Происшедшее невозможно оправдать исключительно слабостью оппозиционных Александру Лукашенко политиков либо нежизнеспособностью демократии на постсоветском пространстве вообще. Оценивая ситуацию, на наш взгляд, следует исходить и из психологических особенностей трех участников единого политического процесса - персонально президента Лукашенко как демиурга белорусской политической системы, оппозиции как коллективного субъекта политической деятельности и белорусского электората, обладающего собственной психологией и собственной волей. Вместе с тем мы считаем, что анализ психологии всех трёх субъектов процесса в статье, посвященной психологии одного из них, в данном случае совершенно оправдан. И вот почему.

Александр Лукашенко не просто президент государства. Он реально является политиком №1 Беларуси. К нему и проводимой им политике можно и нужно относиться отрицательно, но это вовсе не означает, что следует принижать его достоинства, чем патологически страдает вечно проигрывающая белорусская оппозиция.

Александр Григорьевич неоднократно демонстрировал, что он способен выигрывать сложнейшие политические шахматные партии и усилием воли приводить порядок этого мира в соответствие со своими представлениями о том, каким он должен быть. Конечная цель нашего исследования - реконструировать существующую в сознании Лукашенко картину мира и воссоздать те волевые импульсы, следуя которым он пытается ее изменить. При этом нам хотелось бы сразу оговориться: эти заметки в основе своей являются результатом личных наблюдений и выводов, сделанных автором на их основании. Цитаты, не имеющие сносок, тем не менее являются подлинными: эти слова действительно были произнесены Александром Лукашенко и в разное время публиковались в белорусской печати, причем ни тогда, ни сейчас их подлинность не была опровергнута.

Обратимся к начальным главам биографии первого президента Беларуси. Перед нами классический тип закомплексованного сельского мальчишки, безотцовщины или, как говорят в белорусских деревнях, “байструка”. Он родился в 1954 году, когда деревня не успела еще толком оправиться после войны и от голода, и от страха. Лишний кусок хлеба в такой семье попросту невозможен, да и опасность потерять убогий достаток была вполне реальной. С другой стороны, была зависть к “городским”, к “начальниковским деткам”. Эта зависть мальчишки из села Александрия сохранилась в уже состоявшемся государственном деятеле - депутате Верховного Совета Лукашенко. В одном из интервью он будет осуждающе говорить о политиках, “которых возила в школу черная “Волга”, а на обед у них были бутерброды с черной икрой”. (Эта же черная икра будет фигурировать в одной из официальных белорусских телепередач, когда речь пойдет об арестованной по приказу президента Тамаре Винниковой, председателе правления Национального банка Беларуси. Там следователь прокуратуры будет успокаивать электорат: “Винникова здорова, ей регулярно приносят лекарства и даже бутерброды с черной икрой”. Известно, что некоторые детали для подобного рода сюжетов Лукашенко подсказывает авторам сам через доверенных лиц.)

Комплекс обойденности судьбой, обиды на судьбу будет преследовать Лукашенко и дальше. В другом своем интервью он будет говорить о студенческих годах: “Я был вынужден учиться на стипендию”. Можно попытаться представить себе студента провинциального пединститута, готовящегося к роли сельского учителя и одновременно снедаемого плохо скрываемой ненавистью к детям номенклатуры: напомним, что исторический факультет в областных центрах был в середине семидесятых - начале восьмидесятых наиболее престижным факультетом, а потому александрийскому “байструку” приходилось учиться рядом с местной “элитой”. 

Далее - первое рабочее место. Лукашенко первый раз пытается войти в номенклатуру. Это очевидно тупиковый путь: он занимает низшую ступеньку на номенклатурной лестнице, становится освобожденным секретарем первичной школьной комсомольской организации. Это уже не школьник, но еще и не учитель, нечто вроде пионервожатого для старшеклассников. Можно попытаться сделать либо педагогическую, либо комсомольскую карьеру, но обычно на таких должностях старт берут девочки-отличницы, выпускницы той же школы. Лукашенко прислан на работу в школу, для которой он в принципе был чужим. Старта не получилось.

Начинаются поиски себя. Причем в одной и той же - идеологической сфере. Диплом выпускника провинциального истфака поначалу не дает возможности попробовать себя в том, что называется “практической деятельностью”. Отсюда неожиданно - для Лукашенко - долгая задержка на одном месте в качестве замполита роты пограничных войск (1980-1982 гг.). И после того, как и здесь карьеры совершить не удалось, следует возвращение на ставшую родной могилевскую землю. Честолюбивый молодой коммунист становится лектором Шкловской районной организации общества “Знание” (1978-1980 гг.). И лишь после этого - переход на “хозяйственную работу”, где от него будут зависеть реальные судьбы людей: вначале заместителем директора маленького комбината строительных материалов (не более 120 работающих), затем - заместителем председателя колхоза и, наконец, директором совхоза “Городец” - того самого, благодаря которому позже, в 1990 году, и состоится избрание Александра Лукашенко депутатом высшего законодательного органа Белорусской ССР.

Хозяин

И политики, и аналитики систематически допускают одну и ту же ошибку: говоря о Лукашенко, они путают колхоз и совхоз. Вместе с тем это принципиально разные социальные явления.

В колхозе во все времена сохранялась хотя бы некоторая видимость самоуправления. Колхозники считались пайщиками, обладавшими определенными правами на свою долю общеколхозной собственности. Председателя колхоза даже в самые жесткие партийные времена невозможно было назначить на пост без проведения процедуры голосования. И хотя в абсолютном большинстве случаев итог этого голосования был предрешен, но сам по себе этот факт, а также обязательное ежегодное отчетное собрание колхозников приучали председателя к мысли о своей зависимости от волеизъявления подчиненных ему людей. Существовало правление, куда избирали не только представителей колхозной номенклатуры (бригадиров, главных специалистов), но и просто реально уважаемых колхозниками людей. Председатель в своей деятельности был ограничен решениями не только общего собрания, но и правления, был вынужден искать и находить компромиссы. Зачастую возмущенные положением дел в колхозе или самоуправством своего руководителя колхозники могли добиться перевода его на другую работу.

Иное дело - совхоз. Здесь даже в относительно либеральных условиях застойного социализма практически сохранялась система крепостного права. Совхоз - чисто государственное сельскохозяйственное предприятие, где голос рядового рабочего - а в совхозе были только наемные рабочие, сельскохозяйственные пролетарии - не значил ничего. Директор совхоза был абсолютным хозяином их судеб. Уволиться из совхоза значило стать безработным, так как если, уволившись с государственного предприятия в городе, можно было перейти на другое предприятие в том же городе, то в сельских условиях такой переход был попросту невозможен. И если колхозники могли возмущаться самодурством своих руководителей, то рабочие совхозов были вынуждены терпеть.

Так долго, как в совхозе “Городец”, Александр Лукашенко не работал нигде - восемь лет. Обычно до этого подтверждалась анекдотическая фраза, приписываемая молвой его супруге, Галине Родионовне: “Его нигде больше двух лет не держали”. При этом совхоз не стал особенно процветающим - психологически уже бывший горожанином, Лукашенко не мог стать руководителем типа известных далеко за пределами Беларуси Героев Социалистического Труда Василия Старовойтова, Александра Дубко, Василия Бедули, сумевших приспособиться и к условиям перестройки, и затем к условиям рыночной экономики. Проработав всю свою сознательную жизнь в условиях авторитарной управленческой системы (комсомол, армия, квазиобщественные организации, государственные предприятия), он усвоил главный принцип ее функционирования - единоначалие. Эффективность руководства в его глазах автоматически слилась с обязательностью и точностью исполнения решений руководителя - носителя власти. И все обвинения в бесхозяйственности, которые Лукашенко позже будет кому-либо предъявлять, не будут иметь под собой основы в виде анализа результатов практической хозяйственной деятельности. Достаточно вспомнить те обвинения, которые Александр Григорьевич будет предъявлять бывшим руководителям СССР и Беларуси:

"Какой он (Горбачев. - А.Ф.) был руководитель? Его же никто не слушал! Вместо того, чтобы добиваться выполнения своих решении, он позволял их обсуждать! Поэтому страна рухнула!”

“Власть валяется в грязи! Приказы не исполняются, все разваливается. Мы поднимем власть из грязи, мы добьемся исполнения принятых решений!.” (О правлении премьер-министра Беларуси Вячеслава Кебича, основного соперника Лукашенко на президентских выборах 1994 года.)

“Скажите, сколько еще мы будем барахтаться в хаосе и безвластии? Народу нужна власть. Людям нужен порядок". (1)

(Показательны и те требования, которые будет предъявлять уже действующий президент Республики Беларусь к механизму осуществления исполнительной власти, предусмотренному Конституцией 1994 года. Фактически первая крупная законодательная инициатива Александра Лукашенко после его избрания - создание вертикали исполнительной власти, когда глав местной исполнительной власти не избирают - всенародно или на сессиях местных представительных органов, а назначает президент. При этом Лукашенко как бы забывает, что в свое время именно он - тогда депутат Верховного Совета - требовал всенародных выборов для руководителей районной и областной администрации.)

Вместе с тем, даже если поверить, что директор совхоза “Городец” действительно использовал палку для наказания тех, кого он считал нерадивыми работниками, Лукашенко еще не ощущает себя полновластным хозяином в совхозе: над ним находится партийное и советское руководство. Обиженным им людям есть куда апеллировать. Его самого есть кому контролировать. Контроль вызывает в людях страх. И высшая власть для честолюбивого молодого “хозяйственника” - это прежде всего контроль за деятельностью других в сочетании с собственной бесконтрольностью. Причем первый шаг к обретению вожделенной бесконтрольности, к погашению этого страха лежит через вполне демократическую процедуру - получение депутатского мандата.

На выборах народных депутатов СССР в 1989 году Лукашенко впервые сталкивается с одним из своих будущих оппонентов - будущим премьером, а тогда вице-премьером правительства БССР, председателем Госплана республики Вячеславом Кебичем. Кебич опередит Лукашенко всего лишь на неполные четыре процента голосов. Эта победа будет вполне закономерной, поскольку именно Кебич, которого уже в то время планируют на пост председателя правительства, занимаемый старым и не вполне здоровым Михаилом Ковалевым, ассоциируется для местной политической элиты с самим понятием “власть”. Лукашенко для них - плебей, выскочка. Именно поэтому во втором туре голосования элита сделает все возможное, чтобы победил Кебич, - победа будет “украдена” у Лукашенко. (Отсюда и один из его лозунгов, выдвинутых между первым и вторым туром голосования по выборам президента Беларуси, когда он уже будет опережать Кебича с разгромным счетом - 36% против 14% голосовавших: “Вы сделали свой выбор! Не дайте украсть вашу победу!” По мнению председателя общественной контрольной комиссии Николая Статкевича, победа у Лукашенко была уже в первом туре, и ее действительно “украли”.) 

Но те, кого Лукашенко сегодня называет “простыми людьми”, голосовали тогда за него. И чем “проще” были избиратели, тем охотнее они отдавали ему свои голоса. Потому что видели в нем - “своего”.

Электорат

Здесь, на наш взгляд, необходимо попытаться оценить, как именно воспринимает себя белорусский избиратель. Так нам легче будет понять, почему обычно послушные своей власти белорусы в 1994 году все-таки проголосовали против этой власти, предпочтя Вячеславу Кебичу Александра Лукашенко.

Вокруг Белоруссии еще во времена Советского Союза сложилась своя, особенная мифология. Эта мифология просуществовала практически без изменений до нашего времени.

Первый миф формулируется в простом определении - “республика-партизанка”. Участие в партизанском отряде становится признаком высшей воинской доблести - высшей, нежели служба в регулярной армии. При этом абсолютно игнорировался общеизвестный факт: приблизительно столько же белорусов, сколько ушло в партизаны, служило и в полиции. В особенности это было характерно для Западной Беларуси, лишь после 1939 года - после реализации “пакта Молотова - Риббентропа” - вошедшей в состав СССР. Государственная мифология игнорировала и другое - поведение партизан во время войны, отнюдь не вызывавшее симпатии к ним со стороны гражданского населения. Партизаны, в особенности в 1943-1944 годах, вели себя в деревнях как самовластные хозяева, не только не думая о судьбах подвергавшихся опасности крестьян, но зачастую и обращая против них оружие как против пособников фашизма. И если оккупанты, уже чувствовавшие свою слабость, были вынуждены к концу оккупации ограничивать собственный произвол, чтобы не получить удар в спину, то факты изуверского отношения партизан по отношению к собственным согражданам участились именно в это время. При этом официальная мифология никогда не называла имевшую место модификацию партизанского движения ее законным именем - “террор”. И этим как бы скрывалась характерная для белорусского менталитета внутренняя агрессивность, которая в определенный момент все-таки может вылиться наружу.

Второй миф, также имевший место, - миф о мягкости и безответности белорусов, о их “толерантности”. Миф, разрушающийся при малейшем анализе той роли, которую отводила выходцам из Беларуси партийная система. Белорусы считались самыми последовательными проводниками партийной линии, поэтому их всегда охотно выдвигали на идеологические посты, требовавшие жестокости. Например, операцию по вводу войск в Прагу в 1968 году “курировал” член Политбюро Кирилл Мазуров, бывший первый секретарь ЦК КПБ, в прошлом крупный партизанский руководитель. Выходцами из Беларуси были многолетние руководители высших идеологических структур Михаил Зимянин и Василий Шауро. Наконец, даже Горбачеву пришлось востребовать белорусские кадры для проведения своей идеологической линии - Александр Аксенов (председатель Гостелерадио СССР), Владимир Севрук (заместитель главного редактора “Известий”, редактор “Недели”), Георгий Таразевич (председатель Комитета по межнациональным отношениям ВС СССР). Стоит также обратить внимание на следующие два факта. Именно в Беларуси произошло первое использование милиции для подавления мирной манифестации - “Дзяды” 1988 года - и первое массовое стихийное выступление рабочих против поднятия цен - апрель 1991 года.

На последнем факте следует остановиться особо. Белорусская ССР считалась в Советском Союзе едва ли не землей обетованной. Это была одна из немногих относительно сытых республик. И если на апрельское 1991 года - “павловское” - повышение цен в других республиках не отреагировали просто потому, что его не очень-то заметили (прилавки магазинов были пустыми), то массовое выступление рабочих минских заводов было вызвано именно тем, что прилавки были по-прежнему относительно заполнены и рост цен на фоне замороженной зарплаты вызвал психологический шок. При этом к подобной реакции оказались неготовыми как власть в лице бюро ЦК КПБ и Совета Министров, так и оппозиция в лице Белорусского народного фронта. Вследствие первой причины несанкционированный митинг длился более недели, что вызвало у народа ощущение своего могущества, вследствие же второй причины власть сумела уцелеть и удержаться вплоть до августа 1991 года.

Третий миф о белорусах и для белорусов - миф о “младшем брате” великорусского народа. Не делая принципиального различия между этническими белорусами и представителями других национальностей, живущих на территории современной Беларуси (“тутэйшымi” -“здешними”, “местными”), белорусское общественное сознание вместе с тем отчетливо противопоставляет Беларусь Великороссии, Минск -Москве. Уже на закате СССР, в последние годы правления Брежнева и особенно при Горбачеве, бытовало мнение о российских мегаполисах как о бесконечных потребителях произведенных в Беларуси продуктов питания. Ленинград и особенно Москва оценивались как “лодыри”: “Работать не хотят, съели нашу колбасу. Всю Беларусь вывезли”. Это же отношение сохранилось практически до наших дней.

За всеми этими мифами, имеющими или не имеющими реальную основу, совпадающими или не совпадающими с истинным менталитетом белорусов, скрывается внутренняя агрессия. Эта агрессия в любой момент может выплеснуться наружу, как только представится подходящий повод. И прежде всего в этом случае она обратится против тех, кто “довел народ” до конденсированного выражения этой агрессии. Разумеется, прежде всего она обратится против тех, кто юридически доступен, - кого избирают. Белорусы голосуют скорее не “за”, а “против”, руководствуясь главным аргументом: “Хуже, чем есть, уже не будет”.

К тому же самая активная часть белорусского электората - люди с низким образовательным цензом. Поэтому выбор постоянно делается не между программами кандидатов, а между личностями: свой - чужой. известный - неизвестный, понятный - непонятный, опасный -неопасный. Причем известность может выступать как отягчающее обстоятельство: “Кебпч пять лет руководил, а чего добился? Все развалили. Страну развалили. Голосуем за Лукашенко - хуже не будет”.

Большая часть белорусского электората чувствует себя заранее обманутой, ограбленной, нуждающейся в защите. Она не доверяет никому, но хочет поверить хотя бы кому-то. Реально существующий среди электората культ бывшего лидера белорусской компартии Петра Машерова - это де-факто опосредованное обожествление электоратом самого себя: Машеров - бывший сельский учитель, затем партизанский вожак. Герой Советского Союза, секретарь ЦК комсомола Беларуси, прошедший все ступеньки комсомольской и партийной лестницы. Его политический имидж - имидж защитника и мстителя одновременно. При этом следует учитывать, что трагическая гибель Петра Мироновича в автомобильной катастрофе наложила отпечаток на восприятие его личности - личности типичного белорусского руководителя 70-х годов.

Пример Машерова словно убеждает электорат: “Чудо возможно. Придет человек, который и защитит, и отомстит, и накормит”. И это ожидание чуда передается из поколения в поколение: старый руководитель не справился, не защитил - поможет новый.

Лукашенко: воля

Что бы ни говорила и ни писала белорусская оппозиция, очевидно: Александр Лукашенко действительно является политиком № 1 в своей стране. Поскольку только у него хватило воли, чтобы целеустремленно бороться за власть, прийти к власти и удержаться у власти вопреки всему. И только Лукашенко оказался таким белорусским руководителем, который, используя особенности менталитета белорусского электората, сумел изменить политическую действительность в стране в соответствии со своими представлениями.

Всю свою политическую карьеру после избрания депутатом Верховного Совета БССР Александр Лукашенко боролся за популярность среди электората. Сам о себе он говорил: “В парламенте я выступал по всем вопросам - от абортов до космических ракет”. Стенограммы заседаний Верховного Совета это действительно подтверждают. Поскольку пленарные заседания сессий транслировались по радиосети (этот порядок будет немедленно отменен после победы Лукашенко на выборах: президент слишком хорошо понимает те инструменты, которые помогли ему прийти к власти), это отмечали и избиратели. Лукашенко: “Мой рейтинг никогда не опускался ниже первой десятки”. И это - тоже правда.

Но, с другой стороны, те же стенограммы показывают, что ни одно свое предложение депутат Лукашенко не оформлял в письменном виде и не доводил до его принятия в качестве, например, поправки к закону. Совершенною очевидно, что весь законодательный процесс он рассматривал в этот период исключительно как способ повышения личного политического рейтинга.

Лукашенко в парламенте развивает бурную деятельность по созданию всевозможных партий и фракций, которая, как правило, заканчивается “ничем”. Он становится одним из активистов так называемого “Демократического клуба”, вскоре самоликвидировавшегося за ненадобностью: затем возглавляет фракцию “Коммунисты за демократию” - чрезвычайно нежизнеспособную копию фракции Александра Руцкого. Он стоит у истоков Партии народного согласия, но бросает ее, выходит из оргкомитета и остается политиком-одиночкой. Не принимает он также предложений войти в состав руководства Народного движения Беларуси и Республиканской партии труда и справедливости. Это закономерно: любая партийная работа требует умения не только руководить, но и подчиняться определенной партийной дисциплине, а Лукашенко уже почувствовал вкус к бесконтрольности: он уже готов действовать самостоятельно, без оглядки на кого-либо и что-либо. Во время президентской избирательной кампании он будет говорить: “Мне нужны отвязанные люди - чтобы от всего отвязались”. И будет искусственно создавать ситуацию “отвязанности”. Когда накануне выборов министр внутренних дел Владимир Данько прикажет прикомандированным к его “антикоррупционной” комиссии милиционерам Юрию Малумову, Михаилу Сазонову и Николаю Карпиевичу вернуться на основное место работы, Лукашенко отговорит их подчиняться приказу, прекрасно понимая, чем они рискуют в случае проигрыша: лишь Карпиевич ограничится тем, что уйдет в отпуск.

Однако одновременно эта нелюбовь (нежелание?) будущего президента заниматься партийной (командной) работой есть еще и нежелание брать на себя какие-либо обязательства перед конкретными людьми. Автор этой статьи, бывший одним из участников и свидетелей избирательной кампании Александра Лукашенко, помнит, как уже избранный президентом Лукашенко прибыл из Шклова, где он участвовал в голосовании, в Минск, в свой депутатский кабинет в Доме правительства. Тогда Александр Григорьевич предложил всем членам своего предвыборного штаба подходить к нему поодиночке и просить должности. Показательно: не президент говорит своим соратникам, какие посты и почему он им предназначает, а они должны приходить и просить. Власть и участие в ее реализации - как награда, как поощрение, но не как работа по реализации предвыборной программы.

Сам Лукашенко чрезвычайно работоспособен. Это было очень хорошо видно во время избирательной кампании. Двух - трехчасовое выступление в переполненных сельских и районных клубах, ровное отношение ко всем вопросам, к каждому подошедшему. Через час - чтобы успеть приехать в новый населенный пункт - новое выступление. Ни один из соперников Лукашенко так себя не растрачивал. Вместе с тем для Александра Григорьевича уже тогда был характерен страх -страх не достичь власти и - позже - потерять ее. Страх во время выборов был вполне объясним: в случае проигрыша у всех соперников Лукашенко была возможность вернуться к прежней работе или без особого ущерба для себя найти новую. Но Лукашенко, бывший в сантиметре от высшей власти, вышедший во второй тур, вернуться в совхоз - не мог. Ему, вероятно, проще было бы покончить с собой, чем смириться с подобным поражением - и уж тем более - каждый день читать в глазах односельчан: “Эх ты, президент...”

В этом смысле “хождение во власть” для Лукашенко было бегством из совхоза “Городец”. Избирательная кампания показала: для Александра Григорьевича власть есть цель и одновременно смысл жизни. Ради ее достижения и сохранения он готов на все. Он превратился в сгусток воли, энергии. Эта энергия передавалась другим, заражала. В Гомеле ему довелось выступать перед тремя тысячами избирателей на крытом стадионе. Выступление длилось два часа, после чего Лукашенко еще полтора часа отвечал на вопросы, наконец прекратил и, сняв пиджак с промокшей от пота рубашки, сел за стол и выпил стакан воды. Произошло странное: люди буквально хлынули с трибун, лавой притекли к столу - и начали тянуться к Лукашенко руками, желая прикоснуться к нему; протягивали блокноты, книги, паспорта, деньги -даже двадцатидолларовую купюру, чтобы он оставил на них автограф; протягивали маленьких детей - словно для благословения. Сам кандидат в президенты при этом был величествен и спокоен, воспринимал все происходящее как должное. Сцена напоминала явления королей народу, описанные в средневековых хрониках и проанализированные Марком Блоком в известной книге “Короли-чудотворцы”. Лукашенко после избрания и будет ощущать себя чудотворцем: известен факт, когда во время селекторного совещания по вопросам сельского хозяйства он упрекал брестского губернатора Владимира Заломая, оправдывавшегося ссылкой на плохие погодные условия: “Ты же сим просил у меня дождь, так чего же теперь жалуешься на дождь?!”

Победа Лукашенко на президентских выборах привела к тому, что его гигантская воля теперь должна была быть направлена уже не на завоевание, а на удержание власти. Но на самом деле Лукашенко, пораженный легкостью собственной победы (власть не смогла оказать сколько-нибудь серьезного сопротивления), испугался, что потерять власть он сможет так же легко, как и получил ее, - в результате элементарной демократической процедуры выборов. Этот страх, на наш взгляд, и повлек за собой катастрофические для белорусской демократии последствия. Потому что вместо политики удержания власти Лукашенко пошел на такое ее реформирование, при котором любая демократическая попытка отстранения его от власти стала бы вообще невозможной. Мир волевым решением начал изменяться в соответствии с представлением отдельно взятого человека о целесообразности и необходимости той или иной модели мирового устройства.

Лукашенко: представление

Авторитарная власть всегда казалась Александру Григорьевичу гораздо более надежной и устойчивой, нежели власть демократическая. В принятой им системе координат государство предстает своеобразным треугольником (как известно, треугольник - единственная “жесткая” геометрическая фигура): в основании - органы защиты государства от внешних (армия) и внутренних (карательные органы) врагов, вершина - государственная идеология, обозначающая конечную цель развития государства.

Все, что направлено на демократизацию общества, то есть на идеологический плюрализм, в глазах Лукашенко направлено на уничтожение государства как единого организма, на расшатывание незыблемых государственных устоев. Поэтому органичной составляющей картины мира, по президенту Беларуси, становится Враг. Враги повсюду, они могущественны и страшны, они могут помешать президенту защитить свой народ, облагодетельствовать его. С ними следует бороться. Для победы необходимо, чтобы “все простые люди” сплотились вокруг президента. А для этого, в свою очередь, нужно убедить “всех простых людей”, что враги президента - это их враги. Начинают последовательно формироваться образы этих врагов: “враг внутренний, политический” - оппозиция, националисты или, как выражается сам Александр Григорьевич, “национал -радикалы”; “враг внутренний, экономический” - банкиры и предприниматели; “враг внешний, политический” - НАТО; “враг внешний, экономический” - российские реформаторы (прежде всего Чубайс и Гайдар). Это устойчивые образы, которые проходят через все речи и большинство интервью президента Беларуси, делая их узнаваемыми. При этом Лукашенко - блестящий стихийный оратор-импровизатор - придает им максимальную запоминаемость: “Их надо стряхнуть, кик вшивых блох!” (о предпринимателях); “Этот чудовищный монстр подползает с запада к нашей синеглазой Беларуси” (о НАТО); “Да если хоть один из них придет ко мне и скажет: “Я работать хочу!” - И я дам ему работу! Но они же не хотят работать! Они рвутся к власти, они изголодались без власти!” (об оппозиционерах). “Вся драка с президентом началась с того времена, когда я отказал им и в транспортных средствах, каждому по автомобилю, и в благоустроенных квартирах в городе Минске” (2) - (о них же). “...Я пришел в Верховный Совет с миром, вы это видели, я всегда уступал, я всегда просил, я уговаривал, но мне плевали в спину, мне плевали в лицо, надо мной издевались. Я терпел” (3) (крик души: защитите меня, чтобы я мог защитить вас!). Лукашенковская риторика при этом чрезвычайно убедительна и доходчива, ни один из нынешних оппозиционеров высокого ранга просто не умеет так говорить с “простыми людьми”.

Лукашенко не просто “борется с врагами” - он сам их придумывает и создает. Он вытолкнул в оппозицию часть тех своих сторонников и активистов его избирательной кампании, кто придерживался демократических или рыночных убеждений. Убеждая депутатов Верховного Совета 13-го созыва, что “лучший парламент я нигде не найду, мы будем спокойно работать во имя Беларуси”, он превратил “левое” ядро в Верховном Совете в яростных антилукашенковцев только потому, что он не мог - и не пожелал - пойти на компромисс даже с идейно близкими ему политиками, хотя все различие между ними состояло лишь в отношении к проблеме законности: как это ни парадоксально, лидеры коммунистов и аграриев, составлявших большинство среди депутатов, выступали за разделение властей и верховенство закона. В остальном - в отношении к проблеме рыночных реформ или главного (российского) вектора международной политики Беларуси - их позиции совпадали до мелочей.

Лукашенко не старается переубедить своих “врагов” или привлечь их на свою сторону - он их уничтожает. Причем это политическое уничтожение в его глазах должно сопрягаться с чисто человеческим унижением, поскольку именно униженных противников Александр Григорьевич не опасается. Матери арестованного директора белорусского бюро ОРТ Павла Шеремета, например, неоднократно “рекомендовали” обратиться к президенту с просьбой о помиловании еще не осужденного сына: так-де президент выпустит Павла из тюрьмы быстрее. (Точно так же уговаривал заключенных коллег “покаяться” в “совершенной ошибке” корреспондент “Интерфакса” Сергей Заяц, де-факто исполнявший в фарсе с арестованными журналистами роль, известную как “наседка”.) Арестованного дважды Героя Социалистического Труда Василия Старовойтова все-таки вынудили написать “покаянное письмо” на имя президента (73-летнего ветерана колхозного движения оказалось проще сломать, чем, например, 59-летнего министра сельского хозяйства Василия Леонова, который такое письмо писать отказался). Вероятно, Лукашенко пошел бы на публичные суды в духе Вышинского и Шейнина, но время изменилось: трудно ожидать, что арестованные “при исполнении служебных обязанностей” председатель правления Национального банка Беларуси Винникова или министр Леонов согласятся разыгрывать перед телекамерами спектакли-самооговоры. Вероятно, поэтому Винникову выпустили из тюрьмы больной и сломленной, но не стали доводить дело до суда; Леонова же, который известен как человек со стальной волей, на свободе увидят скорее всего лишь после падения лукашенковского режима.

Очевидно, что Лукашенко не в состоянии обойтись не только без борьбы с “врагами”, но и без борьбы за достижение перспективы. Поскольку выше президента суверенного государства может быть лишь Бог, Лукашенко формирует самого себя (make himself) как мессию, Спасителя. Спаситель не может спасать только один народ - он должен спасать “всех”. Эта мессианская функция реализуется через попытку воссоздания единого союзного государства - наподобие рухнувшего Советского Союза. Многочисленные эксперты, убеждающие друг друга и политиков в том, что Лукашенко хочет стать президентом России, просто не понимают Александра Григорьевича: ему мало возглавить Россию, он хочет стать тем, кем был Ленин, - создателем и вождем новой союзной империи. (Характеризуя подписанный в мае 1997 года договор о создании Союза Беларуси и России, президент Беларуси скажет: “Это будет такой Союз. которого еще не видел мир!”) Именно это совпадает с пониманием им собственной высокой миссии. И возрождение СССР с собой во главе - действительная цель его деятельности. Известный белорусский журналист Олег Груздилович вспоминает, как, еще будучи депутатом, после футбольного матча между парламентариями и представителями прессы Лукашенко, плавая в бассейне сауны и будучи уверенным, что его никто не слышит, сказал сам себе: “Какую страну развалили, сволочи!” На наш взгляд, это не апокриф.

В целом мир в представлении Лукашенко чрезвычайно прост. Он биполярен: “свои” и “чужие”, “союзники” и “враги”, “честные журналисты” и “нечестные журналисты”, “преданные делу” и “предатели”. Этот мир окрашен в черно-белые тона, и лишь самому президенту дано право выбирать, какая именно характеристика сопутствует какому явлению. При этом Лукашенко изначально склонен гиперболизировать явления, давая им характеристики: НАТО - “чудовищный монстр”, “люди плакали, когда их (ракеты с ядерными боеголовками. - А. Ф.) вывозили с нашей территории”, “потеряем учителя - капец (“конец, финал” - диалект. - А. Ф.), будем ходить пьяными и дурными”, “мне сорок лет. а ему (Ельцину. - А. Ф.) восемьдесят” (хотя в момент произнесения последней фразы Лукашенко уже не сорок, а Ельцину еще не восемьдесят). В мире, где царит полярное противопоставление, можно ограничиваться предельно простыми решениями. И политические решения Лукашенко, действительно, чрезвычайно просты (но не “примитивны!”). Они напоминают буквальную реализацию метафор, существующих в его речи. Оппозиционные депутаты объявили голодовку и ночуют в зале заседаний парламента - их буквально вышвыривает оттуда спецназ. Референдумом перечеркивается историческая государственная символика - и прямо на крыше президентской резиденции государственный флаг “утилизируется” (так стыдливо будет говорить потом, оправдывая это событие, государственная пресса) - разрывается в клочки, “и на обрывках демократии” управляющий делами президента буквально ставит автографы. “Это народ? Это не народ!” - говорит президент об участниках оппозиционных митингов, и это становится сигналом для ОМОНа, как именно следует обращаться с оппозиционерами: если “не народ”, то за жестокость и насилие никто не спросит.

Эти предельно “простые” решения вместе с тем действуют на сознание массового избирателя гораздо сильнее, нежели позиция прессы или “глубоко продуманные ходы” оппозиции. Лукашенко никогда не выходит из этого имиджа, который он сам себе создал, - имиджа “отца народа”, по-белорусски - “бацькi”. “Бацька” и должен быть предельно требователен, решителен и строг. Промедление для него равнозначно проявлению слабости, вот почему Лукашенко реагирует на любой выпад немедленно. Он боится проявить слабость хотя бы на мгновение: например, в ситуации вокруг арестованной в Беларуси съемочной группы ОРТ Лукашенко отдавал себе отчет, как это может сказаться на межгосударственных отношениях и на его личных отношениях с президентом Ельциным, но оставался при этом в плену собственного имиджа и не мог не идти на конфронтацию.

Роль “6ацькi” требует в общественном сознании появления рядом с ним "мацi" - нации. Но Лукашенко так и не появился на телеэкране рядом с женой: он просто не стал перевозить ее из Рыжковичей в Минск. (При этом все люди, лично знающие Галину Родионовну Лукашенко, утверждают в один голос, что эта умная и интеллигентная женщина вполне смогла бы справиться с ролью “первой леди” государства.) Некоторые аналитики объясняют эту странную ситуацию своеобразным “комплексом Раисы Максимовны”, якобы свойственным Лукашенко: президент Беларуси боится, что появление рядом с ним на официальных приемах супруги может вызвать нежелательные ассоциации у его электората, который - действительно - не любит Горбачева. Вместе с тем осмелимся высказать иное предположение.

До момента своей политической активизации Лукашенко, как мы уже писали выше, должен был в определенной степени страдать комплексом неполноценности. После избрания президентом Александр Григорьевич попытался избавиться ото всех своих соратников, кто имел право до этого обращаться к нему “на ты”, то есть продемонстрировать свое равенство с ним. Он изгонял всех, в чьем взгляде он отражался как директор совхоза “Городец”, а не как президент. Но ведь жена - человек, у которого именно это право отнять нельзя, между собой и супругой нельзя установить дистанцию, равно как нельзя требовать безоговорочного обожествления от человека, помнящего тебя в неглиже - в буквальном смысле этого слова. Лукашенко попытался установить эту дистанцию. Вначале - чисто географическую: муж в столице, жена в провинции. Потом он попытался разрушить привычный круг ее общения: дом, в котором постоянно живет супруга первого белорусского президента, находится под охраной, и зачастую даже односельчане не могут навестить Галину Родионовну (ситуация домашнего ареста). Дистанцию между отцом и матерью должны были почувствовать и сыновья, окончившие школу и переехавшие к отцу в столицу в связи с поступлением в высшие учебные заведения. Наконец эта дистанция была обозначена и административно: жена президента, работавшая до этого заведующей детским садом, - статус леди Дианы до ее брака с принцем Уэльским - получила назначение на низшую должность в администрации Шкловского района (инспектор, отвечающий за оздоровление детей). На наш взгляд, это невозможно трактовать иначе, чем унижение: подчиненное отношение Галины Лукашенко по отношению к президенту страны Александру Лукашенко здесь выражено как нельзя более явственно - но зато теперь все знают, кто глава их на деле уже не существующей семьи.

Выстраивая отношения в государстве столь же категорично, как и в семье, Лукашенко и здесь стремится обозначить зависимость от него лично всех институтов власти, традиционно существовавших относительно независимо от исполнительной власти. “Ветви власти отходят от ствола, и этот ствол - исполнительная власть”. “Почему “первая власть” - законодательная? Первая власть - исполнительная”. Так называемая “конституционная реформа 1996 года” на деле свелась к уничтожению существовавшего баланса ветвей власти, к изъятию из Конституции тех норм права, которые могли бы привести президента к потере власти. При этом сам Лукашенко - на наш взгляд, почти искренне - утверждает, что как раз теперь баланс ветвей власти в Беларуси установлен.

Но помимо “баланса” внутри Беларуси Лукашенко необходим точно такой же “баланс” и в мире. В этом отношении показателен скандал, разгоревшийся вокруг дачного поселка “Дрозды”, в котором находились резиденции послов двадцати государств. Лукашенко не может смириться с тем, что мировое сообщество признает в Беларуси еще кого-то, кроме него самого. Те, кого признают, - враги, и те, кто признает, - тоже враги. Им необходимо продемонстрировать силу, доказать, кто обладает всей полнотой власти. Отсюда совершенно невероятное, на первый взгляд, решение - любой ценой выдворить посольства за пределы “Дроздов”. Причем первоначальный толчок к этому предельно прост: президент не хочет, чтобы в непосредственной близости от его загородной резиденции находились объекты, куда может приходить оппозиция (например, на празднование национальных праздников США и Франции). Он не в состоянии спокойно вынести ощущение, что в трехстах метрах от забора, ограждающего его особняк, находится, например, Станислав Шушкевич и ест гамбургер. Отсюда предложение управляющему делами: убрать посольства США и Франции. Тот не находит ничего лучшего, чем вместе с этими двумя посольствами предложить выехать всем под предлогом предстоящего ремонта канализации. Разгорается “канализационный скандал”. (Точно так же нежелание допустить печатание четырех оппозиционных газет в принадлежащем Управлению делами президента “Белорусском доме печати” привело к скандалу сразу со всеми негосударственными масс-медиа в Беларуси.)

При этом опять-таки показательно, что Лукашенко боится отступить даже под давлением всей Европы. В то время, когда министр иностранных дел профессор Иван Антонович ведет переговоры с послами и приходит к компромиссу (послы согласны терпеть неудобства ремонта), по приказу президента в это время роют канаву, преграждающую путь в “Дрозды”, так что вернувшиеся после переговоров в МИДе дипломаты наглядно видят, что их просто обманули. Причем глава внешнеполитического ведомства о канаве ничего не знал!

С другой стороны, столь постыдный скандал должен гаситься скандалом принципиальным. Отсюда блиц-поездка президента Беларуси на экономический форум в Кран-Монтано, причем поездка с принципиальной установкой на скандал, на противостояние с заведомо враждебной аудиторией. Казалось бы, если ты знаешь, что тебе готовят обструкцию, не нужно ездить туда. Но позор в Кран-Монтано, где президента суверенной страны в лицо называют диктатором, приходится Лукашенко как нельзя кстати. Теперь санкции, которые Европа может ввести по отношению к Беларуси, будут трактоваться не как реакция на нарушение белорусскими властями Венской конвенции, а как месть за принципиальную позицию президента в Кран-Монтано.

Лукашенко: слово есть дело

Как правило, все свои будущие действия Лукашенко вначале “проговаривает”: он формулирует ту идею, которую намерен реализовать в ближайшем будущем. Это не “проговорки” (он не выдает свои намерения), а бессознательная попытка сформулировать что-то, чего сам Лукашенко еще не осознает. В этом отношении он - “человек слова”. Действительность существует для него в том виде, в каком он в состоянии ее описать вербально. Его блестящие - с точки зрения “электората” - “отступления от бумажки” (написанной спичрайтерами речи) - это попытка стихийного моделирования такой действительности, в которой он чувствует себя максимально комфортно.

Точно так же диалог для Лукашенко - это возможность смоделировать такую действительность, которая либо максимально неудобна для собеседника (полемика), либо так же максимально комфортна - если Александр Григорьевич искренне хочет ему понравиться. В этом отношении показательно скандально известное интервью президента Беларуси корреспонденту германской газеты “Хандельсблатт”. Лукашенко, очевидно, ставил перед собой цель произвести на журналиста благоприятное впечатление. Дальше работает простая логика. По мнению лукашенковского электората, в каждом немце должен существовать “комплекс вины” за Вторую мировую войну. Для того, чтобы собеседник забыл об этом комплексе, следует сказать ему что-то вроде: “Мы на вас не сердимся”. Фигура Гитлера в сознании “советского белоруса”, каковым считает себя и каковым является на деле белорусский президент, стоит на одной ступени со Сталиным. По мнению Лукашенко, “Сталин - фигура неоднозначная”. Следовательно, немцу - опять-таки, вероятно, по мнению президента - фигура Гитлера также должна казаться неоднозначной. Отсюда известные слова Лукашенко о “немецком порядке” и “схожем понимании президентской власти” у немцев и белорусов. Если бы обладатель диплома профессионального историка Александр Лукашенко был несколько более образован, он, по словам известного белорусского аналитика Юрия Дракохруста, “назвал бы вместо Гитлера - Бисмарка, и Европа рукоплескала бы”.

При этом Лукашенко ничего не стоит отречься не только от своих слов, но и от фактов и поступков. Он словно стремится стереть их из общественного сознания. В той же ситуации вокруг его интервью “Хандельсблатт” была попытка дезавуировать не смысл сказанного, а сам факт произнесения слов, хотя они были дважды повторены по первой программе белорусского государственного радио и сохранились в аудиозаписи. Точно так же властью - и лично президентом - отрицался факт избиения спецназовцами депутатов в зале заседаний парламента накануне референдума 1995 года. Хотелось бы отметить также речь президента на так называемом “Всебелорусском народном собрании” 19 октября 1996 года, когда Лукашенко в течение одной фразы отрекся от собственной попытки назначить срок референдума вопреки Конституции и одновременно гневно обрушился на тех, кто якобы подталкивал его к нарушению Конституции, хотя именно оппоненты призывали Александра Григорьевича не нарушать Основной Закон страны. (Выступавшим вслед за президентом пришлось перестраиваться на ходу и поддерживать идею провести референдум не 7 ноября 1996 года, как намеревался президент, а 24 ноября, как и было назначено Верховным Советом.)

В этом отношении референдум и “конституционная реформа” 24 ноября 1996 года - своеобразная вершина миростроительства “по Лукашенко”. Ему впервые удалось выстроить глобальную цепочку “мысль - слово - документ - действительность”. Он полностью реализует идею “власти без берегов”, когда никто и ничего не мешает ему перестраивать и перекраивать действительность дальше. Построена система, способная на практике обеспечить ему бесконечно долгое политическое бытие. Это бытие обусловлено только его сознанием. В нем нет запретов, нет ограничений воли.

Но вот это и создает неуверенность. Лукашенко инстинктивно чувствует, что мир, в котором никто и ничто не может достойно противостоять ему, таит в себе какую-то ловушку. Конституция - даже лукашенковская - все равно предполагает процедуру выборов: Александр Григорьевич не может оставаться президентом пожизненно или передавать бразды правления сыну (это как раз то, чего не примет его состоящий из “советских белорусов” электорат - “царские полномочия” президента не должны связываться с установлением “царского”, несменяемого поста или же династии). И Лукашенко понимает, что так же, как он сам получил возможность перестроить действительность в соответствии со своими представлениями о целесообразности и праве, так и его преемник, воспользовавшись заложенным в Конституцию 1996 года инструментарием, уничтожит его, лукашенковскую, действительность, чтобы утвердиться самому и построить мир в соответствии с собственными представлениями. Это и порождает страх и неуверенность. Это и заставляет его пытаться уйти от выборов в этой стране - может быть, построив другую страну - ту самую новую союзную империю, которая вполне соответствовала бы представлению Лукашенко о его собственной исторической миссии.

В свое время известный философ-энциклопедист Жокур писал: “Простой народ всегда предполагает в хорошо управляющих государственных деятелях необыкновенный ум и почти божественное дарование: однако для успеха зачастую нужны лишь здравый ум, добрые намерения, прилежание, последовательность, благоразумие и благоприятные обстоятельства” (4). Пример Беларуси полностью опровергает рационализм Жокура: согласно этому примеру здравый ум, добрые намерения, прилежание, последовательность и благоразумие как раз не нужны. Нужны благоприятные обстоятельства и народ, незнакомый с трудами философов-энциклопедистов. Все остальное заменяет сила воли и внутренняя готовность совершить любой поступок. То есть абсолютно любой. Лишь бы хватило силы.

Разумеется, Александр Лукашенко - очень сильный человек. Но даже самая сильная психика, самая стальная воля могут не выдержать и сломаться. Это вопрос времени. Нам остается ждать. Но чего?

“Нельзя быть вождем народа, не воплощая его мечтаний, - пишет Гюстав Лебон. - Моисей олицетворял собою в глазах евреев жажду освобождения, которая таилась годами в их душах рабов, истерзанных египетскими бичами. Будда сумел понять бесконечные бедствия своего времени и выразить в религии потребность любви и жалости, которые в эпохи всеобщего страдания начинали проявляться в мире. Магомет осуществил объединением религий политическое объединение народа, разделенного на тысячи враждебных племен. Артиллерист Наполеон воплотил идеалы великой славы, блеска и революционной пропаганды, составлявших тогда основные черты народа, который он в продолжение пятнадцати лет водил через всю Европу, преследуя самые безумные приключения” (5). Лукашенко не Моисей, не Будда, не Магомет и даже не Наполеон. Но он действительно является самым типичным белорусом на данном этапе развития нашего народа. Это означает, что нам остается ждать того времени, когда изменится наш народ.

Очевидно, что это произойдет не так уж и скоро. Но Моисей сорок лет водил иудеев по пустыне, пока не вымерли все, кто помнил рабство. В конце концов, для истории народа сорок лет - не такой уж и большой срок.
 

Автор - Федута Александр, кандидат филологических наук, Минск

(2) Там же, с. 104. 

(3) Там же, с. 121

(4) Цит. по изд.: Философия в “Энциклопедии” Дидро и Даламбера. М.. Наука. 1994. с. 121. 

(5) Цит. по изд.: Лебон Г. Психология народов и масс. Спб., 1916. с. 132.