В.Кара-Мурза― Сегодня гость нашей студии — член Московской Хельсинкской группы Валерий Борщёв. Добрый вечер, Валерий Васильевич. Считаете ли вы Таганские тупики соразмерными объектами для увековечивания имени Владимира Высоцкого?
В.Борщёв― То, что надо увековечить память Владимира Высоцкого — вне всякого сомнения. То, что выбрана Таганка — это естественно. Какая улица — это действительно тема для дискуссий. Некоторые считают, что это не лучший вариант — эти улицы, тупики. Предлагали заменить Марксистскую. Она уж явно ни к селу, ни к городу на Таганке, уж поменять её и дать ей имя Высоцкого было бы намного лучше. Но сам факт, что наконец-таки будет таким образом увековечено имя Высоцкого — это факт отрадный. Я знал Владимира Высоцкого. Я ему обязан. Он мне помог в трудную минуту.
Я был журналист. Потом в 1978 году вышел из партии. Когда выходили из партии, это или психушка, или лагерь был. У меня был волчий билет, меня никуда не брали на работу. То есть вначале Игорь Клямкин устроил меня к себе в журнал, но потом донесли: «Какого зверя ты приютил? Ни в коем случае». Он говорит: «Старик, извини». А тогда нельзя было не работать. Потому что тогда был закон о тунеядстве — если не работаешь, тебя могли посадить. А поскольку я ещё занимался, такой, диссидентской деятельностью, то мне надо было… Правовой статус должен быть нормальный. И вот, я тогда… Мы были дружны с Валерием Золотухиным. Я попросил его помочь. И они вместе с Высоцким пошли к Любимову, что, вот, надо взять Борщёва на работу пожарным. А я попросился пожарным. Любимов говорит: «Зачем пожарным? Давай в литературный отдел». «Нет-нет, вы что. Это утверждает отдел культуры. Тут так же на него выйдут. Нет, ему нужно, такое, спокойное место пожарного». И так с помощью Высоцкого и Золотухина меня взяли в Театр на Таганке пожарным. Я горжусь записью в трудовой книжке. У меня записано «Завотделом, член редколлегии». А рядом «Пожарный в Театре на Таганке».
Поэтому я действительно очень обязан Высоцкому. Ребята действительно вели себя достойно, когда 8 февраля 1980 года начались олимпийские посадки. И пришли за мной. Меня, к счастью, не было дома. Меня предупредили. Мне надо было срочно увольняться. Я пошёл в театр, написал заявление, передал Валере, передал костюм. Выдавали, как пожарному. Дал ему этот костюм. И исчез. Потом туда, естественно, пришли из КГБ и из отдела кадров, спрашивали Высоцкого и Золотухина: «Что это ваш подопечный наделал, что приходит КГБ интересоваться?» Ребята были стойкие, держали. Высоцкий не был диссидентом. Он, в общем-то, был прекрасный поэт, прекрасный бард, великий актёр. Но эта солидарность, о которой я говорил — она чрезвычайно важна. То есть это момент, когда объединялись мыслящие люди, люди единых позиций, не зависимо от того, где и как они были.
А то, что Высоцкий действительно выражал состояние людей, ищущих пути, болью чувствующих… Понимаете, тогда пели разные песни. Кто-то пел «Вы полагаете, это будет носиться, я полагаю, это следует шить». Это одна категория пела. А кто-то пел: «Нет, ребята, всё не так. Всё не так, ребята». Мне были ближе те, кто пел Высоцкого «Всё не так, ребята». Высоцкий отражал настроение этой публики. Мне повезло, когда я был пожарным, я практически все просмотрел на балконе спектакли. И дух захватывало. Это актёр на нерве. Это актёр боли. И боль не актёрская, не театральная. Он умел заражать, когда весь зал переживал и эта боль сообщалась. Это какой-то удивительный талант — талант передать боль. Ещё, что удивительно… Может быть, Сергей Есенин был таким. Это поэт, который принадлежал огромному слою людей. Потому что всё-таки Галич, Окуджава — это были интеллигентские барды. А Высоцкий был всенародный бард. И его роль, конечно, в том, что произошло в нашей стране — те изменения огромные… Недостаточно исследований. Я бы всё-таки призвал наших исследователей рассмотреть, как это влияло, как влияло его творчество. Несомненно, влияло. Несомненно. Поэтому, конечно, улица Высоцкого в Москве должна быть.
В.Кара-Мурза― 21 год назад после двадцатилетнего изгнания в Россию вернулся Александр Солженицын. 27 мая 1994 года он прилетел из США в Магадан, а затем поездом из Владивостока проехал через всю страну и был торжественно встречен в столице. К тому времени на родине были опубликованы многие его доселе запрещённые произведения, а за 4 года до этого программная статья «Как нам обустроить Россию?», во многом утратившая актуальность с распадом СССР. Не считает себя равноправным критиком нобелевского лауреата журналист Максим Шевченко:
— Про такого великого человека мне трудно говорить, что он запоздал что-либо сделать. У него есть свои какие-то параметры его движения по жизни. Я не думаю, что, во-первых, ему тут особо были рады, прямо скажем. Потому что он-то был опасен, очень опасен для них всех. «Архипелаг ГУЛАГ» — это был главный удар по системе, который был нанесён в интеллектуальном пространстве. Он приехал. Отлично. Я был очень рад тогда его приезду. Мне довелось с Александром Исаевичем поговорить. Я, честно говоря, всю жизнь помню этот длительный разговор, которым он меня удостоил когда-то.
В.Кара-Мурза― Ещё при Горбачёве Солженицын был восстановлен в советском гражданстве, против него было прекращено уголовное дело. А в декабре 1990 он был удостоен государственной премии России за «Архипелаг ГУЛАГ». Солженицын выбрал не лучшую эпоху для возвращения, считает историк Николай Сванидзе:
— Если бы Александр Исаевич вернулся раньше, при советской власти, как вернулся из ссылки Андрей Дмитриевич Сахаров, или если бы Александр Исаевич Солженицын вернулся позже, сегодня, это бы произвело впечатление, царство ему небесное. Но он вернулся тогда, когда это не могло произвести впечатления, потому что фактически уже всё то, что он говорил в своих произведениях, всё, что он говорил как публицист, как политический философ, как гуманист, как патриот — это всё уже на разные лады много раз переговаривалось у нас, проговаривалось. И уже сама политика ушла дальше, чем даже он планировал, к этому времени. Потом начался реверс, отход обратно. А он попал как раз в ту ситуацию, когда он был наименее интересен для страны.
В.Кара-Мурза― Многочисленные переиздания и экранизации творений великого гуманиста, и даже их включение в школьную программу всё же незаслуженно оставляют их на периферии общественной дискуссии. Возвращение автора «Одного дня Ивана Денисовича» было запоздалым, считает депутат Дмитрий Гудков:
— Конечно, запоздалое. Но просто тогда, в тот период, не было, наверное, какой-то другой возможности вернуться. Потому что только в начале 90'х появилась возможность свободно выражать свою точку зрения. И то ещё, как вы помните, до 1993 года неизвестно было, будет ли реванш или нет. Как раз расстрел Парламента, наверное, был той чертой… Я не поддерживаю расстрел Парламента, безусловно, но когда это произошло, многим тогда показалось, что процессы необратимы.
В.Кара-Мурза― Население России не рискнуло последовать за новоявленным пастырем, считает политик Владимир Семаго:
— Я не думаю, что от его приезда или неприезда могло кардинально что-то измениться. Скорее всего, другое: изменилось отношение к нему. Он ведь мог говорить своим очень серьёзным, так сказать, суровым языком и из-за границы. От этого бы, наверное, сила его слов была бы не меньше. Но он стал неудобен в какой-то момент со своими высказываниями. Поэтому я думаю, что некая полоса забвения, наступившая в сознании нашей страны, в коллективном сознании, она, наверное, вполне закономерна. Он перестал быть удобен тому курсу, который мы выбрали.
В.Кара-Мурза― Писатель жил в созданном им самим мире, убеждён журналист Айдер Муждабаев:
— Мне кажется, он немножко, Александр Исаевич, это моё личное мнение, он — такая, глыба, о которой не мне рассуждать, но просто мне кажется, что он не совсем понял даже, в какую страну он вернулся. Для меня стало очевидным, когда я прочёл его знаменитую статью «Как нам обустроить Россию». Она, конечно… В ней были вещи, которые в моём понимании тогдашнего молодого человека немножко не стыковались с тем, что я видел вокруг, какие перемены я наблюдал. Писатель — на то и писатель, чтобы, видимо, иметь какое-то немножко идеалистическое представление о том, о чём он пишет. Конечно, ничего из этого не сбылось, наверное, и не могло сбыться. Но всё равно Солженицын — это, конечно, глыбище. Я помню его приезд и я помню этот поезд, который ехал из Владивостока, по-моему, в Москву. Конечно, это было несравнимо. Конечно, Сахаров, наверное… Было более громкое освобождение Сахарова, потому что Сахаров пришёл в политику сразу, моментально — это Съезд народных депутатов и так далее, где он был просто лидером и, таким, гуру. А у Солженицына, конечно, несколько другое было возвращение, но тоже весьма значимое для того времени. А потом, мне кажется, влияние Солженицына стало значительно снижаться уже.
В.Кара-Мурза― Напомню, что сегодня гость нашей студии — правозащитник Валерий Борщёв. Валерий Васильевич, в мае 1994 года Солженицын приехал из эмиграции. Ощущалась ли запоздалость его приезда?
В.Борщёв― Конечно, если честно, мы Александра Исаевича ждали раньше. Я-то с ним был знаком, я с ним переписывался, когда ещё он был в Америке. Я ему писал всё, что происходит. Когда меня избрали депутатом, я ему написал, что я стал депутатом, членом Президиума советов и создал в Моссовете Комиссию по свободе совести, вероисповедания, милосердии, благотворительности. Он мне прислал огромное письмо, где поздравил, что я стал депутатом, что эта комиссия — это очень важное дело, очень нужное. Мы надеялись, что он вот-вот приедет — 1990, 1991, особенно после Путча. Потому что был Ростропович. Я как раз был у Белого дома, пришёл Ростропович, я его проводил в Белый дом. Логично было бы, чтобы Александр Исаевич в этот момент был с нами. Но у него были другие планы, ему надо было закончить свои дела литературно. Жаль, конечно. Потому что я думаю, что если бы он был, может быть, многое пошло бы иначе, многое мы могли бы предотвратить. Может быть, даже не было бы 1993 года. Я не исключаю, что присутствие Солженицына смогло бы предотвратить этот путч Руцкого и иже с ним. Он мог на них повлиять. Может быть, мы бы каких-то других вещей избежали…
Понимаете, потому что… Александр Исаевич, как и Андрей Дмитриевич Сахаров, при всём их разнообразии позиций, при всём том, что они полемизировали друг с другом, у них была, как у всех нас, одна единственная общая позиция. Эту позицию сформулировал хорошо Сергей Адамович Ковалёв. Он назвал это политическим идеализмом. Это его термин. И противопоставление Realpolitik. Realpolitik себя скомпрометировала во всём мире, она себя исчерпала. Невозможно идти по пути Realpolitik. Правозащитное движение России — и Сахаров, и Солженицын — разрабатывали это направление. Каждый по-своему, у каждого были свои акценты, но, тем не менее, это был тот общий путь, по которому мы шли. Было предложение формирования новой политической системы. Интересно: Солженицын, уже, правда, будучи в России, получил большую премию французской Академии моральных и политических наук. Есть такая академия. Выступали, он говорил: «Много говорят о том, должна ли политика быть нравственной. Большинство считает, что это невозможно, забывает, что только нравственная политика даёт добрые плоды в дальней перспективе. Конечно, перенос нравственных мерок с отдельного человека на крупную партию, на государство не может быть проведён адекватно, но и не может быть пренебрежён». Это главная позиция и Солженицына, и Сахарова — правозащитного движения. Вы знаете, сейчас только единственная партия — это «Яблоко», которая продолжает эту линию. У нас на политкомитете было принято прекрасное решение, где было заявлено, что это решение — как продолжение позиции Сергея Адамовича Ковалёва (он тоже член политкомитета партии «Яблоко»), где именно продолжается эта линия — об исчерпанности Realpolitik, то есть продолжение позиции Сахарова-Солженицына. К сожалению, в нашем обществе нет достаточного интереса к этому.
Было очень интересное интервью Ксении Собчак с Адамом Михником, она говорит: «Вот у нас нет моральных авторитетов. Я давно слышу этот стон, что нет моральных авторитетов». Адам Михник совершенно резонно говорит: «Как это нет? У вас гигант. Не просто моральный авторитет, а гигант, моральный авторитет — Сергей Адамович Ковалёв!» И Ксения Анатольевна несколько замешкалась: «Да, но его влияние…» Причём здесь влияние? Вы что, думаете, у Сахарова было большое влияние в советские времена? Да никакого влияния, кроме той узкой группы, которую мы сказали, не было. Но главное, что для той узкой группы это было влияние. Так что и сейчас Сергей Адамович Ковалёв, конечно же, для нас моральный авторитет. Он, конечно же, определяет…
Мы с ним дружны. Он охотник. Я часто с ним езжу на охоту. Я сам не стреляю, моя миссия — отследить лёт уток. Но наши дискуссии на этих охотничьих вылазках — это для меня богатейшая школа, понимаете? То есть то, что Ксения Анатольевна так сетует, что нет влияния — это уже вина общества. У вас такой современник! Или Людмила Михайловна Алексеева — это же тоже моральный авторитет. Понимаете, мы, по-моему, недооцениваем тот потенциал, который мы у себя имеем. Поэтому надо вспомнить Александра Исаевича Солженицына, надо вспомнить Андрея Дмитриевича Сахарова, и вспомнить, что есть продолжатели их дела. Это Сергей Адамович Ковалёв и Людмила Михайловна Алексеева.
В.Кара-Мурза― На минувшей неделе в список некоммерческих организаций, выполняющих функции иностранного агента, включён фонд «Династия» Дмитрия Земина. Факты соответствия «Династии» признакам агента установлены при проведении плановых проверок, сказано в сообщении Министерства юстиции. В нём утверждается, что Земин вместе со своими заокеанскими друзьями оказывал финансовую поддержку многим российским оппозиционным лидерам, в том числе Алексею Навальному и Борису Немцову. Гордость за полученный статус должен испытать бизнесмен, по мнению журналиста Максима Шевченко:
— По-моему, он должен наоборот радоваться. Когда тебя записывают в подозрительные, это наоборот, как говорится, ты всё правильно делаешь. Он хотел быть и комильфо, тогда пускай вступает в «Единую Россию» или в «Народный фронт», и у него всё будет волшебно.
В.Кара-Мурза― Фонд «Династия» был создан основателем «Вымпелкома» в 2002 году. В 2014 бюджет программ фонда составлял 352 миллиона рублей. «Династия» является одним из частных спонсоров проектов в области науки и образования в России. Предприниматель вправе оскорбиться, уверен журналист Айдер Муждабаев:
— Я думаю, что для Дмитрия Земина, как для человека зрелого, очень взрослого, повидавшего и пожившего в СССР, конечно, это оскорбительно. Я-то считаю, что если современная наша власть кого-то называет иностранным агентом, это звучит как комплимент. Но я думаю, что ему так не кажется. И для него это всё-таки оскорбительно. А главное, знаете, когда человек делает всё хорошее другому человеку и вдруг от него слышит: «Ах ты гад» и так далее. Так и Дмитрий Земин. Он делал всё хорошее, что… Там не во что бросить камень, из того что он делал. И вдруг страна ему: «На тебе, ты агент». Конечно, обидно. Тем более, что человек прожив долгую жизнь заслужил от России всё-таки наград, от Российского государства, а не титула, пусть даже и такого умозрительного и полу-, какого-то, юмористического, как он для меня сейчас звучит. Но почему-то я не увидел Дмитрия Земина среди награждённых в Кремлёвском Дворце съездов, я увидел там других людей. А он почему-то оказался в статусе близком к иностранному агенту.
В.Кара-Мурза― Напомню, что наш гость — правозащитник Валерий Борщёв. Валерий Васильевич, как вы оцениваете включение фонда «Династия» в список «иностранных агентов»?
В.Борщёв― Вы знаете, настолько омерзителен этот закон «Об „иностранных агентах“, откровенный в своём цинизме, направленный на уничтожение гражданского общества, что его создать и его воплотить, что называется, бог шельму метит. Он их наказал. Потому что, применив этот закон к Дмитрию Земину, они просто обнаружили полную свою заведомую, такую, задачу уничтожения всего, что не укладывается в их рамки — всё, что неподвластно, всё, что имеет некий самостоятельный характер. Земин самостоятелен. Он действительно поддерживает мыслящих учёных, мыслящих людей. Он поддерживает образование, науку. И они даже не подумали о той абсурдной вещи, что какой иностранный агент, если он на свои деньги… Деньги-то не иностранные, деньги-то его. Мало ли из каких банков они передаются. Главное же, что не иностранные деньги. В законе, кстати, не сказано, с каких банков. В законе сказано, что иностранные. Они полностью проявили себя и, я считаю, потерпели поражение и опозорились. Благодаря истории с Земиным показана полная абсурдность, полная аморальность, полная чудовищность этого закона.
Меня восхищает поведение Земина. Это такое достоинство, где он говорит: „Я не буду это оспаривать, я просто закрою фонд“. Правильно. Мы должны благодарить этого человека. У нас все покупают бизнесмены футбольные клубы — это считается престижным. А поддерживать науку, образование как-то мало кто спешит. А тут человек вкладывает огромные деньги в то, чтобы интеллектуальный потенциал страны вырос. Чтобы наши учёные не уезжали. Это же позор, когда наши российские учёные уезжают и, будучи уже гражданами Америки, получают Нобелевскую премию. Это стыд и срам. Как мы не дорожим талантами, мы их теряем, выдавливаем. Земин делал всё, чтобы это не происходило, чтобы остановить этот поток, чтобы сохранить этот потенциал.
Власть, значит, что? Власть против того, что он делает? Власть поддерживает выдавливание талантливых людей? Власть не хочет развития науки и образования? Вопрос стоит именно так. Именно так. Для неё это не приоритет? Если бы Земин купил футбольный клуб, его бы не стали… А он поддерживает науку, он поддерживает образование. Я низко кланяюсь перед Земиным. Ведёт он себя достойно. Не надо обжаловать. Пусть они извинятся и пусть снимут того чиновника, который принял это решение. Это антигосударственное, антироссийское, антиобщественное решение.
В.Кара-Мурза― Напомню, что наш гость — правозащитник Валерий Васильевич Борщёв. Валерий Васильевич, в мае 1989 года открылся первый Съезд народных депутатов СССР. Как он изменил общественную атмосферу в нашей стране?
В.Борщёв― Это было прекрасное время. Это время было такого подъёма общественного, который больше никогда не повторялся, я даже не знаю, повторится ли он когда либо. Я был на митингах в Лужниках. Там был миллион людей, а то и больше. Мы там собирали свои группы, правозащитники — я, отец Глеб Якунин. Мы с Андреем Дмитриевичем Сахаровым там всегда рядом стояли и выступали. Потом был митинг на Манежной площади. Там тоже выступали. Знаете, я как сейчас помню, когда я выступал перед аудиторией миллион человек, дух захватывало. Это фантастика. Никто не поверит, что это было. Это было. Этот подъём, эти выборы — они всколыхнули народ. Мы, диссиденты, одно время не могли определиться, как относиться к этим выборам — участвовать, не участвовать. И многие не участвовали.
Но я был ЦДЛ, там проводили собрание, там Олег Орлов. Я предложил Глеба Якунина. Они записали. Я позвонил отцу Глебу и говорю: „Отец Глеб, я тебя записал в кандидаты“. „Да ты что?“ „Ну ладно“ — говорю — „Давай“. И завязалось. Потом я пошёл к Андрею Дмитриевичу Сахарову, сказал, что Глеба Якунина выдвинули в кандидаты, дайте рекомендацию, а он говорит: „Вы-то что не идёте в депутаты?“ „Вы знаете, у нас какая-то такая вот… Непонятность“. „Сергей Адамович-то идёт. Он же вам близок?“ Сергей Адамович — это мой друг, конечно. И он убедил меня тоже пойти в депутаты. Но я опоздал на этот… Я потом избрался в депутаты Моссовета. Но вот этот подъём 89'х годов всколыхнул общество и он действительно… Если раньше такая гражданская активная группа была небольшая — правозащитники, диссиденты. То это было массовое движение, просто массовое. Мы понимали друг друга. Это были разные слои — интеллигенция, рабочие, студенты. То есть какое единение нации. То есть люди отказывались от этой системы, которая существовала в стране 70 лет. Они чувствовали её пагубность. Они чувствовали, что надо от неё отказаться абсолютно. Они хотели нового. Какое новое — это отдельный вопрос. Это шли дискуссии.
Тогда, кстати, возникла „Демократическая Россия“, наше объединение, наш координационный совет собирался. Но когда шли репортажи из Верховного совета, мы, затаив дыхание, слушали выступления Андрея Дмитриевича, Юрия Афанасьева и Попова. Это знаменитое Афанасьева: „Вы, агрессивно-послушное большинство“ — оно сразу стало крылатым, оно было как приговор. Да, наверное, москвичи, вот этот миллион москвичей, приходящих на площади, были меньшинство. Агрессивное большинство было большое, больше намного. Но случилось так в истории, это хороший урок, оптимистичный урок, когда это меньшинство определяло процесс развития страны. Конечно, меньшинство. Конечно, я ездил по стране, и такого подъёма не было в других городах. Но вот это агрессивное послушное большинство притихло. И когда зашикивали Андрея Дмитриевича Сахарова, когда он выступал… Все, конечно, были у телевизора и все были на стороне Андрея Дмитриевича. Это был переломный момент, переломный момент в сознании.
Немногое удалось этому Съезду народных депутатов. Но удалось главное — отменили 6 статью, а это была ключевая позиция. Она была главной позицией. Вокруг неё скрижали скрестились. И победили. Это была отправная точка для преобразования страны, для отказа от коммунизма. И появились люди, молодые люди, я их раньше не знал, они, как бы, не были в нашем диссидентском движении. Но они появились. И это был большой шанс у России стать действительно новым демократическим государством. Что-то было использовано, но очень-очень многое, к сожалению, не было использовано. И сегодня нам надо вернуться к анализу этого времени, посмотреть, где наши ошибки, посмотреть тот потенциал, какой был, и почему он не был использован, и подумать, как мы должны сегодня использовать те возможности, которые раньше мы пропустили. Мы многое пропустили. Но этот опыт, когда на московских площадях, на митингах был миллион человек и этот миллион шёл по улицам — это должно у нас остаться в памяти. Это даёт надежды, что не всё потеряно.
В.Кара-Мурза― Напомню, что наш гость — правозащитник Валерий Борщёв. Как, по-вашему, Валерий Васильевич, ощущается ли нежелание следствия искать заказчиков убийства Бориса Немцова?
В.Борщёв― Честно говоря, у нас сразу было подозрение, что заказчика-то и не найдут. То есть чеченский след понятен. Надо сначала его отработать, найти этих людей и то, что определили подозреваемого заказчика — это хорошо, это достоинство следствия. Но то, что дали возможность ему скрыться и приехали, когда он уже уехал — это сразу вызвало настороженность. Знаете, следственный комитет может хорошо работать и когда им нужно, они приходят в самый неожиданный момент, в самое неожиданное время, застают врасплох и когда надо, кого надо они застают. А тут они не застали. Тут они проморгали. Это сразу вызвало подозрение, что не очень-то качественно работают и не очень-то большое желание было у них, видимо, его найти. А уж когда сменили следователя, это подозрение усилилось. Слава богу, что протест этого нашего обвиняемого отклонили и его показания остались в силе. Было и такое подозрение, что теперь всё, дезавуируют его показания и спустят на тормоза. Но то, что ограничатся, наверное, только этими фигурантами, которые сегодня сидят в Лефортово — такое подозрение есть.
Не будут искать заказчика. Мы уже научены горьким опытом. Нашли заказчика Анны Политковской? Нет. Нашли заказчика Галины Старовойтовой? Тоже нет. Так что иллюзий здесь мы не питали. Это просто ещё раз укрепляет мысль, что государство не заинтересовано в правовой системе, в сохранении права, защите граждан и, уж тем более, защиты тех граждан, которые выступают с критикой властей, с критикой государства, что рождает, естественно, подозрение: а не с одобрения ли властей совершаются эти убийства? Логично. Так вот, чтобы не было подозрений, доведите до конца. Найдите заказчиков. Доведите процесс. Покажите, кто это. Понятно, что это не этот гражданин, который сейчас сидит и не его сподвижники всё это дело организовали. Понятно, что это дело разрабатывалось на более высоком уровне. На каком? Покажите. А так власть укрепляет в подозрении и недоверии к ней, к власти. Почему она покрывает? Это значит, что она покрывает этих преступников. Почему она не даёт до конца раскрыть? Если это так, значит, никто не застрахован, что завтра с ним может повториться трагедия, которая случилась с Борисом Немцовым.
В.Кара-Мурза― Большое вам спасибо за участие в нашей сегодняшней программе. Напомню, что гостем нашей студии был правозащитник Валерий Борщёв. Это все о главных новостях уходящих 7 дней. Вы слушали программу „Грани недели“ на волнах радиостанции „Эхо Москвы“. В студии работал Владимир Кара-Мурза. Всего вам доброго.
