Трудно быть в одно и то же время зрителем и участником той великой пьесы, которую сейчас дает история. И однако, это делать приходится. И делая это, приходится отметить новый этап в процессе революции. Этап ее спада. Невесело констатировать такой факт, но ничего не поделаешь, ибо такова действительность. Месяца два тому назад я писал, что всякая революция проходит через три основных этапа: первый - этап подъема, этап ее начала и роста, второй, наступающий после первого - этап обратного поворота революционного маятника. Раскачнувшись влево и достигнув максимального отклонения, революционный маятник начинает ползти обратно. Третий этап - этап окончательного установления общественного равновесия, закрепления того нового порядка, который представляет среднюю равнодействующую между старым режимом и тем положением революционного маятника, который является максимальным его отклонением влево. В зависимости от ряда условий это окончательное положение общественного равновесия бывает ближе то к последнему, то к первому пункту. Чаще всего, однако, бывает последнее.

Те же этапы, по-видимому, суждено пройти и русской революции. История не знает привилегий и заставляет все страны и народы проходить в общем один и тот же стаж. И русская революция с добросовестностью послушного ученика этот стаж проходит. Был первый этап. Революционный маятник безудержно полетел влево, ликвидируя в своем полете все остатки старого режима и человеческой несвободы.

Снесена была монархия и заменена фактической республикой. Больше того. Снесена была всякая власть. Республика не исключает сильной власти. У нас же не было почти никакой. Снесены были всяческие ограничения свобод. Установлены были такие пределы личных прав человека и гражданина, каких не знала ни одна страна. Принудительная основа общественного порядка заменена была основой, покоящейся на доброй воле, на полной свободе говорить, действовать и поступать, как кому заблагорассудится. Уничтожено было неравенство всех форм и видов: и сословное, и религиозное, и национальное. Амнистированы были и политические, и уголовные преступники. Отменена была смертная казнь.

Снесены были всякие принудительные ограничения не только граждан, но и военной части общества. Старая дисциплина была уничтожена в корне. Ее основы - разрушены.

В итоге тут и там с человека были сняты все принудительные путы. Каждый оказался свободным от них. Всякий в своих словах, мыслях, поступках оказался предоставленным своей совести, своей воле и своему разумению.

Маятник революции летел вверх и сносил одну принудительную преграду за другой.

И люди, еще вчера носившие на себе цепи самодержавного рабства, еще вчера покорно гнувшие шею перед тяжестью всяческих ограничений и бесправия, еще вчера безропотно тянувшие тяжелую колымагу старого режима, почувствовав свободу, возможность сбросить этот гнетущий груз, стали разрывать одну цепь за другой, сметать одну преграду за другой, сбрасывать одно ограничение за другим.

Люди опьянели от свободы. И, опьянев, заговорили кто что хочет, делали, кому что заблагорассудится. Вспыхнули тысячи аппетитов. Появились тысячи сепаратизмов. Каждый аппетит заявлял себя суверенным. Каждый требовал удовлетворения. Ни один не хотел знать, уместно ли в данный момент его требование или нет; вредно ли оно для того целого, частью которого он является, или нет.

Всякий требовал, требовал и требовал. Требуя и добиваясь осуществления своих желаний, растаскивал, распылял общий фонд революции, ослаблял ее силы и в итоге... все, вместе взятые, этот фонд растащили. Революцию распылили... Революцию истощили...

Теперь фонд живых сил революции истощен. До последнего момента у нее хватало еще энтузиазма, внутреннего благородства, великодушной снисходительности и всепрощающей кротости ко всем, кто тратил ее силы. Вместо наказания виновных до сих пор революция прощала. Вместо грозного окрика революция увещевала. Вместо расправы революция апеллировала к высоким мотивам. Вместо принудительного усмирения революция защищала свободу каждого поступать и действовать по своему усмотрению. До сих пор ее живой силы хватало на это...

Теперь - она иссякла. Маятник революции дрогнул. Он уже не ползет вверх. Напротив, он начинает стремительно лететь вниз.

Повторяется в сотый раз то, что сотни раз уже было в истории. Как и у нас, во всякой большой революции маятник последней сначала резко раскачивался влево. Разве не то же было и во время Французской революции? Разве и здесь, в ее первые медовые месяцы, не были снесены всякие ограничения свободы? Декларация прав человека и гражданина, полная свобода совести, слова, печати, собраний, союзов, уничтожение всякого неравенства, попытки отмены смертной казни (предложения Лен. Сен-Фаржо и Кондорсэ) и т. д., и т. д.- все это было и во Французской революции. И как скоро все это пошло там насмарку, шаг за шагом появлялись ограничения, росли, множились, и в итоге свободу, как основу порядка, заменили принуждением, неограниченные конституционные гарантии превратили в весьма скромную и в весьма стеснительную свободу слова, печати, союзов, собраний и т. д. Снисхождение и прощение заменили террором. Бездейственную власть - диктатурой.

В меньшем масштабе и не столь резко, но то же происходило почти во всех революциях.

То же происходит и у нас.

Весна и стремительный полет революции влево кончились. Она начинает ощетиниваться. Она берется за орудие принуждения. Она начинает отбирать обратно то, что она же сама дала. Неважно, кто это делает. Социологу не интересно, чьими руками совершается это обратное отбирание даров революции. Ему важно лишь, что это так.

До сих пор мы имели безвластие - с одной стороны, и полную свободу гражданина - с другой. Теперь это состояние исчезло. На место безвластия объявлено правительство с неограниченными полномочиями. Использует ли эти полномочия данное Временное правительство или другое - это неважно. Для меня несомненно лишь одно, что кто-то их использует.

Тон правительственных актов начинает резко меняться. Ноты снисхождения, длинные и благородные слова увещания слышатся в этих актах реже и реже. Место их занимают краткие, ясные и решительные ноты приказа, слова повеления.

Неограниченная свобода личных прав уже исчезла. Введены ограничения. Кривая арестов резко ползет кверху. Начинают закрываться газеты. Воспрещаются определенные виды агитации. То, что еще недавно допускалось, начинает преследоваться. На улицах меньше говорящих толп. Лица серьезные. Жесты резче. Слова - скромные. Призывы - умеренные.

Голоса крайних левых делаются глуше. Голоса правых громче, смелее, призывы их решительнее.

При конфликтах и эксцессах место слов занимают действия, действия лиц, вооруженных штыками и ружьями. Аргументы логики заменяются аргументами приказов и выполняющих их вооруженных сил.

Место гарантий, которые ограничили права любого агента власти, занимают "неограниченные полномочия" последних. Раз даны "неограниченные полномочия" - о гарантиях речи быть не может.

Шаг за шагом революция начинает идти обратно и отнимать то, что она же щедрой рукой бросила в первые весенние месяцы своего расцвета. Фонд ее живых сил растащили. Он исчерпан. И в силу законов необходимости она прибегает к иным средствам.

Начинается ее трагедия, величайшая из всех трагедий, когда-либо кем-либо написанных. Она принуждена отбирать то, что сама дарила, разрушать то, что сама создала. И эта трагедия, как эхо, в тысячах душ откликнется тысячами личных трагедий. Трагедий, заключающихся в том, что это самоограничение революции тысячи революционеров принуждены будут делать собственными руками. Тысячи лиц силою рока обязаны будут отрицать то, что утверждали, вводить меры, которые им противны, прибегать к средствам, которые они отрицают.

Как яркое проявление такой трагедии можно указать на фактическое введение недавно отмененной смертной казни. Она уже введена на фронтах. Ряду лиц дано право применять расстрел. О том же ходатайствует и ряд комиссаров. Во вчерашних газетах появилось ходатайство Б. Савинкова и др. о предоставлении им такого права. Это ли не трагедия? Революционер, взявший на себя великий крест террора во имя уничтожения смертной казни, автор "Коня бледного", человек, как и тысячи других лиц, после отмены смертной казни со вздохом облегчения сказавший "ныне отпущаеши", волею судьбы снова принужден взяться за это страшное орудие и принужден ходатайствовать о предоставлении ему такого права.

"Я, Борис Савинков, бывший комиссар 7-й армии и мой помощник Владимир Гобечиа привели 7-ю армию в состояние, которое дало возможность наступать. Герои пали в бою, и армия, увлеченная ими, сражалась доблестно, а теперь их нет и она бежит. Как я отвечу за пролитую кровь, если не потребую, чтобы немедленно были введены с железной решимостью в армии порядок и дисциплина, которые не позволили бы малодушным безнаказанно по своей воле оставлять позиции, открывать фронт, губить этим целые части и товарищей, верных долгу, покрывая незабываемым срамом революцию и страну. Выбора не дано: смертная казнь тем, кто отказывается рисковать своею жизнью для родины за землю и волю".

"Выбора не дано: смертная казнь тем... " Один ли он, кому поставлена такая дилемма? Не перед ней ли стоит и А. Ф. Керенский, и Церетели, и все Временное правительство? Не перед ней ли стоят сотни тысяч тех, кто был и остается истинным противником смертной казни? И что всего трагичнее, как и Савинков, все они обязаны будут сказать "да", все они скажут: иного выхода нет. Можно ли представить себе большую трагедию?

Можно ли изобрести более яркое доказательство поворота революции? Можно ли еще сомневаться в том, что этот поворот наступил? Революция поистине начала отбирать то, что она дала.

Значит ли все сказанное, что революция погибла? Означает ли все это, что остается для каждого один путь - путь безвольного предоставления естественному ходу вещей, путь сидения "сложа руки"? Нет, не значит.

Все указанное говорит лишь о том, что предоставленная революцией свобода оказалась доступной для значительной части общества. Вместо употребления этой свободы эта часть злоупотребила ею. Вместо укрепления революции она подрывала ее. Вместо порядка свободы она установила беспорядок анархии.

В силу этого во имя собственного спасения революция принуждена самоограничить себя и объем своих завоеваний. Проявлением этой самозащиты и являются констатируемые факты. Там, где нападающего на революцию не останавливает сила убеждения, место последнего должна заменять сила принуждения. Революция к этому приступила. Отсюда понятно, почему революция "ощетинилась".