Само собой разумеется, что «возрождение» это временное. Нельзя въехать в третье тысячелетие верхом на горячем кабардинском жеребце. Приспосабливаться к реалиям постиндустриального мира придется всем, в том числе и горцам Кавказа. Вопрос в том, какого времени и каких потерь, материальных и людских, потребует эта адаптация.

Преступность в каждом отдельно взятом районе Кавказа (а районов, где она не цветет пышным цветом, кажется, вообще уже не осталось) несомненно носит отпечаток местных особенностей. Но если от этой локальной специфики абстрагироваться, в кавказской преступности можно выделить ряд более или менее общих черт, которые характерны именно для раннефеодального общества.

На Северном Кавказе издавна сосуществуют три типа права: канон - право, источником которого является законодатель (феодальный владетель. Российская империя, затем советская и постсоветская Россия), шариат - исламское духовное право и адат - право, основанное на обычае, традиции. Канон стремится полностью вытеснить адат, а влияние шариата минимизировать. В отдельных случаях шариат прямо включается в канон или даже, как это было при Шамиле в его имамате, превращается в основной на -полнитель канона. Канон на Кавказе - в значительной мере искусственная, верхушечная часть правовой системы. Чтобы общество с ним считалось, он должен опираться на жесткую полицейскую вертикаль, и как только последняя по каким-то причинам ослабевает, канон превращается в фикцию.

Шариат значительно более укоренен на Кавказе, ибо кто же не хочет считать себя добрым мусульманином. Шариат как система имеет свою вертикаль, но преобладают в нем горизонтальные связи. Опирается он главным образом на авторитет мулл, духовных судей, в условиях же Кавказа более всего на авторитет суфийских лидеров (суфизм - мистическое течение в исламе, в котором очень большую роль играют старцы-наставники, ведущие прозелита по мистическому пути - тарикату - до слияния с богом) и преданных им учеников. Хотя шариат в той или иной степени неизбежно приходит в противоречие с каноном, уживается он с ним гораздо легче, чем с адатом.

Объясняется это тем, что и канон, и шариат - право развитого классового общества, построенного на рыночных, товарно-денежных отношениях. Адат же-право раннеклассовое, в нем главное - сила, внеэкономическое принуждение, межличностные и межгрупповые отношения. В современных условиях он, как печка-буржуйка, валяется где-то в сарае и извлекается оттуда только, когда в дом перестают поступать газ и тепло. Адат - это продукт многовекового на-
родного правотворчества, и в нем присутствуют наслоения разных эпох. При том, что у каждого кавказского народа он имеет свои специфические особенности, можно говорить о неких общих северокавказских нормах, в основе которых лежат адыгское и более всего кабардинское право и этикет. В XVI-XVIII веках именно кабардинская знать играла главную роль на Северном Кавказе, на ее этические и правовые нормы ориентировались другие народы региона. Эти нормы были чрезвычайно схожи с самурайскими нормами средневековой Японии: церемонность, рыцарская галантность, сочетающиеся с полным пренебрежением и произволом в отношении к нижестоящим и чужакам.

В системе ценностей практически любого предклассового и раннеклассового общества высокий социальный статус - это прежде всего престижное потребление: пиры, раздача подарков и тому подобное. Скудость ресурсов горного Кавказа не позволяла поддерживать соответствующий уровень потребления за счет собственных возможностей. Взоры горцев, естественно, обращались на более богатые соседние равнинные области. Так возник род деятельности (и освящающая его система ценностей), основанный на том, о чем мы писали в начале этой статьи, - на лихих набегах, грабеже, угоне скота, захвате людей. Конечно, набегам и грабежам подвергалась нетолько равнина. Ничуть не реже грабили соседей, лю-
дей того же народа, но другой фамилии. Собственно, такая практика отнюдь не является специфически кавказской. Точно также действовали в свое время и исландцы, и вообще норманны-викинги, и шотландские горцы - хайлендеры, и русские князья, и половецкие, и кто угодно. Разница лишь в том, что если сегодня в разруху и социальную анемию вдруг погрузятся Шотландия или Скандинавия, то там начнется стихийная криминализация, но не системное восстановление предфеодальных правовых норм - в этих странах они уже полностью забыты. Про Кавказ такого не скажешь. Там эти нормы до поры хранятся в латентной памяти общества, и сегодня мы являемся свидетелями того, как они восстанавливаются в Чечне и Дагестане, готовы, если все будет идти как идет, восстановиться в Ингушетии, Осетии, Кабарде, Балкарии и Карачае.

В чем сущность предфеодальной ценностной системы и как она влияет на процесс криминализации общества? Прежде всего для нее характерна позитивная оценка грабежа и насилия. Удачливый, умелый грабитель и разбойник - это герой, особенно если он грабит не своих. Кодексы поведения со своими и чужими различаются в корне -взаимоотношения с первыми обставлены строгими ограничениями, что касается вторых, то здесь никаких ограничений нет. Существуют разные круги «своих». Прежде всего это родственная группа, тейп (клан), тухум (племя), джамаат (община). Далее -свой этнос, который, впрочем, осознается только как сумма фамилий, тейпов, джама-атов (они могут быть сосредоточены в селе или группе сел, но могут быть и частично распылены). Посягательство на жизнь и имущество члена своего рода или этноса чревато крайне тяжелыми санкциями, вплоть до кровной мести. Искупление же вины перед сородичем - процедура сложная, долгая и чрезвычайно дорогостоящая.

Следующий круг - это близко родственные этносы, ингуши - чеченцы, абазины -адыги, балкарцы - карачаевцы. И наконец самый последний - горцы вообще, мусульмане. Конечно, все это очень условно. Ислам укоренился на Северном Кавказе только в XVII-XVIII веках, и то не повсеместно - так, многие ингушские села оставались полухристианскими-полуязыческими еще в первой половине XIX века. Чеченец, например, может отнестись к абхазу как к своему, вне зависимости оттого, мусульманин тот или христианин. При том, что сегодня знаменитое кавказское гостеприимство уже не диктуется суровыми условиями жизни в горах, да и гость, едва выехав из села, как и прежде, легко может стать объектом нападения со стороны своих недавних хозяев, неоказание гостеприимства грозит лечь позорным пятном на репутацию горской семьи. Человек, предоставивший свой дом для переговоров, вне зависимости от религии и национальности участников встречи несет полную ответственность за их безопасность, и любое на нее посягательство неизбежно повлечет за собой весьма жесткий отпор.

Собственность соплеменника на Кавказе лучше не трогать, особенно если она куплена за деньги. И уж совершеннейшее та-бу - посягательство на собственность, будь то вещи, скот или люди, - приобретенную путем захвата. Любая попытка освободить пленника, приведенного соседом, иначе как через выкуп, - вопиющее нарушение неписаного горского закона.

Единственно возможная реакция на акцию захвата - это ставшее этической нормой полное отсутствие всякой реакции, невмешательство, абсолютное соблюдение принципа недоносительства. Можно иметь исчерпывающие сведения относительно того, где, когда, у кого и что захватил сосед, но обсуждать это, обмолвиться об этом хотя бы словом совершенно недопустимо.

Известен случай, ставший, кстати, частью адыгского исторического фольклора, когда некий уздень (дворянин) случайно стал свидетелем угона скота. Владелец ста
да был нетолько соседом узденя, но и ближайшим его другом, побратимом. Свидетель оказался перед неразрешимой моральной дилеммой. С одной стороны, не мог же он выслушивать рассказы негодующего друга о пропаже, его догадки относительно того, кто бы мог это сделать, глядеть ему в глаза и притворяться, будто знать ничего не знает. С другой, назвать имена угонщиков - означало сделаться доносчиком. И тогда свидетель просто скрылся, бросил дом, семью, хозяйство, обрек себя на многолетнее изгнание, то есть поступил так, как если бы ему грозила кровная месть.

Во времена социалистической собственности возможности для всяческих хищений были практически неограниченными и относились к ним как к своего рода молодечеству. Этика хищения нетолько не изживалась, она укоренялась. В условиях сегодняшней Чечни, когда все, что можно было расхитить, расхищено или же «приватизировано» (что по существу одно и то же), когда республика разорена войной, похищение людей многим чеченцам представляется чуть не единственным способом добывания средств к существованию.

Оружие на Кавказе - особый вид собственности. Так, холодное оружие - неотъемлемый элемент национального костюма, символ мужского достоинства, готовности постоять за свою честь. Чтобы извлечь кинжал из ножен, требовались веские причины, его отнюдь не пускали в ход бездумно. В XX веке эта символическая функция перешла к огнестрельному оружию. Носить при себе его необязательно, но иметь, хранить где-то в укромном месте - дело чести каждого мужчины. И это отнюдь не примета последнего десятилетия. Так повелось еще с конца Великой Отечественной войны, когда по стране гуляло огромное количество трофейного немецкого оружия.

Оружие можно получить в наследство или в качестве подарка, но чаще всего оно покупается за деньги. Так было всегда. И поэтому продать его не считается зазорным, а вот просто сдать этот символ мужской доблести и независимости - значит уронить свою честь. Отсюда следует, что единственный способ ненасильственным образом снизить массовую вооруженность на Кавказе - это выкупить оружие у населения.

В наши дни люди начинают жить по ада-ту не по своей воле, они зачастую сами тому не рады. Для кавказского сельского и полусельского обывателя идеальной была бы ситуация, когда за пределами общины властвует канон, который во внутриобщинных делах оставляет определенную нишу для адата. Но если канон парализован, адат неизбежно занимает его место, причем на всех уровнях.

Такое замещение далеко не полноценно, отсюда стремление заменить адат шариатом, который в гораздо большей степени способен выполнять функции канона. Стремление это реализуется в рамках все того же традиционного для Кавказа суфизма (опирающегося здесь на наиболее близкие к адату толкования Корана - шафиитское и ханафитское) и диаметрально ему противоположного течения - ваххабизма, относящегося к пуританскому, фундаменталистскому ханбалитскому толкованию, для которого суфизм с его опорой на авторитет духовного лидера просто ересь. В первом случае шариатское право стремится по возможности не посягать на авторитет старейшин, а следовательно, и на адат. Такая практика преобладает в Чечне, и со временем она может перерасти в более или менее действенную правовую систему, хотя и довольно сложную. Во втором случае мы сталкиваемся с гораздо более жестким отношением к адату, отражающим разочарование молодой, лишенной ясных перспектив части общества в традиционных, да и в суфийских ценностях и лидерах. Число сторонников ваххабизма, ранее практически здесь неизвестного, на Кавказе растет. В конечном счете он нацелен на максимальное расширение зоны своего влияния (о чем свидетельствует его экспансия в Дагестане), но пока ваххабизм на Северном Кавказе, а значит и пуританский шариат, господствует только в отдельных джамаатах. С каноном он не стыкуется, но адат на территории его действия вообще не имеет права на существование.

Такова реальность, в таком виде на Кавказе сегодня возрождаются средневековые предфеодальные и феодальные нормы социального бытия.

Что в этой ситуации нужно и можно делать? Прежде всего необходимо осознать, что законы, писанные в кремлевских кабинетах, не могут одинаково хорошо работать во всех регионах огромной страны, населенной народами столь разной менталь-ности. Есть только один способ вернуть Северный Кавказ к нормальной жизни: поддержать и признать тарикатский, то есть основанный на авторитете религиозных учителей-наставников, шариат, создать для него легальную правовую нишу.

Чечня свой «модус вивенди», пусть и не без помощи бездарных российских политиков, выбрала. Как бы он ни был архаичен и даже на взгляд внешнего наблюдателя дик, меняться он будет только по мере изменения экономической ситуации в республике, по мере восстановления разрушенного войной ее хозяйства, на что уйдет немало времени. И пытаться сейчас представлять Чечню частью Российской Федерации, что с упорством, достойным лучшего применения, делает федеральная бюрократия, нелепо и смешно. Тем более что в договоре, подписанном Борисом Ельциным и Асланом Масхадовым, черным по белому написано: Россия и Чечня строят свои отношения согласно нормам международного права.