| Президент — собственность
государства или народа? Или почему первый — один
Я не голосовал за кандидата в президенты
В. Путина. Мне не нравится президент В. Путин, и этого
своего отношения я никогда не скрывал. Однако, когда
после 11 сентября, наперекор большинству своего окружения
и российского политического истеблишмента, он, не
потеряв ни одного солдата, руками американцев решил
важнейшую задачу обеспечения безопасности России на
Юге, я поддерживал и защищал его. В этот период мне
не раз предлагали примкнуть перо к административной
вертикали. Я отвечал словами известного литературного
героя, что как-то так получилось, что всех моих друзей
тошнит от серости и тупости строительства административной
вертикали, увенчанной шапкой Мономаха, посреди выжженной
пустыни российской общественной жизни, а среди выстроившихся
поцеловать власть в плечико и ниже нет ни моих друзей,
ни одного человека, чье мнение я бы ценил. Поэтому
обо мне бы дурно подумали одни и меня бы плохо приняли
другие.
Но о юбиляре полагается говорить
хорошее. Об одном, пожалуй самом главном, я уже сказал.
Тот геополитический выбор, который он как президент
России сделал в сентябре 2001 года, будет положительно
оценен во всех будущих учебниках истории России.
Несомненны прагматизм В. Путина,
его способность обучаться и отказываться от устаревших
и не подтвержденных временем представлений, даже если
он разделял их глубоко и искренне.
Записанная журналистами книга «Разговоры
с Владимиром Путиным» задумана как исповедальная повесть
о жизни героя, его детстве, юности, духовном становлении.
Из такого текста ожидаешь узнать, какие книги читал
юный герой, над чем размышлял, какие люди, идеи оказывали
на него влияние. Вот Владимир Ленин, например, говорил,
что его перепахал роман Н. Чернышевского «Что делать?».
Тоже ведь не шедевр мировой литературы. Владимира
Путина же, судя по его исповеди, перепахал «Щит и
меч» (единственная книга, которую он вспоминает),
сделав из него совершенного солдата партии коммунистов
и ее вооруженного отряда. Каковым он и оставался,
пока его еще раз не перепахали первая заграничная
командировка и особенно немецкое пиво, которому посвящены
единственные яркие и эмоционально насыщенные страницы
довольно скучного повествования.
Видимо, потягивая этот искусительный,
неистребимо буржуазный напиток, молодой офицер пришел
к важным мировоззренческим выводам об экономической
обреченности советской коммунистической системы. Это
и стало первым откровением Владимира Путина.
Подобные настроения были довольно
распространены среди коллег В. Путина по службе в
конце 80-х годов. В историческом поражении СССР в
конфронтации с Западом они винили коммунистических
идеологов, навязавших стране неэффективную экономическую
систему. Но при этом они не ставили под сомнение ни
саму идею борьбы с Западом как вечным геополитическим
противником России, ни свою роль в этой героической
борьбе.
В первый год президентства В. Путина
наша внешняя политика приобрела ярко выраженный антиамериканский
характер. Создавалось впечатление, что основной ее
целью было противодействие США по всем азимутам. Достаточно
вспомнить нарочито оскорбительное заявление по разрыву
соглашения о торговле оружием с Ираном, демонстративное
посещение военной базы на Кубе, попытки создания антиамериканской
коалиции с Китаем и Индией, длительное муссирование
заведомо лживой версии о столкновении «Курска» с американской
подлодкой и т.п., не говоря уже об оголтелом тоне
нашей внешнеполитической публицистики.
Однако неизмеримо большая ответственность,
традиционно лежащая в России на первом лице, не позволяла,
видимо, ему слишком долго оставаться в виртуальном
мире комплексов и фантазмов, столь милых сердцу российского
политического истеблишмента.
А в реальном мире была серьезная
военная угроза сегодня на Юге, а завтра, возможно,
еще более серьезная на Востоке. А кроме того, была
унаследованная от существовавшей в прошлом столетии
сверхдержавы отсталая армия плохо вооруженных рекрутов,
все боеспособные части которой скованы в одной мятежной
провинции, а все доктринальные установки которой ориентированы
на фантомную конфронтацию с тем же самым Западом.
События 11 сентября и их последствия
резко ускорили процесс внешнеполитического взросления
высшего российского руководства.
Россия на практике обнаружила, что
США как союзник может стать в XXI веке эффективным
инструментом для решения задач ее национальной безопасности.
Это новое знание может кардинальным
образом изменить геополитическое мышление российского
политического класса. Президент раньше и лучше многих
других в своем окружении оценил новые реальности и
новые возможности.
Итак, Россия должна совершить экономический
рывок и вернуться на уровень ведущих держав мира не
для того, чтобы снова сразиться с Западом, а для того,
чтобы стать сильным и уважаемым союзником Запада.
Это стало вторым откровением Владимира Путина.
Но привести Россию к этому светлому
будущему должна, по убеждению президента, философия
управляемой демократии, диктатуры закона, административной
вертикали, насыщенной выходцами из спецслужб, покорной
самоцензуры прессы, партийного строительства «едиотов»
и путинюгенда «идущих вместе».
Идея сильного полицейского режима
родилась не в голове скромного полковника. Она просто
пришлась ему по душе, когда в силу стечения обстоятельств
он оказался на посту президента России. Идея вызревала
лет десять в умах «интеллектуалов», мечтавших о российском
Пиночете, который железной рукой поведет Россию к
светлому будущему рыночной экономики.
Такой проект имел бы шанс на успех,
если бы суть реформ заключалась в том, чтобы заставить
обездоленное население рыть как можно больше каналов,
котлованов и воздвигать «гиганты индустрии». Так проходила
индустриальная революция XIX века на Западе, так проводил
модернизацию России сталинский режим в первой половине
XX века, похожими методами осуществляли свой рывок
страны Юго-Восточной Азии во второй половине XX века.
В XXI веке путинский проект возрождения
России обречен на провал и экономически, и политически.
Полтора года назад я писал: «Безальтернативность
сегодняшнего Путина – вещь чрезвычайно опасная и для
власти, и для общества в целом. Вся политическая конструкция
современной России оказалась подвешенной на тоненькой
ниточке путинского мифа» («Новая газета», 14.05.2001).
Сегодня меня буквально повторяет один из архитекторов
этой конструкции Г. Павловский: «Сейчас доверие истощается
и висит исключительно на Путине. Если бы его не было,
государственность просто развеялась бы по ветру» («МК»,
3.10.2002).
Владимир Путин – еще молодой политик.
Лучшее пожелание к его пятидесятилетию – пережить
третье откровение. Откровение в том, что экономика
XXI века – это экономика свободных творческих людей,
имеющих неограниченный доступ к информации и очень
не любящих ходить вместе, тем более строем.
И было бы неверно сегодня умолчать
о самой трагической странице путинского президентства
– войне в Чечне.
Достаточно популярна была теория
о том, что, эффективно использовав войну как инструмент
своей избирательной кампании, Путин, став президентом,
сможет как трезвый прагматик обратиться теперь к политическому
решению, начав переговоры с противостоящей нам стороной.
Действительно, конфликт вступил в абсолютно бесперспективную
стадию партизанской войны, которая будет длиться годами,
не принося власти никаких дивидендов и истощая человеческие,
экономические и нравственные ресурсы общества. Чеченцы
ненавидели, ненавидят и тем более будут ненавидеть
нас всегда, и рано или поздно с ними придется вступить
в переговоры. Лучше раньше, чем позже, если мы, конечно,
не собираемся убить их всех.
Но, к сожалению, в том, что касается
Чечни, В.Путин вовсе не тот абсолютно прагматичный
политик, холодный и расчетливый оператор спецслужб,
каким его часто изображают, а человек страстей. Посмотрите,
как он преображается, как загораются его глаза, играют
желваки, выламывается сквозь дипломатический этикет
эмоционально заряженная блатная феня, когда он обращается
к этой болезненной теме. И в этом он глубоко народен.
Прав был, даже не подозревая насколько,
кто-то из путинских холуев, воскликнувший подобострастно:
«Путин – это Россия! Путин – это мы!». Отношение российского
общества к чеченской войне крайне иррационально. Война
как телевизионный продукт потому и оказалась таким
выигрышным пиарным ходом, что затронула болезненно
чувствительные глубинные пласты российского коллективного
подсознания.
Убивая чеченцев, мы мстим им, а прежде
всего самим себе, за проигранное XX столетие, которое
обещало стать веком России, за потерю разбежавшихся
от нас при первой возможности колоний и сателлитов,
за рухнувшую сверхдержаву и за построенный нами на
ее обломках бандитский капитализм, в реалиях которого
одинаково неуютно чувствуют себя и олигархи, и бывшие
диссиденты, и бывшие следователи КГБ.
Да, конечно, в Чечне происходили
страшные вещи – взятие заложников, работорговля, нападение
на Дагестан. Но разве это не наш Березовский суетливо
семенил по трапам самолетов с кейсами с миллионами
долларов, но разве не было случаев, когда наши офицеры
и старослужащие продавали своих солдат в рабство,
и разве это не наш Третьяков восхищался в своей газете
«блестящей операцией наших спецслужб, заманивших Басаева
и Хаттаба в Дагестан», и разве это не наш Патрушев
проводил «учения» в Рязани?
Чечня – это наш коллективный невроз,
наш коллективный диагноз. Наш «безумный» полковник,
изнасиловавший и задушивший 18-летнюю «снайпершу»,
— это психоаналитический символ чеченской войны.
Чечня – это наша катастрофа, к которой
мы идем вместе, крепко взявшись за руки, подбадривая
себя громкими криками о том, что мы никому не позволим
остановить себя.
Владимир Владимирович — просто один
из нас. |
