Евгений Бунимович

А начиналось почти водевильно. Внезапный звонок давным-давно потерянного университетского приятеля, который весьма дальновидно учился на экономфаке и в результате оказался вице-президентом некоего крупного банка. Он спросил по-деловому: что нужно, чтобы поставить в Москве памятник Мандельштаму?

Ответ был прост. Деньги нужны. Остальное (казалось) не проблема. Такой я был наивный. Но об этом ниже. А тогда казалось — проблем не будет, поскольку уже имелось одобренное Мосгордумой соответствующее предложение Мандельштамовского общества.

На всякий случай уточнил в том памятном разговоре, что надписей типа «Мандельштаму — от АБВГД-банка» или там «от группы манагеров» на постаменте не будет. «Ты за кого меня принимаешь?» — обиделся приятель.

Денежный вопрос банкир брал на себя. Но все-таки решили, что будем собирать средства и по подписке. Как некогда на памятник Пушкину, как совсем недавно на памятник бездомной дворняге, убитой в переходе у метро. Подходящая для Мандельштама компания.

Вскоре я рассказал об этой идее Ю. М. Лужкову, он поддержал. Говорили мы с мэром в каком-то служебном закутке, а когда вышел, попал в плотное кольцо СМИ. Дело было накануне московских выборов, и о чем это там депутат из оппозиционного «яблочного» списка договаривался с Лужковым? Ответил прямо: «Мы договорились поставить в Москве памятник Мандельштаму». Восприняли как издевательство.

Однако жизнь закипела. Создали инициативную группу во главе с поэтом Олегом Чухонцевым, Сергей Толстиков и фонд «Ответственность» взялись за всю финансовую сторону. Где ставить памятник? Как известно, Мандельштам был абсолютно безбытен, и есть десятки адресов, где они с Надеждой Яковлевной ютились то у друзей, то у поклонников. Замечательная мемориальная доска работы Д. Шаховского висит на флигеле нынешнего Литинститута на Тверском бульваре. Там поэт жил у Пришвина, есть полные любви и иронии пришвинские воспоминания, как Мандельштамы спали у него на обеденном столе.

Единственный адрес непосредственно поэта — снесенный дом в Нащокинском переулке, откуда его и забрали почти сразу после того, как дали ордер на комнатку в этом доме. Может, затем и дали, чтоб был адрес, откуда забирать? Дома давно нет, но остался след от него на стене элитного сооружения, достроенного для брежневской номенклатуры. Красивая идея — включить этот след в памятник поэту. Но в итоге получался памятник во дворе номенклатурного дома. Что ему там — автостоянку охранять?

Нашли небольшой пустырь неподалеку, ближе к Арбату, на пересечении Нащокинского с Сивцевым Вражком. По официальным документам пустырь был подозрительно свободен. Однако вскоре выяснилось, что место тем не менее уже продано некоему «Салону красоты». Шансы отвоевать пустырь были, но бороться Мандельштамом с парикмахерской показалась делом пошлым. «Власть отвратительна, как руки брадобрея».

И тут мелькнула мысль о Старосадском переулке. Там Мандельштам не раз жил у брата, написал «За гремучую доблесть грядущих веков…», «С миром державным я был лишь ребячески связан…», «Сохрани мою речь…».

Дом этот сохранился, окна смотрят на скверик между синагогой и Ивановским монастырем. Скверик такой маленький, кривой, на взгорке, что не только парикмахерскую туда не воткнешь, но даже пункт по обмену валюты. Как раз для Мандельштама.

Решили провести независимый конкурс. Конкурсы вроде как проводят только власти — городские, федеральные. Однако нигде не написано, что нельзя самим. В условиях конкурса прописали максимальную свободу: «Дать наилучшее решение образа поэзии Мандельштама». Пошли под предводительством ответсека инициативной группы Нины Городсковой по московским мастерским, искали скульпторов, для которых Мандельштам — это не просто заказ, не очередной конь в пальто.

Это был решающий момент — открытие выставки проектов памятника Мандельштаму в Доме скульптора, том самом, который после этого задумали у скульпторов отнять и где они проводили голодовку.

Все получилось. Нас уверяли, что скульпторов в Москве нет, пугали всем известными именами. А работы оказались такими, что можно было ставить любую. «Новая газета», может, кто помнит, тогда напечатала фотографии всех шести проектов.

Накануне решения жюри, куда не вошел никто из нас, а только скульпторы, архитекторы, искусствоведы, меня снова донимали братья-журналисты.

Ни один, включая самых интеллигентных обозревателей отделов культуры, не верил, что на самом деле ни я и ни кто другой из организаторов не знает, каким будет вердикт жюри. «Е. А., ну поймите, нам утром выходить, вы скажите заранее — только нам, мы никому ни-ни…».

Выиграл замечательный проект скульпторов Дмитрия Шаховского и Елены Мунц, архитектора Александра Бродского. Однако конкурс был проведен два года назад, победитель определен, а все участники продолжили и продолжают работу над образом поэта.

Лазарь Гадаев существенно доработал первоначальный вариант, его памятник нашел свое место в Воронеже, и он дожил, дожил до открытия, хотя уже и не смог приехать.

Александр Тарасенко сделал недавно новую работу, будет отливать ее в бронзе и представит на выставке. И Дмитрий Тугаринов, и Леонид Баранов сделали новые интересные варианты. Андрей Красулин показал на выставке удивительные вариации на темы поэзии Мандельштама.

И совершенно беспрецедентная выставка всех этих работ открылась в РГГУ. Беспрецедентная, потому что уже после конкурса, уже после объявления победителей снова выставили все работы. Очень разные и очень интересные. Однако казавшийся кульминацией и итогом результат конкурса оказался началом нового весьма не короткого пути.

Вспоминается масса эпизодов — теперь забавных, а тогда отчаянных, поскольку возведение памятника каждый раз оказывалось под угрозой. Чего стоит одно только настоятельное предложение-требование местной управы перенести памятник в другое место — водрузить Мандельштама на тумбу, оставшуюся от памятника Ленину в соседнем Потаповском переулке. Тумба эта ко всему еще стоит на месте снесенной церкви Успения Богородицы. Только Мандельштама там не хватало.

Потом откладывали возведение памятника из-за каких-то временных вагончиков для строителей, которые так и не появились. Зато появился Джон Хай, замечательный американский поэт и переводчик Мандельштама. Пригласили на открытие памятника, приглашение то ли забыли отменить, то ли было уже поздно. Устроили Джону вечер поэзии и переводов, выпили изрядно, чтоб он уже точно не мог вспомнить, был ли памятник, не был, и отправили его, довольного, восвояси.

А труба, одна труба чего стоит! Помните мандельштамовское: «Почему ты дуешь в трубу, молодой человек, полежал бы ты лучше в гробу, молодой человек». Все-таки настоящий поэт — всегда провидец. Пришло сообщение, что памятник откладывается на неопределенное время, потому что по этому месту пройдет согласованная во всех инстанциях труба. Именно труба, которую проложат к некоему многоэтажному дому с подземной парковкой, который тут предполагают возвести. Снова борьба, письма мэру, звонки, совещания, протоколы, решения. Попутно выясняется, что на мифический этот дом вообще никаких распорядительных документов нет. Но открытие вновь откладывается. Справедливости ради скажу, что многие на разных этажах московской власти нам искренне и профессионально помогали, город благоустроил всю окрестную территорию.

В итоге все-таки удалось подгадать открытие к самой плохой погоде в Москве, к концу ноября. А заодно и к семидесятилетию со дня официальной даты гибели поэта в лагерях.

…Когда наконец начались работы в Старосадском, я примчался туда. Как точно, деликатно, стильно архитектор Александр Бродский из этого заброшенного уголка с боковым флигелем сделал монументальное, античное, мандельштамово пространство!

На выложенной камнем площадке никого не было, только пожилой худой дворник в ватнике медленно, сосредоточенно сметал осенние листья. Подошел ближе. Это был скульптор Дмитрий Шаховской, который не уходил оттуда ни утром, ни вечером. Сейчас, перед открытием памятника, расспрашивают о его званиях и наградах. Их нет. Как, впрочем, их не было и у Мандельштама. Но в среде художников и скульпторов каждый знает этого тонкого и глубокого мастера с абсолютно безупречной репутацией.

Его соавтор, скульптор Елена Мунц, все никак не могла решить — то ли уже установить голову поэта, то ли в самый последний момент. Она лепила поэта не специально к конкурсу, тридцать лет работала, читала его стихи, прозу, письма. В этой мандельштамовой голове — не привычный образ жертвы массовых репрессий, а счастье победы поэта, сила дара которого позволила преодолевает трагедию его жизни и времени.

«И меня только равный убьет».

См. также:

Оригинал статьи
Евгений Бунимович