Легко изменить законы
и правила, которыми руководствуются работники правоохранительной
сферы. Гораздо труднее изменить самих работников — их менталитет,
взгляды, подходы и убеждения.
Долгожданная судебная реформа, которая вот-вот закончит
свой путь по всем утверждающим ее инстанциям, — это типичный
“легкий” путь. На сцене меняются декорации, подкрашиваются
стены, переставляются стулья, актеры выучивают новые слова.
Судебная система теперь будет выглядеть более современно.
У нее появятся внешние атрибуты и формальные признаки, которые
можно смело отнести к элементам “развитой демократии”.
Постановка будет новая, но пьеса — та же. И актеры —
те же. Людей, которые трудятся в правоохранительной сфере,
судебная реформа не заставит мыслить и работать по-новому.
Этого в ней, к сожалению, не заложено.
Все мы в той или иной степени исковерканы социалистическим
прошлым и его “социалистическими идеалами”. Ведь идеалы —
они и есть идеалы. Их в жизни не воплотишь. У жизни свои законы,
естественные. И, конечно, когда вместо них власти пытаются
регулировать реальную жизнь идеальными законами — надуманными
и искусственными, результат получается плачевный. В головах
у людей все искривляется, а представления об окружающей жизни
становятся причудливыми и извращенными.
Каждый из нас легко вспомнит множество примеров подобных
“извращений” из собственной жизни. На меня, скажем, они произвели
сильнейшее впечатление еще в самом начале трудовой карьеры
— в районной библиотеке, где я работала после школы. Там был
план: за месяц выдать столько-то книг, из них — столько-то
про Ленина, столько-то про историю КПСС, записать столько-то
новых читателей... План раз в двадцать превосходил реальные
возможности библиотеки, и все сотрудники целыми днями заполняли
липовые формуляры липовыми “книговыдачами”. Я плохо заполняла.
Ошибалась, ленилась, вечно что-то забывала, и заведующая меня
очень ругала: недобросовестная, толку не будет, ничего я никогда
не достигну — в отличие от заведующей, которая всегда старательно
занималась фальсификациями и сделала карьеру, заняла руководящую
должность... Ей и в голову не приходило, что она обманывает
саму себя, делает никому не нужную работу, и жизнь ее, по
большому счету, проходит впустую.
* * *
За последние десять лет мы несколько отошли от “идеальных”
представлений о том, как должна работать та или иная структура.
Но прогресс заметен далеко не везде. Если граждане, трудящиеся
в частном секторе, отчасти выпрямились, то у госслужащих
искривленность остается на прежнем уровне. Особенно у тех,
кто трудится в правоохранительной сфере. Подавляющее большинство
работников Генпрокуратуры, ФСБ, МВД — люди с консервативными,
задубевшими взглядами, в основе которых лежат установки
на “идеал”, определенный десятки лет назад волевым решением
партии и правительства. В основном это старшее поколение,
которое занимает руководящие посты и успешно давит и пожирает
работников с современными, “прямыми” взглядами, которые
пусть и в небольшом количестве, но все же появляются в системе.
Взять, к примеру, Федеральную службу безопасности.
Несмотря на всю ее закрытость, из того минимума информации,
который все же просачивается в прессу, ясно, что положение
там — бедственное. Планово-количественный подход губит спецслужбу,
заметая, как метелью, валом ненужной бумаги.
ФСБ с прежних времен живет установкой на “всевидящее
око”. Другими словами, у спецслужбы везде — где надо и где
не надо — должны быть осведомители. Каждый осведомитель
должен регулярно давать информацию, а каждый сотрудник должен
без конца продуцировать бумаги, которые свидетельствовали
бы о том, что он общается с осведомителями и что-то от них
получает. Иначе ему говорят: “Плохо работаете, тов. Незнайкин!
Где ваши показатели? Знайкин за неделю десять записок написал,
а вы всего одну”. А то, что эта “одна”, может, ценнее десяти
знайкиных, — никого не интересует. То есть интересует, конечно,
но ведь на одной информации далеко не уедешь. Ее нужно разрабатывать,
проверять, расследовать, планировать операцию, проводить
задержание. Это гораздо труднее, чем писать записки, поэтому
зачастую никто даже не берется. Поковыряются на начальном
этапе, потом видят: не двигается дело, не идет в руки дичь,
ну и забрасывают, хоронят среди прочего бумажного хлама.
Профессионализм не ценится, работники деградируют.
Они сотнями пишут записки — любую ерунду, порой даже сами
придумывают — лишь бы “показатели” отвечали требованиям,
а потом носятся по кабинетам и этажам с бумагами — подписать,
отдать, подшить, отправить, расписать, опечатать.
Направляют бумажные потоки.
Кто быстрее бегает и успевает больше бумаг родить и
окучить — тот лучший работник, пойдет на повышение. А зачем
вообще все это? Для чего нужно ФСБ, какие у него цели и
задачи? Черт, забыли. Ах, ну да. Мы шпионов ловим. ...Хотя
времена нынче вовсе не “шпионские”, и главные угрозы безопасности
совсем другие: терроризм, наркотики, всеобщая коррумпированность
и утекание ворованных денег за границу. Но кто ими занимается?
Серьезно — никто.
Конечно, это несколько утрированное описание будней
спецслужбы. Но корни ее беды именно здесь — в безнадежно
устаревшем, ржавом механизме. В том, что все перевернуто
с ног на голову. В том, что реалии изменились, а задачи,
которые были поставлены перед КГБ в 30-х годах, так и стоят,
и никто их не меняет.
* * *
В Министерстве внутренних дел похожая ситуация. Там
правит социалистическая установка на “ускоренную ликвидацию
преступности посредством неуклонного изобличения и наказания
каждого, кто совершил преступление”.
Понятно, что это утопия. Каждого никогда не изобличишь
и не накажешь. И рост преступности — он не зависит от того,
как работают правоохранительные органы. Он зависит от экономических,
социальных, демографических причин. Поэтому в Дании, скажем,
работа полиции никогда не оценивается по количеству совершенных
преступлений. И если в этом году их больше, чем в прошлом,
— наоборот, говорят: полиция стала лучше работать, теперь
она засекает то, что раньше упускала. А качество работы
полицейских там оценивают сами граждане. Раз в год проводится
мониторинг, и каждый гражданин выставляет оценку. Если оценки
низкие — правительство меняет руководителей МВД, проводит
реформы. А если граждане довольны — значит, менять ничего
не надо, все в порядке.
Но если работа правоохранительных органов оценивается
по числу совершенных и раскрытых преступлений — тогда, конечно,
следователи вынуждены идти на подлог. Им приходится сплошь
и рядом скрывать сообщения о преступлениях, под надуманными
предлогами прекращать уголовные дела, фальсифицировать доказательства,
пытать подследственных, вынуждая их признать вину.
А судьи вынуждены с этим мириться, подыгрывать следствию,
поскольку для них тоже имеется своя дурацкая установка:
“суд борется с преступностью и вместе с прокуратурой несет
за нее ответственность”. Поэтому получается, что у нас суд
играет на поле обвинения. Хотя это вообще не его игра. Это
все равно что в футбольном матче судья отвечал бы за количество
мячей, забитых одной командой.
...Впрочем, справедливости ради нужно сказать, что
правоохранительным органам местами все же удается преодолевать
установки на социалистические идеалы. И если ФСБ оказалась
в положении катастрофическом, то Министерство внутренних
дел, прокуратура и суд, в основном, все же сумели приспособиться
и научились работать в новых условиях, где тон задают не
утопические идеалы, а реальный рынок.
Милиционеры — самый жизнеспособный и мобильный отряд
блюстителей порядка — успешно выдавили бандитов из сферы
услуг, предлагаемых “крышами”. Они научились пресекать,
задерживать и наказывать тех, кто им мешает. Взяли под контроль
потоки бюджетных средств, и имеют с них свой процент. Налажены
связи с прокуратурой и судьями, найден общий язык и точки
соприкосновения. Все вместе они научились отнимать в законном
порядке собственность, сажать в тюрьму “заказанных” клиентов.
В принципе, сейчас они могут делать все, что от них требуется.
Только делают они это “все” не по долгу службу, а либо за
деньги, либо по приказу вышестоящих властей.
Внутри устарелой и одряхлевшей правоохранительной системы
само собой народилось новое, современное, действенное ядро.
Можно было бы по этому поводу радоваться — все-таки дали
результат демократические реформы! — если бы не одно обстоятельство.
Новое и действенное ядро охраняет порядок и права не всех
граждан России, как положено по Конституции, а только тех,
кто имеет власть и деньги.
* * *
Это очень упрощенная картина нашей правоохранительной
системы. На самом деле все еще сложнее, запутаннее. Тем
не менее хорошо видно, что перед судебной реформой стоят
задачи невероятной сложности.
Во-первых, необходимо выбить из правоохранительных
органов установки на утопические идеалы; во-вторых, поставить
перед ними реальные задачи; в-третьих, заставить их соблюдать
законы в отношении всех граждан, а не только избранных.
Задачи ясны. Посмотрим, как они будут решаться.
Весь пакет законов, которые должны обеспечить нам судебную
реформу, рассмотреть в одной статье, конечно, невозможно.
Поэтому брать их не будем, а возьмем новый Уголовно-процессуальный
кодекс, проект которого на следующей неделе будет принят
Думой во втором чтении.
Существуют всего две основные модели Уголовно-процессуального
кодекса: состязательная и инквизиционная.
Состязательная модель УПК исходит из презумпции
невиновности и равенства прав защиты и обвинения. Они имеют
равные возможности для ведения расследования, сбора доказательств
и представления их суду. Судья равноудален и от той стороны,
и от этой. Стороны как бы соревнуются между собой, а судья
судит их соревнование — беспристрастно и компетентно.
УПК состязательной модели — это то, что нам сейчас
нужно. Такой кодекс мог бы решить вышеперечисленные задачи
— во всяком случае, отучить правоохранительные органы от
утопических идеалов и вынудить соблюдать принцип равенства
всех перед законом.
Инквизиционная модель УПК — это нечто совсем
другое. В этой модели ставка делается на предварительное
следствие и на чистосердечное признание. Это наш действующий
УПК, а также и наш новый УПК, по которому мы будем жить,
как обещают его разработчики, следующие сто лет. Разумеется,
все красивые слова про “состязательность”, “равенство” и
“презумпцию” там записаны. Однако содержание нового кодекса
не оставляет никаких надежд на их осуществление.
Вот несколько примеров сугубой “инквизиционности” нового
УПК, которые показала нам председатель Независимого экспертно-правового
совета Мара Федоровна Полякова, кандидат юридических наук,
советник юстиции.
1) Последние годы суд присяжных действовал
в 9 регионах и рассматривал все дела областной категории.
Теперь он будет действовать повсеместно, но его сфера деятельности
резко сужена. Суд присяжных будет рассматривать только те
дела, где подсудимому угрожает смертная казнь или пожизненное
заключение.
Суд присяжных — обыкновенные люди, не испытывающие
проблем профессиональной деформации. Они и судят, как люди,
а не как юридические машины, связанные общими интересами
со следствием. Это хорошо видно, если посмотреть на статистику
оправдательных приговоров.
Вообще в демократическом мире нормой считается 20%
оправдательных приговоров. У нас эта цифра просто позорная
— 0,3% (вот где проявляется установка на ответственность
судьи за рост преступности). Однако в тех девяти регионах,
где действовали суды присяжных, оправданий гораздо больше
— как раз порядка 20%, то есть около нормы. Видимо, из-за
этой тяги к “неоправданному гуманизму” их сейчас и задвигают.
Мол, пусть только “вышку” рассматривают, раз уж у нас такая
Конституция, что без присяжных никак нельзя. Но в остальных
случаях пускай не мешают нормальному течению судебного процесса.
Кстати, по новому УПК судья единолично может давать
наказания до шести лет лишения свободы. На взгляд авторов
нового кодекса, это так мало, что можно решение доверить
одному человеку. Ну, ошибется — не велика беда, всего-то
шесть лет отсидеть.
2) Фальсификация доказательств — огромная проблема.
От следователей требуют нереальных результатов, поэтому
выживаемость следователя зависит не от его профессионализма,
а от умения фальсифицировать доказательства. Как это делается?
Чаще всего подследственного заставляют “чистосердечно признаваться”.
Если он находится в камере предварительного заключения,
это несложно. В 37-м подследственные признавались в самых
бредовых преступлениях...
Новый УПК пытается решить проблему фальсификаций
следующим образом: если обвиняемый отказывается в суде от
своих показаний, данных в отсутствии защитника, они снимаются.
А если он давал их в присутствии защитника, тогда все, тогда
не откажешься. ...Но представьте, что вы находитесь
в СИЗО, и вас мучают и пугают, требуя, чтоб на допросе в
присутствии адвоката вы дали необходимые следователю показания.
Разумеется, вы их дадите. Потому что знаете: адвокат после
допроса уйдет, а вы останетесь один на один со своими мучителями,
и они найдут способ отомстить за несговорчивость.
Еще одно “инквизиционное” нововведение: новый УПК позволяет
суду считать полноценным доказательством видеозапись “выезда
на место происшествия”. Что это значит?
Положим, вы опять же сидите в СИЗО. Вас обвиняют в
убийстве, которого вы не совершали. Обстоятельства убийства
вам известны от следователя: он вам нарисовал схему и объяснил,
как и что вы якобы делали. Пытками и угрозами вас вынуждают
во время выезда на место происшествия показать все это перед
камерой — как вы душили, резали, прятали труп. Думаете,
не покажете? Еще как покажете. Потому что иначе вас снова
начнут пытать и пугать. ...Известен случай, когда подследственного
заставили таким образом сознаться в убийстве девушки, потом
“показать”, как и где он ее убивал, а когда его стали пытать,
требуя, чтоб он показал, где спрятал труп, — он не выдержал
и покончил с собой. Буквально на следующий день девушка
вернулась домой. Оказалось, она просто куда-то уезжала,
не предупредив родственников.
3) В новом УПК не предусмотрено никаких возможностей
для стороны защиты вести свое параллельное расследование.
Со стороны обвинения доказательства собирают и прокурор,
и следователь — здесь задействована вся государственная
машина. А адвокат может только просить следователя, чтоб
тот кого-то допросил, провел экспертизу, послушал аудиозапись,
посмотрел какие-то снимки. Адвокат ходатайствует. Но никто
не обязан удовлетворять его ходатайства. Состязательность
сторон только продекларирована. Чтоб обеспечить ее на деле,
в УПК должно быть предусмотрено множество механизмов, которые
обязывали бы следователя и суд удовлетворять ходатайства
защиты. А их там нет и в помине.
* * *
Можно привести еще массу примеров, наглядно показывающих,
что новый УПК — это такая отрыжка социализма, что вообще
непонятно, зачем его разрабатывали. Взяли бы нынешний УПК,
добавили к нему несколько статей, получилось бы то же самое.
Но... экспертам и специалистам, приложившим руку к новому
УПК, не объяснишь, что работа их зряшная, никчемная. Как
не объяснишь этого заведующей библиотекой и эфэсбешникам,
бегающим с бумагами из кабинета в кабинет. Что тут ни говори,
какие доводы ни приводи — все равно не поверят, но очень
обидятся.
...Интересно, что проект “состязательного” УПК тоже
существует. Называется он “Модельный Уголовно-процессуальный
кодекс для государств — участников СНГ”, разработан еще
в начале 90-х в Институте государства и права. В 95-м году
Россия представляла его в Совет Европы, Модельный кодекс
там получил высокую оценку экспертов и был рекомендован
для принятия во всех странах бывшего СССР.
Государственная Дума тем не менее Модельным кодексом
заниматься не стала. При Комитете по законодательству депутаты
создали рабочую группу, состоящую в основном из “силовиков”,
и смастерили свой проект УПК. В июне 97-го Дума приняла
его в первом чтении, но на этом процесс приостановился.
Времена тогда были не те, что сейчас, и неосоветский УПК
не выглядел пределом мечтаний. Поэтому прежде чем запускать
проект на второе чтение, от разработчиков потребовали согласовать
текст с Модельным УПК для стран — государств СНГ. Те пообещали,
но, конечно, ничего согласовывать не стали.
В 2000 году работу над проектом УПК возобновил новый
депутатский корпус. Теперь уже никто не стеснялся того,
что проект противоречит Конституции, не соответствует международным
обязательствам России и по сути представляет собой перепев
старого УПК, который отвечал запросам авторитарного режима,
но никак не отвечает запросам демократического. Депутат
Елена Мизулина, возглавившая работу, объявила, что будет
ориентироваться не на общественность и правозащитников,
а на позицию силовых ведомств, потому что именно их сотрудникам
предстоит применять нормы нового УПК.
Но что значит — “ориентироваться на позицию силовых
ведомств”? Кто там трудится, в этих ведомствах? Минимум
честных профессионалов, которых никогда не пустят вперед
генералы с жирными загривками. Халтурщики, фальсификаторы
и просто некомпетентные люди, мучающиеся от своей некомпетентности.
“Действенное ядро”, выполняющее заказы за деньги. ...Выходит,
вот на эту компанию и ориентирован новый УПК? Выходит, для
них его смастерили — чтоб им легче и удобнее было работать?
Чтобы правоохранительные органы (и прочие государственные
институты) нормально функционировали и занимались своим
делом, нужно, чтоб у людей, которые там трудятся, выпрямились
искривленные социализмом представления о своей работе и
собственном предназначении.
Чтоб выпрямить представления — нужны современные “прямые”
законы. Однако законы такие принять невозможно, потому что
разрабатывают и принимают их люди с искривленными представлениями.
Получается, выхода нет. Засада, куда ни глянь.
|
|
|
"Московский
Комсомолец", 14
июня 2001
|
 |
