайчик очень ловко обходит все эти острые углы, и у него все сводится к тому, что империей правят умные, интеллигентные и благородные люди, которые низменных желаний не имеют и плохих поступков не совершают. Но умный и добрый глава империи невозможен в принципе, как невозможен летающий человек. И так же невозможна благородная, честная, терпимая и интеллигентная империя.
       — К вопросу об империи, где правят хорошие люди: то, что подавляющее большинство граждан нашей страны уверены, что у них — замечательный президент, есть медицинский факт. Что ни делает — рейтинг растет или, по крайней мере, не падает. Жизнь не улучшается — а рейтингу хоть бы хны. То 70%, то 80%... Почему?
       — В глазах огромного числа людей Путин — последняя надежда на то, что у нас все, наконец, «устаканится». Что зарплаты будут выдаваться вовремя, и они будут большими. Что пенсии будут не ниже прожиточного минимума. Что воры будут сидеть в тюрьме. Что по улице вечером можно будет пройти, ничего не опасаясь. Что Россия возродится как великая держава... Это последняя надежда миллионов людей, которые сперва разуверились в коммунистах, потом в демократах и во всех этих Жириновских, Зюгановых — во всех. Осталась последняя надежда — добрый царь. Добрый, сильный, властный и здравомыслящий. И вся эта надежда сосредоточена в Путине. Тем более что он часто дает «посылки», укрепляющие такую надежду.
       — Феномен такой массовой поддержки должен опираться на что-то рациональное и осязаемое. Но как ни спросишь у любого из этих 80% сторонников президента — что же он хорошего-то для вас сделал? — никакого вразумительного ответа. Мизерный рост зарплат и пенсий давно съеден инфляцией, пенсия в три раза ниже прожиточного минимума...
       — Рейтинг Путина держится не на этом. Он молодой, энергичный, скромный, хорошо и доступно говорящий, абсолютно непьющий, ведущий здоровый образ жизни, тихий на вид и одновременно вполне по-начальнически жесткий. Это идеальный образ руководителя, каким представлял его себе нынешний средний человек. Особенно по контрасту с Борисом Николаевичем, который, безусловно, тоже имел свои достоинства, но никакого порядка не сумел установить. А Путин, такой противоположный ему, смог.
       Кстати — сотрудник КГБ. А у нас к «органам» всегда относились со смешанным чувством страха и уважения. Да еще и считали, что из всех других-прочих эта организация наименее коррумпирована. «Око государево» — служат самой идее государства, не берут взяток... Легенда, конечно, миф, но миф устойчивый, культивировавшийся десятилетиями. Я всегда говорил, что в нынешней России высший пост может занимать либо бывший партайгеноссе, либо силовик. Так что же удивляться? Срывов, провалов и социальных катастроф, слава богу, нет, и на том большое спасибо. Причем, заметьте, Путин очень точно лавирует между Сциллой старого и Харибдой нового. Вот принимается старый гимн — удовлетворяются желания большого числа людей, ностальгирующих по старому. А вот устанавливаются дружеские контакты с Западом — удовлетворена другая, меньшая, но тоже значительная и влиятельная социальная группа...
       — Когда выяснится, что и перечисленные «последние надежды» не сбылись, наступит разочарование?
       — Да, конечно. И тогда останется только один способ удержать рейтинг. Распроститься с народной любовью и сосредоточиться на старой доброй смеси «страх и уважение в одном флаконе». Это самое опасное. Именно потому я очень боюсь провалов во внешней и особенно во внутренней политике. Если рейтинг начнет катастрофически падать, возникнет очень сильный соблазн возместить его потерю страхом. Тогда рейтинг останется высоким, но держаться он будет не на симпатии, а на страхе.
       — Летом прошлого года вы говорили: не считаю борьбу с НТВ борьбой со свободой слова, это была борьба с кадрами, а не с идеологией. Сегодня уничтожено и ТВ-6 — вы по-прежнему не считаете это борьбой со свободой слова?
       — Я и сейчас считаю, что борются с личностями. Мне и тогда было ясно, что, пока не добьют олигархов, дело не остановится. Добьют Березовского, и кампания закончится. Это логика войны в политике. Противник должен быть политически уничтожен.
       Что касается свободы слова, то нынешнее состояние — когда много разнообразной полуправды, когда допускаются самые разные точки зрения, но им при этом положены некие достаточно широкие и мягкие, но пределы, — следовало бы называть реальной свободой слова. Ибо идеальной свободы слова, строго говоря, вообще не существует, как не существует добрых империй. Реальная же возможна только в том случае, когда имеют место разные и желательно разнообразные владельцы разных и, соответственно, разнообразных телеканалов. Короче, если не все каналы принадлежат государству.
       — Именно этого Кремль и стремится не допустить: последовательно уничтожаются каналы, у которых разные, точнее, негосударственные или нелояльные к государству, владельцы.
       — Уничтожаются два совершенно конкретных владельца. А вот, скажем, канал «Московия», принадлежащий Сергею Пугачеву, никто не уничтожает. Хотя Пугачев — супердержавник с уклоном в национализм. Но он, по крайней мере, не выступает против святынь и Главных Лиц...
       — Итак, уничтожают тех, кто говорит «не то, что надо». Чем, собственно, это отличается от советских времен?
       — Уничтожаются те, которые позволили считать себя равными власти. Но сказано же им, что власть в этом государстве принадлежит президенту и его администрации, и более никому. А за власть приходится бороться всеми методами.
       — Вы одобряете такие методы? Когда во имя власти допустимо все?
       — Я вообще не одобряю борьбу за власть. Но я понимаю, что жизнь политика протекает вне рамок обычной этики и по особенным, специфическим правилам. Это — как бокс. Нельзя бить ниже пояса, но можно и даже желательно бить по лицу. Вы подумайте только: бить по лицу, в зеркало души, изо всей силы, чтобы сбить с ног, чтобы человек потерял сознание... Вы одобряете это? Вряд ли. Но вы понимаете, что таковы правила игры.
       А если говорить о борьбе за власть, то в ней разрешено все, практически все. И потому, когда я наблюдаю за политической борьбой, я стараюсь подавить в себе естественные человеческие эмоции вроде отвращения или ужаса и давно уже не пытаюсь искать благородство или, наоборот, низость в поступках политиков. При другом подходе ты никогда ничего не поймешь в политике.