Беседовал Михаил Шевелев

В годовщину вторжения в Чехословакию в 1968-ом на вопросы «Избранного» отвечает правозащитник Серегей Ковалев:

- События 1968-го – само вторжение и протесты против него в СССР – можно назвать началом формирования советской оппозиции?

- Это не было политической оппозицией, мы не ставили перед собой политических целей. Это было началом того, что потом было названо диссидентским и правозащитным движением. Я бы это назвал кружком людей, объединенных единым нравственным импульсом. Нравственная несовместимость с происходящим – вот что было определяющим. Если говорить о себе, то я прежде всего испытывал стыд за свою страну.

- Что отличает тогдашнее общество и сегодняшнее? Мы стали менее брезгливы?

- Сейчас нравственные мотивы, как и в 1968-ом, наверное, существуют, но сильно разбавлены. Стало свободнее – людей не преследуют за то, что они делятся соображениями. Но одновременно стало гораздо больше прагматизма, в моде реальная политика.

- И стыдиться за свою страну не модно?

- В 1968-ом было много людей, которые все понимали, но предпочитали молчать. Типичными я бы назвал двух своих приятелей. Один говорил: «Ты – профессионал. И ты не испытал бы симпатии к дилетантам, которые стали вдруг учить тебя биологии. Почему же ты судишь о политике?». Другой высказался так: «Я в целом все знаю. Но не хочу знать детали – это помешает мне чувствовать себя приличным человеком». Это было прагматичное, реалистичное поведение большинства активной части общества. Я думаю, что бесстрашие других этих людей тогда ущемляло. А теперь те, кто тогда бы молчал, высказываются. Правду, как известно, говорить легко и приятно.

- Что вы отвечали этим людям?

- Поздней осенью 1965-го, когда в разгаре уже было дело Синявского и Даниэля, один человек спросил меня: ты понимаешь, что надо что-то делать? Я ответил так: если действовать эффективно, то надо найти взрывчатку, пойти и взорвать какой-нибудь их вонючий съезд. Но если я решусь это сделать, то стану таким же, как они. Поэтому я занимаюсь наукой. Но через месяц я написал свой первый протест. Он касался дела Синявского и Даниэля и адресован был в президиум Верховного Совета. Речь шла о том, что это дело подрывает устои советской конституции. Казалось бы, мое поведение было противоречивым, но я думал, что нашел способ сохранить самоуважение. Надолго, может быть, навсегда. Андрей Дмитриевич Сахаров на вопрос, надеется ли он что-нибудь изменить, отвечал так: в обозримом будущем – нет. И добавлял: интеллигенция умеет только одно – строить идеал.

- Кто-то сегодня занят строительством идеала?

- Я вижу много таких людей в обществе «Мемориал». Там, конечно, можно услышать, что мы – правозащитники, политика – не наше дело. Но мы же правозащитники, а не правоведы. Любая серьезная политика начинается с права. Я думаю, что сейчас и «Мемориал» и все мы стоим перед очень важным рубежом. Не стало серьезных проблем, имеющих локальное решение, остались только глобальные. Поэтому и правозащита должна стать глобальной. Это то, что в середине прошлого века Эйнштейн и Бертран Расселл назвали «новым политическим мышлением». Поменялись условия и угрозы, но термин правильный.

- Стыд за свою страну поменяем на стыд за свою планету?

- Да. Призыв к мировому стыду и поиск своего места в нем – это был бы достойный путь для русской общественной мысли. Сейчас в некотором смысле выбор сделать труднее, чем в 1968-ом. Тогда нельзя было помочь конкретному человеку, ну, разве что собрать немного денег. А теперь – можно. Можно заниматься благотворительностью, только для этого надо согнуться перед властью. Согнешься, зато поможешь конкретному больному, гастарбайтеру, зэку. Сегодняшний выбор сложнее.

- Перед похожим выбором стояли члены организации «Земля и воля» в конце позапрошлого века: или идти в сельские школы и больницы – или взрывать царя.

- Похожее перепутье. Но для нас нет выбора: индивидуальный террор или диктатура реально мыслящих сотрудников КГБ. Просто мы уже знаем, что индивидуальный террор обязательно становится массовым.

Мне кажется, что решительный и печальный выбор, который привел нас к сегодняшнему состоянию, был сделан осенью 1991-го. Тогда демократически настроенные депутаты ходили к Ельцину и предлагали ему собрать Съезд
народных депутатов РСФСР, принять новую конституцию, заложить в ней основы прозрачной политики. Ельцин сказал: не надо торопиться, время работает на нас, и уехал в отпуск.

Что он думал? Я предполагаю, что он искренне не понимал, что это за такая прозрачная политика. И с кем ее делать – вот с этими непонятными людьми? Как делать политику с Сосковцом и Коржаковым он понимал, а с этими – нет. Вот тогда был сделан выбор в пользу ближнего круга, в пользу обкомовских методов управления. Мы тогда как-то с этим смирились, а зря. Оттуда – и октябрь 93-го, и Чечня, и выборы 96-го, и все последующее. Не врать и не бояться – вот и вся философия сопротивления.

См. также:

Оригинал статьи
Сергей Ковалев
Правозащитная фракция