В воскресенье, 7 июня 1998 года, редактору газеты "Советская Калмыкия сегодня" (за ее распространение в несоветской Калмыкии продавцов задерживала милиция) Ларисе Юдиной назначили встречу напротив ее дома, чтобы передать документы об АРИСе (Агентстве развития и сотрудничества при президенте Калмыкии, которое занималось местной оффшорной зоной). Муж Геннадий спросил: "Тебя проводить?" "Я на секунду", - ответила Лариса. 

Ее измученное пытками тело нашли ночью на берегу озера сотрудники ФСБ. 

Утром 8-го подконтрольное Илюмжинову республиканское МВД сообщило, что известная в республике журналистка пропала. Сообщили тогда, когда не подконтрольное Илюмжинову московское, то есть федеральное, телевидение уже передало, что Лариса убита. 

Имя президента Илюмжинова знает вся страна. 

Имя журналиста Юдиной вся страна узнала, когда ее не стало. 

Между двумя этими фактами из нашей июньской жизни - не расстояние. Между ними - вечность, в которой нет разницы, где жизнь, а где смерть. Вечность - это когда даже в отдалении память о человеке остается не в виде прижизненных памятников самому себе, а в чем-то совсем другом. 

Другом... Не знаю. Не научился. Пока еще не могу сформулировать: "другое" - это что? 

...Мы поднимаемся на пятый этаж "хрущобы"... Поднимаемся, поднимаемся, все приближаясь к тому, от чего уже не уйти. Парень с черной повязкой на руке... Бородатый фотограф, не наводящий на нас объектива... Бабушка причитает... 

Крышка гроба. 

Как много раз нам уже довелось это испытать. Нам, которые живы. 

Мы еле успели. Самолета из Москвы в Элисту не было. Мы вылетали до Волгограда. Вячеслав Игрунов, мой коллега и товарищ, заместитель председателя центрального совета "Яблока", сорвался из Думы, даже не успев заехать домой. 

Мы боялись не успеть. 

Хотя мы уже опоздали. Еще один журналист погиб. 

Еще одна смерть. 

В понедельник, когда новость о гибели Ларисы облетела Элисту, ее товарищи перекрыли центральную улицу. Двести человек. Мало? 

- Для нас это много, как для Москвы - защита Белого дома, - говорит Иван Рыжков, председатель регионального "Яблока". 

Да, много для города, в котором меньше ста тысяч жителей. 

Милиция не мешала. 

- Коллеги Ларисы были? - спросил я Ивана. 

- Нет... Никого. Они все боятся Илюмжинова. 

Правда, как я потом выяснил, одна телекамера была. Из местного МВД под прикрытием некой районной газеты.

Мне стало за них стыдно. Точно такое же чувство неловкости я испытал за Илюмжинова - даже не за президента Калмыкии, а за молодого парня, не постеснявшегося вывесить в городе щиты, где он изображен с Патриархом всея Руси. От такой поддержки режима диктатуры возникло чувство неловкости и за Патриарха. Не его это дело. 

Хотя все это - ерунда. 

Все ерунда перед смертью. 

Изуродованное лицо Ларисы (бедная, как же ее мучили перед смертью!). Люди возле ее подъезда с запрещенной Илюмжиновым газетой в поднятых руках (дожили! чтобы сказать правду о том, что происходит, газету надо было печатать в Ставрополе!). Бесконечная очередь к Дому печати, откуда ее когда-то выгнали, идущая и идущая вдоль ее гроба (говорят, так много  людей хоронили только Оку Городовикова, легендарного генерала, ставшего первым секретарем обкома партии Калмыкии после сталинского геноцида). Очередь не из национальностей и возрастов - из людей: калмыков, русских, бабушек, студентов, христиан, буддистов, плачущих и скрывающих свои слезы. И крик в толпе: "Врача, врача!", и врывающаяся в толпу женщина: "Я - врач"... 

Сейчас я думаю: это и есть свобода - вывешивать над президентской резиденцией Илюмжинова три флага: российский, калмыцкий и флаг с шахматным конем? (Знали ли настоящие шахматисты, кого они избрали председателем ФИДЕ?) Это и есть вольность - въезжать в сонный город на автомобилях в сопровождении автоматчиков, под звуки сирен? ("Хан поехал", - шепотом говорят люди в Элисте. Шепот - это тоже свобода?) Это и есть честность - сообщать по радиостанции "Маяк", что калмыцкие женщины отказываются получать детские пособия, потому что они их жертвуют на "Город шахмат"? (Я понимаю, что каждый градоначальник мечтает увековечить себя своим храмом, но не до такой же степени, чтобы женщины Калмыкии ринулись толпой в суды для защиты своих невыплачиваемых нищенских пособий?) Это и есть защита прав человека от местного произвола - когда два высокопоставленных федеральных чиновника, бывший шеф налоговой службы Починок и ныне действующий председатель Верховного суда Лебедев, принимают в подарок от Илюмжинова породистых скакунов, лишая людей последней надежды, что хотя бы Москва поможет? (Один после этого сказал, что Калмыкия исправно платит налоги, другой - что суды в Калмыкии работают замечательно. Нет, нет, не надо судебных исков - Лебедев как взял коня, так и отдал в одну московскую конюшню, хотя, думаю, сами лошади покраснели от факта такого подарка.) 

Лариса Юдина писала об этом. 

Она не могла написать о том, что, когда ее не станет, бригаде НТВ запретят перегнать видеоматериалы о ее гибели из Элисты в Москву. Она не смогла написать о том, что было выключено местное радио (опять - стоп-стоп! - без судебных исков: об этом мне сказали человек десять). Она не смогла написать, что ни один венок от властей Калмыкии не был положен на ее могилу. 

Но она не смогла написать и о том, как плакали тысячи людей, склонившихся над ее лицом с заклеенным глазом, выбитым наемными ублюдками. 

Ларисы Юдиной не стало. 

Президенты в отличие от лошадей не краснеют. В день всенародных похорон запрещенной им журналистки и ее газеты Кирсан Илюмжинов был в Москве. 

Элиста - Москва