Последний день пребывания в Пушкинских Горах начался с прогулки по поселку. Промтоварный магазин, единственный на весь поселок, совершенно пуст, а то, что там продается, трудно назвать товарами. Продавцы скорее охраняют помещение, нежели торгуют. Одежду пушкиногорцы если и покупают, то где-то в другом месте. Большое по здешним масштабам двухэтажное здание, со множеством подсобных и складских помещений, наверняка имеется подвал - простаивает без какой-либо пользы. А ведь его надо убирать, охранять, содержать в исправности коммуникации, зимой отапливать, а продавцам платить хоть какую-то зарплату.

Хозяйственный магазин, расположенный за промтоварным, и вовсе закрыт на ремонт. Здесь же, у магазина, находятся два киоска с известным всей стране набором: несколько видов импортного печенья, разновидности сникерса, жевательные резинки, да еще спиртное - ярко-красного и зеленого цветов. В одном из киосков торгует темноволосая симпатичная девушка- Юля. Недавно закончила институт. По специальности - экономист, но поскольку работы в поселке нет, то свою "работу" в киоске она считает удачей. Юля настороженно отнеслась к моим вопросам и поэтому выяснить большее не удалось. В киоске рядом - такая же милая пушкиногорка. Когда наскучит сидеть в одиночестве, девушки на какое-то время сходятся. Тогда они щелкают семечки, разговаривают между собой или с редким покупателем. Что они делают в свободное время - неизвестно. Возможно, прохаживаются по поселку, взявшись под руку...

Дом культуры, в котором проходят дискотеки и демонстрируются кинофильмы, также закрыт. Напротив этого ДК - черный бюст, занесенный снегом и вообще заброшенный. Кому бюст? А.С.Пушкину.

Рядом с ДК находится местное отделение милиции. Перед зданием некоторое оживление. Кто-то заходит, выходит и даже приезжает на машинах.

Находившемуся под надзором Пушкину приходилось ездить в Опочку, где располагалась контролирующая его жандармерия. Теперь благодаря Александру Сергеевичу правоохранительное учреждение располагается в поселке, и опальному поэту сейчас бы ездить далеко не пришлось.

Спустя минуту я уже сидел в небольшой приемной начальника районного отделения милиции, дожидаясь встречи с ним. Секретарем в приемной работает Настя. Но это для меня она Настя. Для прочих - милиционер, учится в академии и будет юристом. К ней постоянно подходят сотрудники, что-то подписывают, выясняют, на какие-то документы Настя ставит печать. На вопрос, как будущий юрист проводит свободное время и ходит ли на дискотеки, она ответила, что уже вышла из этого возраста. "У нас здесь, - сказала Настя, - бальзаковский возраст начинается в двадцать два".

Заинтригованный упоминанием автора "Человеческой комедии", я было приготовился задавать новые вопросы, но был приглашен в кабинет к е начальнику.

Александр Петрович - высокий, светловолосый, подтянутый, с сильными крестьянскими руками и уверенным голосом подполковник, сорока двух лет. Начальником милиции района стал недавно, а до того прошел путь от рядового милиционера.

Из рассказа Александра Петровича стало ясно, что криминогенная обстановка в поселке и районе относительно спокойная, а на фоне столичных разборок и страстей - просто райская. Здесь нет богатых людей. Лишь бедные и очень бедные. Бизнесмены, если и есть, то такие, что прибыли почти не имеют, а весь доход тратят на то, чтобы свести концы с концами. Район полностью дотационный, промышленности практически нет, на экспорт ничего не производят, ценного сырья в здешних недрах нет, иностранных инвестиций тоже, банковскому капиталу здесь делать нечего. Туристических центров, шикарных отелей и увеселительных заведений нет. Туристы, что приезжают к Пушкину, как правило, люди небогатые, но и их в последнее время становится все меньше. Проституции нет, потому что платить за услуги некому. Одним словом, почва для оргпреступности в районе отсутствует. Ей здесь, в нищете, просто нечего делать.

Спрашиваю подполковника насчет коррупции в органах.

- Какая коррупция? И рады бы, как говорится, да как, если ни у кого нет денег. Трасса Санкт-Петербург - Киев - Одесса проходит в стороне, в двадцати километрах. Ее контролируют органы из Опочки и Острова, а также ГАИ. Захочешь - не скоррумпируешься.

Зарплата у Александра Петровича 1200 рублей в месяц. А рядовые милиционеры получают по двести, и те с задержкой. Муниципальные и участковые милиционеры, а также работники ГАИ еще не получили за июнь. Для оперативного выезда имеются два уазика. На четверых работников приходится один мотоцикл. Есть еще служебная машина, вроде бы для начальника, и еще две машины в распоряжении дорожного патруля.

Несмотря на отсутствие организованной преступности, растет преступность неорганизованная. Что это за преступность? Девяносто процентов - кража имущества. Крадут все, что только под руку попадется. Обворовывают дома, квартиры, дачи, подвалы, сараи. Уносят птицу, свиней, уводят коров, лошадей, коз... Воров ловят, судят, сажают. Они отбывают сроки, возвращаются, опять крадут. Их вновь ловят, судят, сажают... Есть такие, что уже по третьему и даже по четвертому кругу ходят.

- В прошлом году, - рассказывает Александр Петрович, - был "медный бум". Крали все, где есть медь: зерносушилки, движки, электроприборы. Медь разворовали, теперь начался "алюминиевый бум". Крадут все, где есть алюминий. Умудряются снимать даже необесточенные провода и затем продают их в Прибалтику. Закончится алюминий, примутся еще за что-нибудь, и так по таблице Менделеева, пока уже и элементов никаких в стране не останется. Кроме криминальных...

Чтобы читателю была более ясна картина этой неорганизованной, в чем-то хаотичной преступности, приведу хронику Пушкиногорских преступлений:

- С мая по 8 сентября от скотного двора в деревне Купры Васильевской волости были увезены две железобетонные световые опоры стоимостью 400 рублей;

- 16 августа в деревне Клопы с деревообрабатывающего станка, принадлежащего гражданину Смирнову, сняли магнето, стоимостью 170 рублей;

- 13 сентября всего на два часа - с 21 до 23 - оставалось без присмотра сушившееся белье у дома N15 на улице Строителей. Когда хозяева хватились, то их взору предстала пустая бельевая веревка. Стоимость украденного оценена в 150 рублей;

- 12 сентября днем, подобрав ключ, вор открыл квартиру в доме N4 на улице Лермонтова. Стоимость украденных вещей оценена в 300 рублей;

- в ночь на 25 сентября в деревне Поляне из хлева гражданки Никандровой унесли двух овец;

- в ночь на 8 октября в деревне Губиши из хлева гражданина Михайлова выкрали пять овец;

- в ночь на 11 сентября из склада школы-интерната исчезли две тумбочки и 15 пакетов фурнитуры, оцененные в 875 рублей;

- в ночь на 5 октября из торгового ларька предпринимателя Воронковой украли товаро-материальных ценностей на 951 рубль;

- в ночь на 7 октября из зерносклада в деревне Мошино унесли 105 килограммов зерна общей стоимостью 157 рублей;

- с конца июля по 1 сентября были украдены провода с высоковольтной линии в деревне Шмотки;

- с конца августа до начала сентября с еще одной ЛЭП в Шмотках сняты 160 метров проводов;

- в ночь на 10 сентября в деревне Козляки сняты 2700 метров проводов с ЛЭП. Ущерб оценен в 9315 рублей;

- в ночь на 11 сентября с действующей ЛЭП в деревне Вече снято 650 метров проводов. Ущерб только этого оценен в 2242 рубля;

- 1 октября в период с 10 до 17 часов из дома N4 по улице Пушкинской пропали ботинки;

- в ночь на 5 октября в деревне Воронич у гражданина Миронова украли дрель, а днем в промежуток с 12 до 18 часов на Пушкинской, 76 пропал спининг с катушкой...

Кто-то из злоумышленников пойман, кого-то подозревают, а кто-то пока остается безнаказанным. Наверное, не всякое воровство попадает в хроники: про кипятильничек Михаила Александровича, например, ничего не сказано. И еще, обратите внимание на то, что большинство пушкиногорских краж происходит ночью.

- Контроль, конечно, можно осуществлять, - говорит Александр Петрович, потирая свои большущие руки, - но как контролировать каждого? Где такие средства взять?

Проживает начальник пушкиногорской милиции в двухкомнатной квартире в микрорайоне. Жена работает на хлебозаводе. Летом стараются выехать в деревню. Там - родительский дом и хозяйство: огород, куры, индюки. С огорода в основном и запасаются на зиму. Когда уйдет на пенсию (в милиции долго не держат), непременно уедет жить в деревню.

Я спросил, не было ли инцидентов у могилы Пушкина?

Александр Петрович ответил, что за свою карьеру такого не припомнит. Все спокойно.

Интересовал меня и еще один вопрос, который я не сразу отважился задать.

Еще в августе, в разговорах с местными жителями, особенно с молодыми, проскальзывала откровенная мысль, что монахи Святогорского монастыря не совсем праведны. Более того - грешны, как и все. Они якобы ведут развратный образ жизни, а кроме того, пьянствуют и буянят. И уже в этот приезд мне вновь намекали на то, что такое, увы, случается. Бывая в Успенском соборе, я присматривался к монахам и верить слухам отказывался. И вот, находясь в кабинете у главного милиционера района, который, конечно же, информирован обо всем, что происходит вокруг, я осторожно спросил про монахов.

Александр Петрович спокойно и со знанием дела ответил, что монахи, а их в монастыре всего восемь-десять, люди набожные, воспитанные и культурные. Никаких излишеств себе не позволяют и предосудительных действий не совершают. Но монахи принимают у себя гостей, те подолгу живут на территории монастыря и, бывает, ведут себя не лучшим образом. Отказать в приеме монахи не могут. Вот и попадают к ним бомжи, лишенные средств к существованию бывшие заключенные и прочие элементы. Что с этим поделаешь? Это не простая проблема, и с нею запросто не разберешься. Ну, а люди все это, конечно, видят, и выяснять, кто и чего там нарушает, им недосуг.

...Читателям будет небезынтересно узнать, что представлял собою Святогорский монастырь сто лет назад, когда настоятелем был игумен Иоанн. Для этого вновь обратимся к книге В.П.Острогорского, который встречался с игуменом и с его слов составил описание хозяйственной жизни монастыря.

"Почтенный отец игумен Иоанн, вступив в управление обителью в 1895 г., застал все здесь пришедшим в ветхость и запустение. Пришлось перелить четыре колокола; в 1897 г. снесло ветром купол древнего храма, и нужно было поставить новый купол и шпиль; игуменом же построена лавочка для икон, поправлена разрушившаяся ограда и крыша на храме, через которую заливало дождем алтарь. Все это ввело монастырь в долг, и его остается до сих пор до 2.000 р. А между тем, нужд множество: ворота гнилы, и нет средств их поправить; гора осыпается и грозит разрушением не только памятнику, но и самой церкви; нет даже гостиницы, где бы, по монастырскому обычаю, могли остановиться приезжающие, а приезжает посетителей, особенно летом, немало. Население монастыря 12 монахов (с игуменом), 25 послушников, да человек 5 рабочих, всего человек до 45.

Кроме того, в церковно-приходской школе, открытой в 1885 г., в память посещения монастыря в 1884 г. великим князем Владимиром Александровичем, обучается на полном содержании до 40 мальчиков при учителе, получающем на всем готовом 22 р. в месяц и законоучителе, из приходской церкви получающем по 5 р. Школа ведется хорошо, но не на что завести ни порядочной библиотеки, ни ввести ремесла, что крайне необходимо.

Вот хозяйственная часть монастыря. Всего земли у него 28 десятин, обрабатываемых крестьянами из половины; но хлеба хватает едва на два месяца, и приходится прикупать. Из леса можно вырубать дров только до 5 сажен, а их нужно триста. Нет и рыбной ловли: очень скудное и молочное хозяйство всего шестнадцать коров; лошадей же только три при двух жалких экипажах: возок да дрожки. Правда, монастырь получает еще за две ярмарки, до 800 р. доходу; но ежегодно приходится платить налог земству, который все увеличивается, - так что в 1897 г. монастырь платил всего 282 р., а в нынешнем, 1898 г., уже 368 р."

Как видно, представление о том, что до революции монастыри в России процветали, сильно искаженное. Приведенная картина свидетельствует об обратном. Да, с монастырями не боролись, но, обратите внимание, сколь сильно присутствие государства в хозяйственной жизни Святогорской обители. Сколь зависимы они от экономических законов Империи. Никаких льгот, привилегий или "режимов наибольшего благоприятствования". И тогда, в преддверии столетия со дня рождения поэта, отец Иоанн тоже надеялся на дополнительное внимание к монастырю, на помощь "жертвователей на эту древнюю, высокочтимую народом, обитель в Святых Горах, которую необходимо как можно скорее облагообразить и обезопасить от грозящего ей разрушения..."

К сожалению, я не встретился ни с кем из церковнослужителей или монахов и совсем не знаю, какова хозяйственная жизнь Святогорского монастыря в наши дни. Вместо монастыря я побывал в районной больнице и встретился с главврачом.

Мне вновь повезло: на подходе к больнице повстречалась Валентина Яковлевна. Она спешила в находящуюся рядом с больницей поликлинику и сразу же согласилась познакомить меня с главным врачом Сергеем Эдуардовичем. Ему, как и начальнику милиции, тоже сорок два. Светловолосый, худощавый, очень спокойный, в белом халате, совсем не представительный и внешне мало похож на человека, ответственного за здоровье целого района. Голос тихий, но говорит Сергей Эдуардович очень быстро. Несмотря на то, что я пришел неожиданно, главврач не стал допытываться, зачем и почему: если человек с блокнотом пришел и спрашивает о делах больницы - не прогонять же его? Кроме того, помогла рекомендация Валентины Яковлевны.

С больницей пушкиногорцам повезло. Новая, просторная, чистая, палаты большие, светлые. Здесь тепло, медперсонал аккуратен, подтянут, белоснежные халаты выглажены, прически у медсестер и врачей изумительные, впрочем, как и сами медсестры... Не во всяком крупном городе такое увидишь.

По словам Сергея Эдуардовича, условия для работы хорошие, реанимационное оборудование современное, много новых технологий, есть лазеротерапия. Но все это - наследие советского времени. Сдана больница кажется совсем недавно, в 1991 году, в действительности - в другую эпоху. Сегодня беды пушкиногорской больницы мало чем отличаются от проблем других районных больниц. Например, зарплату и отпускные здесь не получали с июня. Но бастовать никто не помышляет. Все работают в обычном режиме, и клятва Гиппократа здесь не при чем. Поселок маленький. Все друг друга знают: кто-то в дружеских связях, кто-то в родственных. Как протестовать и отказывать в лечении, если обращаются за помощью твои друзья, знакомые, соседи? Может, отвернуться, сказать: "Подите прочь! Не буду лечить "за бесплатно"? Но как после этого людям в глаза смотреть? Вот врачи и работают. Бывает, что днем и ночью. Делают все, что могут.

- Как люди живут в районе и что с их здоровьем? - спрашиваю главврача.

- Это вопрос, конечно,.. - вздыхает Сергей Эдуардович, раздумывая, с чего бы начать. - Непонятно, как живут. Приходят, плачут, просят помощи... Денег в больнице нет. Если что-то решается, то только по взаимозачетам. Средств для экстренной помощи не хватает. Нет магнезии, диназола, ваты, бинтов, раствора для капельниц. Последний раз медикаменты брали в июле.

- Что это за "взаимозачеты"?

- Ох! Это довольно сложная комбинация. - Сергей Эдуардович потирает лоб, пытаясь попроще объяснить, в чем дело. - Допустим, молокозавод задолжал хозяйствам района за полученное у них молоко. В свою очередь, эти хозяйства должны платить страховой взнос в территориальный фонд обязательного медицинского образования. Но не платят, так как денег у них тоже нет. Происходит следующее: молокозавод сдает посреднической фирме, например, сыр. Фирма его где-то в Питере реализует. За это снимается долг молокозавода перед хозяйствами, а у хозяйств погашается долг перед фондом медицинского страхования. В конце концов больница приобретает рентген-пленку, рулон марли, вату и хоть как-то живет.

Купить лекарства в аптеке больница не может. Нет наличных денег. Аптеке и без того задолжали уже четырнадцать тысяч рублей. Больные покупают лекарства сами, если, конечно, у них есть деньги. В больнице - лишь небольшой запас антибиотиков. Работают всего двадцать пять врачей. Заработок у главного со всеми надбавками с учетом того, что Сергей Эдуардович дежурит наряду с другими врачами да на полставки работает терапевтом, составляет полторы тысячи в месяц. Столько начисляют. А на руки получает тысячу двести. Впрочем, не получает, а должен получать. Напомню: зарплату задерживают. Хирург и акушер-гениколог зарабатывают по две тысячи. И тот, и другой единственные на поселок, поэтому работают день и ночь. Больше, чем они, в Пушкинских Горах, видимо, не зарабатывает никто. Рядовые врачи, работающие участковыми или на приеме, получают от шестисот до восьмисот рублей. Начинающие специалисты, после института приехавшие на работу, по двести семьдесят. Но и этих денег не видят.

- Последний аванс, даже не аванс, а тридцать процентов зарплаты, выдали за июнь - и пока все. Мы выбрали все деньги до конца года, и теперь ждать нечего, - поясняет Сергей Эдуардович.

По сути, больница и персонал оставлены один на один с бедами жителей района и поселка.

- Иногда наступает отчаянье, - признается с досадой Сергей Эдуардович. - Пытаешься что-то сделать, как-то выкрутиться... Вот сумели закупить химреактивы: район наскреб деньги. Ездили за ними в Питер, там единственная лаборатория. Теперь можем год работать, делать анализы крови. Привезли хлорку - слава Богу! Завезли овощи, но не рассчитались: нечем. Понимаете? Люди ходят, спрашивают, они ведь дали нам морковку, капусту, картошку - надо деньги возвращать. Им самим не на что жить... Иногда выручают хозяйства. Допустим, мы проводим платный медосмотр. У хозяйств нет денег расплатиться. Тогда вместо денег нам дают теленка или еще что-нибудь. Так в больнице появляется мясо. Но самое больное место - лекарства.

Разумеется, что при таком положении не до диеты. В больнице сто двадцать коек, и на сегодняшний день только семь из них не заняты. Больных надо чем-то кормить...

Где бы я ни находился, в дорогом ли ресторане или в дешевой столовой, в больнице или у кого-то дома, меня всегда интересует, что люди едят. Это не от склонности к чревоугодию, не от тяжелого детства (оно было счастливым!), а потому что еда - важнейшая составляющая всякого быта и верный, безошибочный показатель нашего социального состояния.

Конечно же, я попросил Сергея Эдуардовича показать меню пушкиногорской больницы на 11 ноября:

Завтрак: Обед:
Каша манная Суп рыбный
Каша пшенная Бульон рыбный
Омлет + молоко Греча с маргарином Рыбные консервы Каша геркулес

Ужин:
Картофельное пюре
Салат из капусты
Сельдь с отварным картофелем

В особых случаях, когда больному необходимоотдельное питание, ему находят молоко и сметану. Бывает в больничном рационе и мясо.

Согласитесь, что, взглянув на это "больничное" меню, можно судить и о стране, и о времени. И не надо вникать в аналитические статьи, проводить часы у телевизора, погружаться в хитросплетения политологов. Можно сопоставить это меню со своим рационом, с питанием высоких политиков, с тем, чем кормят в правительственных санаториях и домах отдыха получим одну картину. А если сравним с другими больницами, с тем, чем кормят в домах для престарелых, в интернатах для глухонемых или слепых - картина будет совсем другая.

Я поинтересовался у Сергея Эдуардовича, какие болезни чаще всего преследуют пушкиногорцев.

- Сложно сказать, - отвечает главный врач. Больные поступают разные. Пневмония, язва, бронхиты - самые распространенные заболевания. Часты ишимическая болезнь сердца, недостаточность кровообращения. В последнее время участились болезни из-за плохих социальных условий... Например, бабушка из деревни имеет недостаточность третьей или второй степени: одышка, отеки на ногах, больная печень. Ей обязательно нужны мочегонные, сердечные и прочие лекарства, но она их не принимает. Нет денег. В итоге попадает к нам. Мы её подлечим, она выйдет, а через пару недель вновь возвращается. Кладем. Подлечим. Отпустим домой. Они походят, бедные, неделю другую, лекарств не принимают, глядишь, опять к нам... Большие сложности с бронхиальной астмой. Препараты стоят по пятьдесят - шестьдесят тысяч. Мы должны лечить по льготным ценам, но больница не в состоянии эти льготы оплачивать. То есть мы знаем, как и от чего лечить, имеем опыт, знания, но что толку? Если препарат стоит сто рублей, а пенсия триста, да еще ее задерживают...

Представить состояние врача в этом случае несложно: перед ним больной человек; рядом, на аптечной полке крохотная таблетка. Возьми и дай е больному - будет здоров. Вот и все дела. Но нет денег. И пролежит эта таблеточка без пользы. Врач оказывается бессильным, а больной чувствует себя никчемным, продолжает болеть и нередко погибает. Если бы несчастный тонул в реке или горел на пожаре - бросился бы и спас. Там между гибнущим и спасающим лишь тупая и неразборчивая стихия. Здесь же ничто не горит, никто не тонет, все на месте: врач, больной, средство от болезни. Но между ними - разумный, цивилизованный рынок.

Пока мы разговариваем с главным врачом, в кабинет вошла женщина и подписала какую-то бумагу.

- Это в Новоржев, - пояснил Сергей Эдуардович, заметив мое любопытство. - У нас заканчивается спирт, и район перечислил немного денег. Казалось бы, надо людям зарплату выдать, но приходится "закрывать" то, что больше всего горит. Без спирта работать не сможем.

- Сколько перечислили?

- Шесть тысяч... Возьмите сахарный диабет. Флакон инсулина стоит сто двадцать рублей. Больные не в состоянии его купить. Пока фонд платит только за работающих, но ведь у нас две трети больных пенсионеры и безработные. За них-то мы денег не получаем. А без инсулина - день-два, и человек поступит к нам в коме.

- Такая ситуация повсюду?

- Да. Мы собираемся, обсуждаем. У нас один из беднейших районов области. Прибыльных предприятий нет, разве что молокозавод. Все остальные хозяйства убыточные. В бюджет нет поступлений, а педагоги кричат: давай! Культура кричит: надо! Мы тоже кричим...

Сергей Эдуардович родом из небольшого городка Себеж, находящегося на границе Псковской области и Белоруссии. По его словам, это одно из самых красивых мест области. Закончил Тверской медицинский институт. С будущей женой - Риммой - познакомился там же, в Твери, хотя она тоже из Себежа.

При упоминании жены, главврач достал блокнот и прочел слова некогда популярной песни, которую пел Эдуард Хиль:

Даль лесная, золотая
Голубой озерный край.
Здесь с тобой я повстречался,
Здесь влюбился и признался,
Себежанка, себежаночка,
Это все тебя касается...

С 1980 года проживают в Пушкинских Горах. Жена работает здесь же, в больнице, тем самым единственным врачом-гинекологом. Живут в пятиэтажном доме, рядом с больницей. У них двое детей. Сын - Алексей, учится в медицинской академии в Санкт-Петербурге, а дочь - Маша, еще школьница. Как и всех своих пушки ногорских собеседников, я попросил рассказать Сергея Эдуардовича об его отношении к Пушкину.

- Сейчас сложно выжить, если не любить... не то чтобы Пушкина, а то, что любил сам Пушкин, и прежде всего природу: лес, реки, озера. Жду не дождусь, когда замерзнут озера. Просто мечтаю выйти, опустить удочку...

Когда Сергей Эдуардович еще работал дежурным терапевтом, судьба свела его с Гейченко. Скорее, не судьба, а болячки Семена Степановича, который доверял молодому врачу.

- Я познакомился с семьей Гейченко, и общение с ними оставило большой след в памяти. Благодаря этому знакомству я узнал многих интересных людей. Не то чтобы стал их приятелем, но лишь прикоснулся. Сейчас поддерживаю отношения с Козьминым из Петровского, с народным художником Соколовым. Такое общение помогает жить, и я отношусь к этим людям с благоговением. Они и разговаривают так, как уже никто не говорит.

Я спросил о предстоящем юбилее Пушкина и будет ли больница от этого что-нибудь иметь.

- Ничего! - уверенно сказал Сергей Эдуардович. - Когда здесь происходят какие-то праздники, мы ничего не получаем... Как-то я выступал на коллегии и признался, что от проблем руки опускаются. Меня отчитали: "Как это у главврача руки опускаются?" Может, я не так выразился, может, и руки не опускаются, пытаешься все же что-то делать, и на моем месте другой делал бы то же самое, но все-таки... Ай-ай-ай! - Главврач покачал головой.

Мы вышли в коридор. Я спросил у главврача, можно ли побывать на четвертом этаже больницы, в родильном отделении. Сергей Эдуардович согласился меня проводить, и, пока мы поднимались по лестнице он продолжал рассказывать о жизни, о том, как подолгу службы побывал в Голландии, а проездом - в Париже, которым восхищен и очень бы хотел туда вернуться. А еще рассказал, с какой завистью смотрел на зарубежных коллег.

- Поймите, - убеждал он, - мы делаем то же самое, и не хуже. У нас специалисты первоклассные, ничем не уступим западным, руками делаем то, что они делают с помощью техники и приборов, но все же есть предел. Как там все поставлено, как продумано! Разве там может возникнуть проблема бинтов или спирта?

На четвертом этаже Сергей Эдуардович стал договариваться с врачами, чтобы они познакомили меня с кем-нибудь из рожениц. И, пока он договаривается, я представлю данные, которые взял в местном загсе.*

* Когда я уже заканчивал работу над книгой, то узнал, что Сергей Эдуардович попал в страшную аварию. Он ехал во Псков за лекарствами, но недалеко от Черехи его машина соскочила в кювет и несколько раз перевернулась. Весь побитый, со множеством переломов, главный врач пять дней находился в реанимации, но, слава Богу, выжил и теперь идет на поправку.

За десять месяцев текущего года в Пушкиногорском районе родились 92 человека, из них в поселке 41. Это больше, чем за весь 1997 год. Тогда в районе родились 87 человек. Что касается смертности, то за те же десять месяцев в районе умерли 207 человек. В прошлом году - 269. Смертность в три раза превышает рождаемость.

Браков в Пушкиногорском районе за это время было заключено 30. Разводов - 24. В прошлом году браков было было 57, разводов - 37.

Теперь, имея эти сухие, на первый взгляд, цифры и некоторое представление о жизни в Пушкинских Горах, самое время побывать там, где люди появляются на свет божий. Сергей Эдуардович сообщил, что сейчас в отделении три роженицы и три только что родившихся человечка.

Меня провели в отдельную комнату, велев подождать, пока придет кто-либо из мам, если, конечно, согласится со мною встретиться.

Спустя несколько минут в комнату вошла молоденькая женщина, в теплом голубом халатике, с серым оренбургским платком на плечах. Она показалась мне необычайно светлой, чистой и беспомощно открытой, будто сама только что родилась. И еще: она выглядела счастливой! Пятого ноября Светлана дала жизнь девочке.

Муж белорусс, и имя дочери выбрали белорусское - Олеся. "Так хотел Сергей", - пояснила Света. Олеся уже второй ребенок в семье. Есть еще мальчик. Мужу тридцать лет, а Светлане, по ее словам, "чуть меньше". Она бухгалтер, но работает не совсем по профессии: ведет курсы бухгалтерского дела в местном профтехучилище. За это получает двести тридцать рублей. Сергей работает зоотехником в товариществе с ограниченной ответственностью (ТОО) под названием "Пушкин": выращивают скот, продают мясо, молоко. Зарплату уже год получает продуктами или комбикормами. Проживают в деревне Кокорино, которая находится на окраине Пушкинских Гор, по дороге в Тригорское. Семья занимает половину дома. Родители Светы живут в микрорайоне поселка, недалеко от больницы. Чем могут - помогают, но в основном, семья старается жить самостоятельно. Есть свой участок, поэтому овощи выращивают сами. В хозяйстве есть корова, коза и куры. Содержать их трудно, но "зарплата" мужа облегчает прокорм. Деньги тратят только на хлеб, сахар и самое необходимое. Разумеется, об отдыхе думать некогда. Трудиться приходится днем и ночью, а теперь кроме хозяйства, уже двое детей. В гости ходят редко. Только к соседям да к родителям, и то лишь зимой, когда немного посвободнее. О каких-то поездках, путешествиях и круизах не мечтают.

Светлане еще повезло. Она попала в шведский проект - "Экономика ведения домашнего хозяйства" и, благодаря этой удаче немного поездила, посмотрела на мир: была в Москве, Новгороде и один раз даже в Стокгольме.

- Красиво там, и уровень жизни не то, что у нас, - вспоминает Света. - Но сейчас уже не до "шведских проектов". Родилась Олеся, и надо ее ставить на ноги. А было интересно. Я познакомилась с девочками из Москвы, Архангельска, Ленинграда.

- Что ждете от жизни, какие планы?

- Детей вырастить. Трудно сказать, что их ожидает, но думаю, что только хорошее. У нас с мужем такая надежда еще есть.

- То, что Пушкин рядом, как-то отзывается в вас?

- Не знаю... Раньше, когда учились в школе, было чувство гордости за то, что у нас такой поэт, а сейчас все вошло в привычку. Но все же, когда проходишь мимо Святогорского монастыря, поднимешь голову, посмотришь наверх, увидишь памятник, сердце сжимается...

- Олесю понесете к Пушкину, знакомиться? Или такой традиции у пушкиногорцев нет?

- Я не слышала. Но, чуть окрепнет, обязательно принесу.

- А где сейчас Олеся? Что делает?

- Там, в кроватке. Спит, что же еще она может делать?

- Прямо голенькая?

- Нет, зачем? Она укутана. - Света удивляется моим вопросам...

...А чего удивляться? Кажется, что человечек пятидневный только спит - и все, а приглядишься он и шевелится, и дрыгает ножками, размахивает ручками, перебирает пальчиками, морщит личико, а внутри вовсю стучит сердечко, кроме того, он издает всевозможные звуки, посапывает, подает какие-то сигналы, чего-то хочет, о ч м-то просит, чем-то недоволен и еще много чего делает. А как они пахнут! Все это можно наблюдать и описывать, но я боюсь даже смотреть на таких младенцев, столь хрупкими они мне кажутся. А уж на руки брать - ни за что не решусь. Нажмешь на что-нибудь, придавишь случайно, все ведь такое хрупкое... А не будешь крепко прижимать, рискуешь уронить - тоже беда. Потом они начинают ползать по комнате, и надо глядеть в оба, потому что они норовят куда-нибудь залезть, а кроме того стараются затолкать себе в рот и съесть каждую соринку, каждую песчинку, которую и не заметишь. Но они каким-то образом видят и подбирают. Потом делают первые шаги - и тоже страшно, потому что они так ходят(!), что нет сил смотреть: постоянно обо что-то ударяются головой, падают, задевают все углы и косяки... Только и думаешь: ну когда же подрастет? А чуть вырастают, появляются новые проблемы. Не успеешь оглянуться, уже куда-то уходят, убегают, уносятся: "Куда?" - спрашиваешь. "А, с одним парнем, в одно место", - отвечают с лестничной площадки. Вот и догадывайся, что там за парень, что за "место", и только думаешь: "Не приведи Бог, если такое же, куда сам когда-то бегал", и уже вспоминаешь то время, когда дит беззаботно ползало у тебя перед носом, беспрестанно обкакивалось и описывалось, но зато никуда не убегало...

Я попросил Свету, чтобы она сфотографировала Олесю на память, и дал ей для этого фотоаппарат. Светлана ушла в палату и через некоторое время, к моему удивлению, появилась с Олесей на руках. Девочка была укутана в светло-зеленое одеяльце, а головка, как и положено, замотана беленькой косынкой. Незакрытым оставалось только розовое личико. Олеся спала...

Она еще ничего не знает о мире, в который пришла. Не знает ни про страну, ни про время, в которое появилась на свет; кризисы, катаклизмы, войны, распри - все это ей незнакомо. Ей одинаково неведомы и пороки людей, и пороки общества. Пока неведомы. Будет расти, взрослеть, набираться сил, знаний, обмотанная косынкой головка начнет вмещать в себя груз веков... И что откроется? То, что мир состоит из разных царств-государств и что у них охраняемые границы; что страны эти часто воюют между собой; что целые народы, живущие в этих странах, могут быть не только друзьями; откроется, что люди могут быть разных национальностей и вероисповеданий и часто бывают нетерпимы к не таким, как сами... смертельно нетерпимы; узнает и то, что одни могут быть сказочно богаты, а другие безнадежно бедны и что есть начальники, а есть подчиненные... Олеся всего этого не знает и лишь крепко спит. Мир для нее девственно чист и непорочен. Так же, как и она непорочна для мира. Но уже скоро, очень скоро окружающий мир будет вторгаться в ее жизнь, станет нарушать покой, заявлять о себе, подчинять своим правилам и нормам, заставит считаться с мнением и нравами, предложит испытания и соблазны - словом, будет пытаться сделать Олесю своею частью, такой же разноликой, двусмысленной и противоречивой, как сам, и призовет для этого все силы ада.

Сможет ли Олеся сохранить себя? Сумеет ли уберечься от жестоких ветров, которые обдувают всякого, пытающегося выстоять, удержаться, не пропасть?

Сможет! Если только вовремя узнает, что ради спасения е ровно две тысячи лет назад родился другой Младенец. Он так же беззащитно лежал в яслях, и над Ним так же заботливо склонялась Мать. Выстоит и сохранится, если узнает еще об одном младенце, родившемся ровно за два века до нее, и если откроет для себя мир пушкинских сказок, где зло, каким бы сильным и могущественным ни казалось, остается поверженным, а добро, сколь бы хрупким и уязвимым ни было, торжествует! Спасется, если откроет вместе с этим миром и свою страну - Россию и обретет в ней свою неугасимую любовь.

Но что откроется прежде: пороки мира или откровения, благодаря которым этот мир еще не пропал, не исчез? Кто первым принесет Олесе благую весть? Кто станет для нее апостолом Андреем? Не эта ли молоденькая светлолицая женщина в голубом халатике?

Дитя, не смею над тобой
Произносить благословенья.
Ты взором, мирною душой,
Небесный ангел утешенья.
Да будут ясны дни твои,
Как милый взор твой ныне ясен.
Меж лучших жребиев земли

В зрелом возрасте Олеся встретит 200-летие содня смерти Пушкина. Будет ли рассказывать, что появилась на свет в пяти минутах ходьбы от могилы поэта, в канун 200-летия со дня его рождения, но была грудной и потому ничего не помнит? Конечно же, будет. А ее внук отметит уже трехсотлетие поэта, и уж он-то расскажет о своей бабушке, которая встречала двухсотлетие Пушкина в... пеленках. Это будет через век! Кажется, не скоро.

А где-то неподалеку от больницы, в одном из домов живет в одиночестве девяностосемилетняя Анна Васильевна, бывший школьный бухгалтер, о которой поведала в своем горьком рассказе Алевтина Васильевна. Она родилась, когда Пушкину немногим перевалило за сто, и вполне могла быть знакомой детей поэты или по крайней мере видеться с ними. В 1898 году в слободе Тоболенец еще жил 81-летний старик Иван Иванович Лощоник, который помнил живого Пушкина и видел мертвого: он был певчим при погребении поэта утром 6 февраля 1837 года. Мне неизвестно, сколько он прожил еще, но разве не мог он видеть Анну Васильевну в младенчестве, хотя бы так, как я сейчас вижу Олесю? А в 1924 году умерла Акулина Илларионовна Скоропостижная, прожившая на Ворониче все свои 105 лет! Она-то не просто видела Пушкина играла с ним в городки и мячики, ходила в лес по грибы и ягоды, чаевничала с поэтом в доме отца священника Иллариона Раевского. Акулина Илларионовна умерла, когда Анне Васильевне было почти столько же, сколько сейчас маме Олеси. Неужели они не могли быть знакомы?

Через сто лет внук Олеси сможет сказать потомкам, что его бабушка могла видеть женщину, знавшую того, кто разговаривал с Пушкиным!

Вот вам и время. Плюс минус сто лет. Бесконечно много. А в действительности...

...Мы стоим у окна втроем.

- Родить одного в наши дни - подвиг. А вы уже второго.

- Да, мне говорят, что я отчаянная женщина. Родить второго ребенка в такое время... Но я думаю, что все-таки вытянем эту лямочку и все будет хорошо, - Светлана бережно держит девочку и, отвечая мне, смотрит на Олесю.

- Будете ее крестить?

- Обязательно.

- Кем она будет?

- Кто знает? Может, бизнесменом? Это сейчас престижно, - Светлана смеется.

- А может, она будет учителем русского языка и литературы?

- Кто знает? Может, наши места навеют ей эту мысль.

- Но это совсем не престижно. Вот Алевтина Васильевна просто погибает. Знаете ее?

- Да, знаю, я у нее училась. Сейчас очень тяжело, и к нам часто приходят люди, просят помощи.

- Сергей сильный парень? Сможет выстоять? Не сломается?

- Да, он крепкий, и я думаю, что мы вместе выстоим.

Я поблагодарил Свету за разговор, но еще больше - за доверие. Не знаю, стал бы я вот так разговаривать с посторонним, родись у меня неделю назад дочь. Мы попрощались, Света с девочкой ушла в палату, а я покинул больницу и до конца дня просидел в номере.

В последний вечер своего пребывания в Пушкинских Горах я решил поужинать в ресторане. Никаких встреч больше не планировал и, честно говоря, уже устал. Теперь можно немного отдохнуть, собрать вещи и утром отправиться в Москву.

В гостинице кроме меня проживал лишь один постоялец - командированный реставратор, кажется, из Владимира. Он работает наездами, по десять дней, затем уезжает - и так в течение года или даже двух. Что он реставрирует - неизвестно, но, видимо, нечто важное, если находят средства для обеспечения его деятельности.

Я уже видел однажды этого реставратора именно в ресторане. Сидел он за самым дальним столиком, да еще за квадратной колонной, чтобы меня вовсе не было видно. Он невысокого роста, круглолицый, с густой черной бородой. Я не заметил, чтобы он с кем-нибудь разговаривал. Даже рассчитываясь с официантом, он ограничивался жестами, молча выкладывал деньги, какое-то время неподвижно сидел, глядя перед собой, затем уходил к себе в номер, и до утра его больше никто не видел.

В этот вечер реставратор задержался в гостиничном вестибюле, чтобы посмотреть книги, которые здесь же продавала женщина, столь жестокосердно сократившая число гениев XX века до двух. Все продаваемые ею книги так или иначе связаны с Пушкиным и Пушкиногорьем. Когда я вышел из ресторана, то застал оживленную дискуссию этой женщины с реставратором. Речь шла о каком-то стихотворении Пушкина. Продавец доказывала, что оно было посвящено Воронцовой, а реставратор упоминал другую даму.

Я притворился, будто рассматриваю книги, сам же слушал дискуссию, которая мне показалась очень интересной и полезной. Речь шла о стихотворении "Желание славы". Ссылались оппоненты на какие-то книги, письма, новейшие исследования, на мнения и догадки специалистов-пушкинистов, в которых, очевидно, разбирались и за которыми следили от рождения. Я с уважением отношусь к одержимым личностям, особенно к пушкинистам, но сам, увы, мало понимаю в этом деле и в подобной дискуссии едва ли смог бы участвовать. Тем не менее спорщики так меня раззадорили, что я бросился в номер, достал томик Пушкина, еще несколько биографических книг о поэте, которые привез с собою, и, вместо того, чтобы собирать вещи или отдохнуть перед дорогой, до глубокой ночи разбирался с этим самым стихотворением, некогда написанным здесь, в Михайловском.

Первым делом я его неспеша прочел, вспомнив мудрый совет: "Лучший пушкинист - сам Пушкин. Надо его внимательнее читать и стараться понять. Там все сказано".

Вновь и вновь я перечитывал пушкинское стихотворение, оставлял его, заглядывал в справочную и биографическую литературу, снова возвращался к стихотворению, еще раз перечитывал... В голове рождались все новые вопросы, они отсылали к другим произведениям, и конца этому не было...

В конце весны и в начале лета 1823 года Пушкин несколько раз приезжал в Одессу из Кишинева "на морские купания", а в первых числах июля переехал сюда уже окончательно. Вот как описывает Одессу тех дней поэт В.И.Туманский, воспетый Пушкиным в "Странствии" Онегина. Это краткое описание важно для более ясного представления о том, куда именно прибыл Александр Сергеевич.

"<...> Одесса соединяет всю надутость и безнравственность столиц со всеми мелкими заботами и невежественными сплетнями уездных городов. Такое состояние вещей дает на первый раз приезжему образованному человеку важную и прекрасную роль в обществе. На него все глядят с большим вниманием: одни его боятся, другим он нравится. Но сие продолжается очень не долго <...>"

Конечно, для понимания душевного и психологического состояния поэта важно знать и то, откуда он прибыл. Для этого достаточно заглянуть в письма Пушкина из Кишинева или вспомнить, что именно Молдавия вдохновила его на стихи, которые впоследствии распевали (и до сих пор поют) во всех российских тюрьмах: "Сижу за решеткой в темнице сырой..."

Итак, вскоре по прибытию в Одессу до него доносится слух о необычной молодой женщине, иностранке, наполовину итальянке, наполовину немке, за которой волочится вся Одесса, которая по-русски ничего не понимает, но зато понимает во всем остальном: хоть и замужем, ведет себя вольно, со всеми заигрывает, а затем отворачивается и уходит. Она и одета не так, как все, и выглядит экстравагантно, и походка особенная. А какие глаза, шея, и, главное, черная коса - больше метра длиной... Говорили, наверное, и еще что-нибудь, да такое, что, быть может, Пушкин, еще и не будучи знаком с иностранкой, уже был готов в нее влюбиться.

"Et la mademoiselle s'appelle comment?"
"Amalia. Risnitch l'a amenee"
"Ivan Stephanovitch?"
"Tout a fait juste"
"Oh, il sont toujours comme ca, ces Ivan Stephanovitch!"*

* "Зовут барышню как?"

Познакомился с нею в июле. Как это бывает не только у Пушкина - влюбился, добился "взаимности" и, казалось, через неделю-другую роману пора бы заканчиваться... Но произошло нечто такое, чего с нашим поэтом еще не случалось. Амалия стала относиться к нему, как и ко всем прочим своим поклонникам и ухажерам. Не нарочно, без злого умысла и скверных намерений. Такого дурного качества в ней не было. Просто так была устроена, что поделаешь? Это для сентиментальных русских в Одессу приехал Пушкин, поэтический гений; это для местных высокородных дам он интересен уже тем, что каждую из них мог бы воспеть, украсить стихом, даже строкой, и такое открыть, чего они о себе и предположить не могли. А иностранке... Что ей Пушкин? Необычен? Да, конечно. Подвижен, шустр, самоуверен, что в нем еще? Современники свидетельствуют, что в то время волосы его были острижены под гребешок или даже обриты: то есть не было даже его знаменитых кудрей. Читала ли она его стихи, знала ли вообще, с кем имеет дело? Наверное, нет. И вот она начала постепенно к нему остывать. Да, может, и не остывать, но исчез тот трепет, то неистовство, которое было вначале и без которого Пушкин уже обходиться не мог. "Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей и тем ее вернее губим..." Рекомендовано мужчинам, но, если кто думает, что этой лукавой формулой не могут воспользоваться женщины, опасно заблуждается.

Простишь ли мне ревнивые мечты,
Моей любви безумное волненье?
Ты мне верна: зачем же любишь ты
Всегда пугать мое воображенье?
Чем же она его так "пугала"?

Воображенье Пушкина - невероятное, безграничное, такое, какого, быть может, не было ни у кого, способное нарисовать целостную картину, кажется, из ничего, из пустяка, из воздуха. Если же есть намек, едва уловимый, едва зримый, для всех прочих отсутствующий - зоркий глаз поэта, его непревзойденный слух и чувствительное сердце не оставят этот намек без внимания. Так рождается шедевр, восхищающий и своим совершенством, и очевидностью, и простотой замысла, а еще тем, что основа его лежит на поверхности, рядом с каждым, настолько близко, что касается всякого и всех вместе. Процесс воображения поэта неостановим даже на мгновенье. А она, Амалия, это воображение будоражила. Чем? Кокетством с другими, бегством от него, сокрытием каких-то своих дел, встреч, намерений и планов, на что Пушкин согласиться и с чем смириться никак не мог: она всецело должна принадлежать ему.

...Окружена поклонников толпой,
Зачем для всех казаться хочешь милой,
И всех дарит надеждою пустой
Твой чудный взор, то нежный, то унылый?..

Побыла милой для всех, увидела Пушкина, призналась ему в любви - и хватит! Теперь только он, только он - и никто другой. Так происходило у Пушкина до сих пор. Так было с другими женщинами, не худшими, чем Амалия, или даже лучшими, которые, однажды встретив поэта и сблизившись с ним, потом уже целиком принадлежали ему... До тех пор, пока он сам позволял оставаться с собой. А теперь? Теперь все не так, все по-другому, почему-то не он, а она диктует правила их отношений, а ему остаётся лишь подчиняться этим правилам, подчиняться ей... К тому же такой ли уж "надеждою пустой" одаривает она своих бесчисленных поклонников? Или это самообман, чтобы успокоить себя и не сходить с ума от ревности?

...Мной овладев, мне разум омрачив,
Уверена в любви моей несчастной,
Не видишь ты, когда, в толпе их страстной,
Беседы чужд, один и молчалив,
Терзаюсь я досадой одинокий;
Ни слова мне, ни взгляда... друг жестокий!..

Что происходит? Наш поэт попал в ситуацию, в которой прежде не был. Что-то похожее было, но прежде не было такой страсти, тогда он еще ничего в настоящей любви не понимал, не знал ей цену, был молод и, осознавая, что вся жизнь впереди, многим пренебрегал, от многого отказывался. Теперь же... Она, уверенная в его безумной любви, в том, что никуда от нее не денется и будет, стоя на коленях, ждать, ждать и ждать, позволяет себе куражиться. Какая жестокость! Как такое могло случиться? И с кем!.. Говорят, что однажды Пушкин в порыве ревности пробежал пять верст по тридцатипятиградусной жаре без головного убора. Можно пробежать и десять верст, и двадцать, только куда же убежишь от себя? Куда спрячешься?

Хочу ль бежать, - с боязнью и мольбой
Твои глаза не следуют за мной.
Заводит ли красавица другая
Двусмысленный со мною разговор,
Спокойна ты; веселый твой укор
Меня мертвит, любви не выражая.

А это как прикажете вынести и пережить? Бросить? Отвернуться? Забыть? Но это значит - согласиться с тем, что и ты, как все, и с тобою тоже могут приключаться истории, достойные памфлетов и насмешек, что и ты простой смертный и стоишь в бесконечном ряду жертв любви, ее козней, жутких затей и безумств.

А Пушкин действительно обезумел. Что это, если не безумство? Узнает ли себя сам спустя какое-то время? Это ведь и не стихи даже, а нечто такое, в чем разглядеть нашего великого поэта никак нельзя. Какие-то мелодраматические жалобы, сентиментальная рифмованная проза, с воплями отчаянья и безнадеги... Такое сочиняют несчастные и отчаявшиеся любовники, и не только в Одессе.

...Скажи еще: соперник вечный мой,
Наедине застав меня с тобой,
Зачем тебя приветствует лукаво?..
Что ж он тебе? Скажи, какое право
Имеет он бледнеть и ревновать?..
В нескромный час меж вечера и света,
Без матери, одна, полуодета,
Зачем его должна ты принимать?..

Беда поэта в том, что нельзя себе запретить страдать, запретить чувствовать и тем самым совершать насилие над душой и сердцем. Одной такой экзекуции может оказаться достаточно, чтобы сердце больше никогда не страдало, не чувствовало любви и не верило в нее. Для Пушкина это гибельно. Иной может переживать молча, внутри себя, накладывать запреты на эмоции - какая зависть к таким! Но Пушкин здесь бессилен.

"И слава Богу!" - говорим мы, наслаждаясь его поэзией.

"Не дай Бог кому такого", - признавался он сам.

...Но я любим... Наедине со мною
Ты так нежна! Лобзания твои
Так пламенны! Слова твоей любви
Так искренно полны твоей душою!

Он "любим"! Он еще в это верит и пытается убедить всех остальных и в первую очередь себя. Зачем? Не потому ли, что на самом деле этого уже давно нет? Может, Пушкин наивен? Если и да, то лишь на мгновенья. Остатки былого счастья иногда задерживаются благодаря нашей наивности. Это не только ей самому смешно.

...Тебе смешны мучения мои;
Но я любим, тебя я понимаю.
Мой милый друг, не мучь меня, молю:
Не знаешь ты, как сильно я люблю,
Не знаешь ты, как тяжко я страдаю.

Амалия действительно ничего этого не знала, не могла знать и, наверное, не хотела. Все эти и другие, нам неизвестные мучительные возгласы уходили в песок, в никуда, потому что та, которой они были адресованы, уже была далеко сердцем и душою, а вскоре и вовсе уехала из Одессы и из России вообще. Он ради воображаемой Е готов был оставить все. Она же, чтобы не потерять воображаемое все, предпочла оставить его.

...Всё кончено: меж нами связи нет.
В последний раз обняв твои колени,
Произносил я горестные пени.
Всё кончено - я слышу твой ответ.
Обманывать себя не стану вновь,
Тебя тоской преследовать не буду,
Прошедшее, быть может, позабуду
Не для меня сотворена любовь.
Ты молода: душа твоя прекрасна,
И многими любима будешь ты.

Это еще не Пушкин, не тот всемогущий и великий, но уже и не несчастный любовник. Рана еще кровоточит, боль не угасла, но надежды уже оставлены и самообмана больше нет.

Какие выводы?

"Встречу лучшую, более достойную и вновь так же страстно буду любить?" А может: "Больше уже никого не встречу? Впредь не хочу таких мучений!" И среди этих "выводов" - самый мрачный: "Не для меня сотворена любовь".

А если так, то заглушить неразделенную любовь сможет любовь других к себе. Заглушить, но не заменить. Пушкин и отдается этому, точнее, не отвергает. Кто-то осуждает, со всех сторон сыпятся обвинения, до сих пор не могут разобраться в списках, сбились со счета, слышится отовсюду: "Какой грешник!" А как тут не стать грешником? Как все это вынести? Чем спастись? Работой, в которую уйти с головой? Но кому все эти стишки и поэмы нужны, если та, которой все предназначалось и было брошено к ногам, отвернулась и исчезла! Может, потомкам или России? Но что это все значит без нее? К а к а я пустота!..

...Прошла любовь, явилась муза,
И прояснился темный ум.
Свободен, вновь ищу союза
Волшебных звуков, чувств и дум;
Пишу, и сердце не тоскует...

Эти легкие строки почему-то приводятся в доказательство того, что Пушкин вскоре успокоился, пришел "в норму" и уже не страдал. Но разве можно "этому" Пушкину верить? Разве не очевиден и здесь самообман? Или не чувствуете, как хорохорится наш поэт, столько раз и до и после доказавший, что муза и любовь для него есть одно целое и друг без друга существовать не могут?

Оказавшись вдали от всего, что только есть на белом свете, здесь, в Михайловском, в тиши и уединении, где царствуют лишь скука и тоска, можно ли вылечиться? Можно ли отойти от сумасшествия, успокоиться, забыться, увлечься? Это на два-три дня приедешь, полюбуешься природой, побродишь по рощам и аллеям, посидишь на берегу Сороти, повздыхаешь да обратно. А поживи-ка здесь среди уток и коров годик-другой - взвоешь! И ничего, совершенно ничего такого, что дает забыться, что уносит прочь, заставляет думать о чем-то ином, кроме того, что болит и тревожит. Напротив, как раз эти-то унылые пейзажи, как ничто другое, располагают именно к тому, чтобы тосковать и без конца мучиться, мучиться, мучиться, "...воспоминая с грустью иные берега, иные волны..."

Какое счастье, что еще есть Тригорское с Прасковьей Александровной и этими барышнями, её дочерьми! Без них бы совсем пропал.

"...Оставила, отвернулась, обманула, разочаровала, и кого? Его, Пушкина! И на кого променяла? На какого-то шляхтича, совершенно пустого, ничего из себя не представляющего! На что поддалась? На какие-то деньги, на обещания достатка и счастливой безбедной жизни. И эту-то мелочь она предпочла ему, Пушкину, который одним словом, легким напряжением своей божественной мысли и своего бесконечно большого сердца мог сделать ее счастливейшей из всех женщин мира. Да что там: сам мир готов был положить к ее ногам и заставить этот мир смотреть на нее и восхищаться так, как не восхищался мир еще ни одной женщиной! Отвернуться от этого! Какая беспечная и несчастная душа!.. Страшно за нее".

Вот это уже Пушкин! Узна м его, нашу радость, нашу надежду, нашу любовь, вновь видим того, кто есть наше Солнце, наша неугасимая и ни с чем несравнимая гордость! Вот откуда и для чего "Желание славы"!

...Открываю "Путеводитель по Пушкину", аттестованный как "уникальная Пушкинская энциклопедия, памятник отечественной филологической науки, не имеющий аналогов по блеску и количеству собравшихся вокруг него "звезд". Читаю на странице 91: "Стих. "Желание славы" надо отнести к Воронцовой потому, что стихи 18-22 бесспорно говорят о высылке Пушкина из Одессы..."

Дорогой читатель, потрудитесь и отсчитайте до восемнадцати, а потом прочтите... Неужели Пушкин может относить столь откровенное душевное и сердечное мучение свое к чему-то иному, нежели к любви? Разве существует для него еще что-нибудь, могущее вызывать слезы и муки?

Для власти, для грубой, циничной, солдафонской камарильи, для всей этой пошлой толпы и отдельных ее представителей у него есть другое оружие. Оно лишено слез, сентиментов и душевной боли. Не хватало еще на это тратить свое большое, теперь еще и разорванное в клочья сердце. Не слишком ли жирно для отечественного начальства? Для них - желчные эпиграммы, так, для забавы, а по-серьезному - "Бориса Годунова", и достаточно. Хватит на все времена!

Остальное, самое ценное, самое дорогое, самое чувственное, то, что составляет его потаенный внутренний мир, - только любви, только ей и ничему иному.

Все в жертву памяти твоей:
И голос лиры вдохновенной,
И слезы девы воспаленной,
И трепет ревности моей,
И славы блеск, и мрак изгнанья,
И светлых мыслей красота,
И мщенье, бурная мечта
Ожесточенного страданья.

Говорят, время лечит. Да, лечит, унося все дальше и дальше от всякого горя, от всякой беды. "О как тебя я стану ненавидеть, когда пройдет постыдной страсти жар..." Время вылечивает даже ненависть, заменяя е равнодушием. Случилось бы так и с нашим Пушкиным, успокоился бы и он. Прошло бы в конце концов и "ожесточенное страданье",.. если бы не произошло то, чего не предвиделось. Спустя год после расставания с поэтом и отъездом за границу Амалия умерла. Смертью своей она остановила время. То самое, которое лечит.

"Услышал о смерти Ризнич 25 июля 1826 года". Тогда же Пушкин узнал и о казни декабристов...

Под небом голубым страны своей родной
Она томилась, увядала...
Увяла, наконец, и верно надо мной
Младая тень уже летала;
Но недоступная черта меж нами есть.
Напрасно чувства возбуждал я:
Из равнодушных уст я слышал смерти весть,
И равнодушно ей внимал я.
Так вот кого любил я пламенной душой
С таким тяжелым напряженьем,
С такою нежною, томительной тоской,
С таким безумством и мученьем!
Где муки, где любовь? Увы, в душе моей
Для бедной, легковерной тени,
Для сладкой памяти невозвратимых дней
Не нахожу ни слез, ни пени.

Из этого почему-то делают вывод: "Пушкин остался равнодушным к смерти Ризнич".

Но я не нахожу здесь равнодушия. Слышу лишь первое впечатление, легкий, неосознанный набросок после неожиданного известия и странный восклицательный знак там, где до сих пор стоял вопросительный: "Так вот кого любил!.." Пушкин еще не догадывается, что произошло. Он не успел понять, что теперь уже некого поражать ни всечасным слухом о себе, ни славою своею, ни именем; и окружать собою теперь тоже некого, и сожалеть, и страдать о нем, великом Пушкине, легкомысленную Амалию уже ничто не заставит. Он лишен возможности отдать сполна долг и уже никогда не сможет утолить свое "ожесточенное страдание". Пушкин остался один на один с тенью.

Что в сравнении с этим карточный долг, невыносимый для имеющего честь игрока! Что долг невыстрелившего дуэлянта, цену которому так хорошо знал наш поэт!

Для берегов отчизны дальней
Ты покидала край чужой;
В час незабвенный, в час печальный
Я долго плакал пред тобой.
Мои хладеющие руки
Тебя старались удержать;
Томленья страшного разлуки
Мой стон молил не прерывать.
Но ты от горького лобзанья
Свои уста оторвала;
Из края мрачного изгнанья
Ты в край иной меня звала.
Ты говорила: "В день свиданья
Под небом вечно голубым,
В тени олив, любви лобзанья
Мы вновь, мой друг, соединим".
Но там, увы, где неба своды
Сияют в блеске голубом,
Где тень олив легла на воды,
Заснула ты последним сном.
Твоя краса, твои страданья
Исчезли в урне гробовой
А с ними поцелуй свиданья...
Но жду его; он за тобой...

Написано в конце ноября 1830 года! Спустя шесть лет после разлуки с Амалией, через пять лет после ее смерти и... за два с половиной месяца до женитьбы на Наталье Николаевне Гончаровой, за кото рой целых три года страстно ухаживал и руки которой добивался.

Знатоки утверждают, что в это же время Пушкин с такой же страстью "добивался" руки и других жен щин. Приводятся письма, воспоминания, прочие дока зательства пушкинского непостоянства. А по мне, ни чего удивительного в том нет: клочья разорванного сердца как будто устремились в разные стороны в на дежде отыскать ту, которой удастся их вновь собрать воедино. Кто это будет? - второй вопрос. Главное, что такая нужна срочно, сейчас, немедленно, и чем больше времени уходит без нее, тем опаснее стано вится жизнь поэта, тем сильнее он ощущает приближа ющуюся гибель. Жена, дети, дом - словом, семейные оковы, в которые намеренно хотел заковать себя Пуш кин, оставались последней надеждой хоть на какие-то перемены.

В любом случае такую женщину он нашел и на то, чтобы вполне разобраться, - "она это или нет?" времени тратить не стал. Этого времени у него не было. Пушкин действительно пропадал. Повторим: не разделенную любовь можно заглушить, но заменить нельзя. Он же искал замену и предпочитал обманы ваться, будто нашел. Обманывался, потому что втайне думал о другой.

О, если правда, что в ночи,
Когда покоятся живые,
И с неба лунные лучи
Скользят на камни гробовые,
О, если правда, что тогда
Пустеют тихие могилы, -
Я тень зову, я жду Леилы:
Ко мне, мой друг, сюда, сюда!
Явись, возлюбленная тень,
Как ты была перед разлукой,
Бледна, хладна, как зимний день,
Искажена последней мукой.
Приди, как дальняя звезда,
Как легкий звук иль дуновенье,
Иль как ужасное виденье,
Мне все равно: сюда, сюда!

Зову тебя не для того,
Чтоб укорять людей, чья злоба
Убила друга моего,
Иль чтоб изведать тайны гроба,
Не для того, что иногда
Сомненьем мучусь... но, тоскуя
Хочу сказать, что вс люблю я,
Что все я твой: сюда, сюда!

Самых счастливых из нас женщины одаривают неистовой и безудержной любовью. При том далеко не каждая столь же безоглядно и безмятежно влюбляетнас в себя. Но только одной суждено открыть нам истинную цену такой любви.

Увлеченный чтением пушкинских стихов и размышлениями над ними, ежеминутно совершая все новые и новые для себя открытия и откровения, я не заметил, что время уже далеко за полночь. Выглянув в окно, я наблюдал, как яркие фонари высвечивают крупные хлопья снега, а те медленно опускаются на землю.

...В Пушкинских Горах самая настоящая зима!

С О Д Е Р Ж А Н И Е

Дорога первая. Франция ........................

Дорога вторая. Пушкиногорье ...................

Выражаю искреннюю благодарность всем, кто помог мне при написании и издании этой книги. Среди них - Г.А.Явлинский, Б.И.Зингерман, Е.И.Фалькович, В.П.Нечаев, П.Х.Зайдфудим, В.Я.Курбатов, В.Ф.Кашкова, И.Н.Барметова, А.М.Борщаговский, Н.В.Бажанова, М.Е.Васильев, Л.А.Васильева, Б.И.Мозговой, Г.Семенова, Е.В.Лукьянова.

Буду так же признателен, если читатель пришлет свой отзыв на книгу, выскажет замечания, укажет на ошибки, выразит пожелания и окажется при этом не очень строгим.

119034, Москва, Малый Левшинский переулок, дом 7, строение 3, ЭПИЦентр. Валерию Писигину.