ELLE. Какие у Вас главные впечатления детства о маме и бабушке? 

Григорий Явлинский: Я родился почти сразу после войны. Мы жили в Западной Украине, и там всегда было очень неспокойно. Мой отец много работал, а бабушка и мама всегда очень волновались за него. Он приходил почти под утро каждый день. Я помню, что женщины в моей семье все больше тревожились и заботились. Так что с мамой больше всего была связана тревога, а с бабушкой - забота. 

ELLE. А из женских образов детства, помимо мамы и бабушки, кто-то особенно вспоминается? Может, подружки? 

Г.Я. Этих образов целая галерея, и я их всех вспоминаю отдельно. Маленькая девочка, с которой я дружил в детском саду, или девочки, которые вместе со мной ходили в школу. Мои учителя... Отвечать на такого рода вопросы мне всегда трудно. Когда мне задают вопрос о моей любимой книге, мне всегда хочется ответить, что, если бы я прочитал в жизни одну книгу или хотя бы две, то я бы выбрал. Но поскольку я прочитал их несколько больше, мне трудно сказать. Все зависит от того, с чем это связано. Когда я приезжаю в свой родной город, я вспоминаю одни сюжеты. Когда это связано с тем, что происходит в Москве, где я живу уже почти тридцать лет, у меня другие воспоминания. Я даже не знаю таких людей, которые могли бы что-то одно выделить.

ELLE. Вы говорили, что друзья - это те люди, которым ты нужен таким, какой ты есть, и поэтому, если ты меняешься, они первые запротестуют. Получается, друзья могут быть тормозом, мешающим человеку развиваться?

Г.Я. Нет. Дело в том, что рост человека - это его профессиональный рост, карьера, а формируется он как личность к 20 годам. И все.

ELLE. По-Вашему, после 20 лет человек не меняется?

Г.Я. Разные есть люди. Теряют друзей именно на этом. В этом смысле я счастливый человек. Я могу приехать на малую родину и сразу, сходу стать таким, как тридцать лет назад. Вот схожу с трапа самолета или со ступеньки вагона поезда, и все - я прежний. Так сложилось: я уехал тридцать лет назад, и вся моя взрослая жизнь протекает уже в другом месте. А там - только юность. Я возвращаюсь в свое прошлое так просто, как... переодеваюсь в спортивный костюм. Мне совершенно все равно, кто они теперь, мои друзья, какие у них профессиональные достоинства. Я иду играть с ними в футбол, еду с ними в Карпаты, мы ходим по тем же самым улицам, и мне совершенно безразлично, кто они теперь, - точно так же, как им совершенно безразлично, кем стал я. Вы говорили о росте, а если происходит падение? Это сегодня вы можете быть каким-то там премьером или вице-премьером, потом вы можете стать никем. Можно быть тем, сем, всем, ничем, но если в вас осталось что-то достойное, значит, у вас остались и ваши друзья. Правда, это относится и к ним.

ELLE. Всем известно Ваше чувство юмора... 

Г.Я. Если я могу пошутить, то почти никогда себе в этом не отказываю. Иногда с помощью шутливого объяснения легче достичь понимания у человека какой-то простой ситуации. Таким образом часто можно объяснить то, что долго стараешься объяснять другими словами.

ELLE. Борхес говорил, что любая женщина - или кошка, или птица, в крайнем случае - корова. Вы согласны с таким высказыванием? 

Г.Я. Все, что касается женщин, - очень личные для меня вещи. Ни на один из таких вопросов я, даже если захочу, ответить не смогу. Я ведь хочу дать вам искреннее интервью, а разговаривать на эти темы не хочу ни с кем. Мое
отношение к женщинам - это очень личная и значительная часть моей жизни. 

ELLE. Хорошо, а когда Вы сталкиваетесь - не в собственной жизни, а в общественной - с чем-то наподобие скандала вокруг Клинтона и Левински, то мужчина и политик внутри Вас не вступают между собой в конфликт? 

Г.Я. Дело не в отношениях Клинтона и Левински. Скандал связан с тем, что Клинтон лгал, а не в том, что он делал с Левински. Ничего не было бы, если бы Клинтон сам себя не втянул в этот скандал, если бы он с самого начала ответил на вопрос так, как это сделала его жена. Хилари сказала: «Мы все знаем друг про друга и любим друг друга такими, какие мы есть». Примерно так мог ответить и сам Клинтон. Сказать, к примеру, что его голова, душа и сердце принадлежат народу, а все остальное - его личное дело. Это был бы ответ, которому аплодировала бы вся Америка, и на этом история бы закончилась. Клинтон же стал объяснять целой нации, что является сексом, а что таковым не является. У него просто - извините, конечно, нехорошо так говорить про коллег - ума не хватило ответить правильно. У жены хватило, а у него - нет. А люди давно понимают, что политики их обманывают, но они почти никогда не могут схватить кого-нибудь из них за руку. Поэтому, когда им это удается, как в данном случае, люди уже не могут остановиться. Вот, собственно, и все, что случилось. Кроме того, Левински тут и вовсе ни при чем. У канцлера ФРГ, по-моему, вообще было четыре жены. Это не помешало стать канцлером и получить поддержку. Во Франции на этот скандал вообще реагировали, как на какую-то безумную дикость. Американцы пострадали из-за своего двуличия, двоемыслия, лицемерия. Недавно я выступал в Америке перед очень высокой политической аудиторией. Я рассказывал про свою страну и закончил выступление словами: «Я хотел бы, чтобы Россия была страной, в которой живут красивые женщины, сильные мужчины и счастливые дети». Мне буквально была объявлена обструкция. Ко мне подошли две возмущенные женщины и сказали: «А если мы хотим быть сильными?» На что я ответил: «Да ради Бога. Если вы хотите быть сильными, вы можете быть сильными. Или счастливыми, или наоборот». Но когда я понял, что ко мне уже начались массовые претензии, мне пришлось еще раз выступить и сказать: «Послушайте, я говорил про Россию. Все, кто хочет видеть красивых женщин, сильных мужчин и счастливых детей, приезжайте к нам. Я так сделаю в России. Когда-нибудь. Вы хотите жить как-то по-другому? Да ради Бога. Пожалуйста: пусть у вас будут сильные женщины и красивые мужчины, дело ваше». Но я был крайне удивлен тому беспокойству, которое это там вызвало. Вот за свое лицемерие они и нарвались там у себя на самый лицемерный скандал.

ELLE. Вы хотите сделать женщин красивыми, не говоря с женщинами о женщинах? 

Г.Я. Женщина - это всегда конкретный человек. Говорить с женщинами в целом, иначе говоря, с толпой женщин, у меня нет никакой склонности. 

ELLE. Боюсь, Григорий Алексеевич, Вам будет нелегко поговорить индивидуально с тысячами наших читательниц...

Г.Я. Ну, если бы я перестал заниматься политикой, то попытался бы освоить в этом смысле вашего читателя. Но сейчас я очень занят.

ELLE. Я бы не взяла на себя риск пожелать Вам поскорее освободиться. Лучше женщинам смириться с мыслью об утрате вас как приятного собеседника. Хотя, если я не ошибаюсь, на вопрос, в каком качестве для себя хотели бы женщины видеть каждого политика. Вас они зачислили в категорию «брат»...

Г.Я. Неправда. Меня как раз выбрали вовсе даже не братом. Тогда выбрали отцом Ельцина, мужем - Руцкого, а все остальные должности занял я, что, в общем, удобно.

ELLE. Вас устраивает разом занять все должности, кроме отца и мужа? 

Г.Я. Я никогда не размышлял над этой темой в том ключе, устраивает меня это или нет. Меня это удивляло. Это несколько объясняет, почему в нашей стране с наибольшими симпатиями и уважением относятся к одним политикам, а выбирают потом других. У нас говорят: «Да, тот хороший, но выбрать надо этого».

ELLE. Мне остается только гнуть свою линию - разговаривайте с женщинами почаще так, как сейчас.

Г.Я. Я всегда так разговариваю. Мне, кстати говоря, не нужно специально что-то продумывать для женщин. Если бы сейчас снимали на камеру, я бы тоже так разговаривал. Если бы у меня была возможность так разговаривать по телевидению не с... не скажу с кем, а с нормальными людьми на такие темы, пожалуйста, я бы говорил.

ELLE. Но когда я ошибочно сказала, что Вас выбрали «братом», у Вас это вызвало очевидный протест.

Г.Я. А почему Вы решили, что я хочу быть братом? Могу вам сказать: чего я только в своей жизни женщинам ни говорил, но вот предложения быть братом не делал. Никогда, это я вам могу сказать твердо. Хоть у меня и нет родной сестры, только двоюродные-троюродные, женщина как сестра мне не нужна определенно. Другом - я еще понимаю. Но - брат? Зачем? 

ELLE. А если бы Вы оказались на месте Адама, Вы вкусили бы запретный плод, предложенный Евой? 

Г.Я. Конечно.

ELLE. Любой политик, по-Вашему, вкусил бы?

Г.Я. Не знаю, ничего о других сказать не могу. Иногда, глядя на моих коллег-политиков, я думаю, что они вообще этой истории не знают. Настолько они себя ведут странно. Ну, если человек меняет позицию по пятьдесят раз в день? Или прячется от сложных ситуаций? Или готов воровать у старух? Можно ли его вообще с этой точки зрения рассматривать? Он не похож на того, кто ест яблоки. 

ELLE. И все же нарушить запрет Всевышнего относительно яблок способны были бы многие, а как, по-Вашему, много ли политиков ради женщины способны отказаться от избранного пути? 

Г.Я. Я могу напомнить всем известную ситуацию, когда человек отказался от трона ради женщины. 

ELLE. Трон-то был ему навязан, а не был собственным выбором. Мне кажется, он не был политиком по своей психологии.

Г.Я. Навязан по праву рождения, ничего себе - навязан. Что, монарх - не политик? Однажды, выступая во фракции в Госдуме, я сказал: «Иногда обстоятельства складываются так, что человеку необходимо прекратить быть политиком и стать человеком». Так ситуация складывается не только в политической жизни, но и просто в жизни. Вот вам и ответ.

ELLE. Спасибо. Вы долго занимались боксом. Законы политической борьбы с законами ринга схожи? 

Г.Я. Ничего общего. В боксе есть правила: в боксе проверяют перчатки, в боксе есть рефери, в боксе все люди видят, что происходит, ты там почти голый, видно, как работает каждая мышца. В политике все с точностью до наоборот. 

ELLE. Кто Вас сильнее раздражает как мужчину - противники политические или любовные соперники?

Г.Я. Меня никто из них не раздражает. 

ELLE. Вы что же, их любите?

Г.Я. Первых я побеждаю, а вторых у меня просто нет.

ELLE. А есть ли сходство между процессом работы с избирателями с процессом ухаживания за женщинами?

Г.Я. Здесь есть сходство, безусловно. Но оно больше носит энергетический характер, чем рациональный. Иначе говоря, вполне можно представить себе такую картину: вы сидите за одним столом, перед вами сидит красивая дама, и у вас есть соперники. Каждый из ваших соперников хочет добиться от нее благосклонности. Этим же занимаются и политические партии, и в этом смысле, да, эти явления похожи.

ELLE. Валерия Новодворская как-то сказала: «Если бы Григорий Явлинский жил в доисторический период, то он бегал бы и насильственно рубил обезьянам хвосты, чтобы ускорить эволюционный процесс». Как Вы относитесь к такому предположению?

Г.Я. Я с большим уважением отношусь к Валерии Ильиничне, хотя она меня очень часто ругает, критикует и нападает на меня. А что касается обезьяньих хвостов, это для меня мысль новая, и я обещаю вам ее обдумать. Вот видите, какой Валерия Ильинична незаурядный человек - она меня просто поставила в тупик. Я вообще-то к животным хорошо отношусь. Зачем же трогать их хвосты с такой жестокостью?

ELLE. Кстати, о животных. Недавно опять одна газета напечатала, что очередной наш политик съездил на сафари и убил слона. Успокойте женщин: скажите, что вы не охотник, а, может быть, рыболов, а еще бы лучше - грибник...

Г.Я. Я в этом смысле уж такое вам дам спокойствие! В этом смысле я - никто.
Я не охотник, не рыболов, не грибник. Едва ли меня кто-то обвинит в том, что я могу убить слона или медвежат. 

ELLE. Мешает ли Вам в жизни то, что публичность политика предполагает большую открытость, чем Вам хотелось бы?

Г.Я. Быть хорошим политиком - значит, оставаться человеком, а оставаться человеком - значит, иметь табу. Тот круг, в который ты не пускаешь никого, кроме своих самых близких. Иначе ты перестаешь быть человеком, есть такая особенность. Если этого круга нет, то нет и человека - он становится публичной куклой. Он будет плохим политиком - он перестает ощущать. Значит, он перестает ощущать и последствия своих действий. 

ELLE. Трудно «одновременно казаться искренним и быть им»?

Г.Я. Я знаю одно: если вы искренни, вы можете убедить человека. Вы можете добиться того понимания, о котором вы спрашивали меня. Я не верю, что можно многого добиться всякими манипуляциями. Люди, особенно в нашей стране, фальшь видят сходу.

ELLE. А не кажется Вам, что они как чувствуют искренность, так и принимают за искренность фальшь?

Г.Я. Мне кажется, что люди чувствуют и то и другое. Насколько люди ценят искренность, это уже другой вопрос. И, кстати, грань между искренностью и глупостью очень незаметная. Она проходит в том месте, где вас перестают понимать. Если вы продолжаете оставаться искренним с людьми, которые вас не понимают, значит, вы глупы. Надо остановиться в тот момент, когда вас перестали понимать.

ELLE. При подборе команды как Вы отличаете единомышленников от тех, кто таковыми притворяется?

Г.Я. В моем случае это может показать только время. То есть, сразу я могу видеть тех, кто не подходит, а подходит ли другой - покажет время.

ELLE. Вы обратились к избирателям с призывом: «Голосуйте головой». Это относится и к женщинам? Или, может, женщине больше свойственно решать для себя важные вопросы какими-то другими фибрами?

Г.Я. Мне бы, конечно, больше хотелось с женщинами говорить совсем о другом, но уж коли вы меня ставите в условия, когда мне нужно говорить на эти темы, ладно, я вам скажу. Вот какими «фибрами» женщина определяет, кому она может доверить своего ребенка? Вот теми самыми, которыми она определяет, кому она может доверить ребенка, она должна решать, за кого ей голосовать. Участвует в этом голова?

ELLE. Участвует.

Г.Я. Я не могу обратиться с телеэкрана к избирателям с призывом: «Голосуйте головой и другими фибрами». Про «фибры» это уж вы сами додумывайте. Насколько я знаю этот предмет, у женщин нет головы без «фибров». У них головы так устроены - они ничего не делают только головой.