Ожиданиям политических прогнозистов свойственна инерционность. Чем яснее становилось, что нынешний президент отвергает для себя столь любезную его ревностным приверженцам идею «третьего срока», тем более предстоящая смена власти рисовалась как повторение сценария 1999 - 2000 годов, с большими или меньшими модификациями. Отсюда зацикленность на вопросе: кто же следующий? Однако в последнее время ситуация изменилась. Комментирует Виктор Шейнис.

Стратегия Кремля оказалась изобретательнее. Первым сюрпризом был выбор нового премьера. Второй, еще более сенсационный, объявлен на съезде «Единой России». Не берусь предсказывать дальнейшие ходы, но хотелось бы поразмышлять, какое влияние на структуру и перспективы российской власти может оказать перемещение В.Путина в правительство, пока довольно проблематичное.

Дизайн собственно конституционного устройства нашего государства не является – вопреки распространенным утверждениям – ни «сверхпрезидентским», ни тем более «полумонархическим». Создатели Конституции 1993 года сочиняли ее не столько «под Ельцина» (хотя это тоже принималось в расчет), сколько стремясь выстроить такую политико-правовую конструкцию, которая позволила бы преодолеть острый политический кризис и обеспечить устойчивость государства. По ряду причин решить эту задачу на основе компромисса оказалось невозможно, но из имевшихся вариантов Конституции был избран далеко не самый скверный, о чем мне уже доводилось писать.

Действительно существующими перекосами в пользу президентской (и исполнительной) власти мы обязаны трем неравнозначным обстоятельствам (располагаю по восходящей):

- некоторому избытку одних прерогатив президента и отсутствию четкой делимитации других в самой Конституции;

- законодательству (главным образом последних лет), изобильно расширявшему такие полномочия президента, соответствие которых Конституции, по меньшей мере, не бесспорно;

- разрыву между «формальной» и «реальной» Конституцией, кричащему несоответствию государственной практики принципам правового государства, вытекающему из исторической традиции, неукорененности институтов гражданского общества и политической усталости населения, пришедшей на смену гражданской активности рубежа 80 - 90-х годов прошлого века.

Все это вместе взятое предопределило регенерацию авторитарного режима в новой форме.

Установившийся в последние годы режим базируется, главным образом, на относительно благоприятной экономической конъюнктуре, консенсусе элит и сосредоточению власти в руках президента. Глава государства пользуется широкой поддержкой населения и гарантирует конкурирующим группам сохранение позиций при соблюдении ими «правил игры». Однако на то, что эти факторы будут действовать безотказно, нельзя полагаться даже в краткосрочной перспективе, не говоря уж о более протяженной.

Решением наиболее простым, легким, результативным и отвечающим вождистско-монархическому мировосприятию значительной (если не преобладающей) части народа было бы изменение Конституции и продление президентства В. Путина на третий (четвертый, ... энный) срок. Почему он от этого отказался – вопрос интересный, но не столь уж существенный в свете положения, возникшего после съезда «ЕдРо» 1 - 2 октября.

Хотя окончательное решение политической «квадратуры круга», по-видимому, еще не принято и, следовательно, дерево вариантов, в том числе способных удивить многознающих экспертов, сохраняется, стал вырисовываться один из вариантов (сегодня, кажется, наиболее вероятный) эволюции нашего государственного устройства - и шире того – режима: смещение центра тяжести власти к правительству.

Для начала реализации такого варианта заявлено пока одно условие – избрание в 2008 году на пост президента «порядочного, дееспособного, эффективного, современного человека» (вторая оговорка – победа «ЕР» на выборах – носит чисто ритуальный характер). Победа президентского назначенца на выборах также представляется очевидной. Сомнение может вызвать лишь его «порядочность», т.е. управляемость нынешним президентом с конституционно существенно менее значимого - премьерского поста, неукоснительное соблюдение лицом, выпрыгнувшим, как черт из табакерки, негласно принятых на себя обязательств (в том числе, если потребуется, досрочной отставки, чтобы освободить главную площадку власти). В том, что такие обязательства, обычно преемниками не очень чтимые, будут на сей раз соблюдены, трудно быть уверенным, если выбор падет на «дееспособного, эффективного и современного» человека, т.е. достаточно амбициозного и впитавшего в себя нравственную атмосферу существующей властной среды.

Если персональная рокировка у власти будет все же предпринята, наиболее надежным способом затвердить на какое-то время сложившееся соотношение сил в верхах (патронируемый Путиным баланс группировок, поделивших власть и собственность) было бы конституционное перераспределение полномочий между президентом и правительством. Готовы ли эти группировки и их лидер вскоре внести в Конституцию достаточно серьезные изменения – вопрос, на который у меня нет ответа. Существуют, однако, и другие, более или менее паллиативные возможности забронировать центровые позиции правительства (и его председателя) в системе видоизмененной власти. По крайней мере – на время. Это внесение изменений в законы, располагающиеся ярусом ниже Конституции. Это также консервация реальной (в том числе внеконституционной) практики управления страной, замыкающегося на популярном лидере, хотя бы и поменявшем свой формальный статус. А пока исключительность его позиции подчеркивают композицией избирательного списка.

Деполитизация общества, осуществленная в 2003 - 2007 годах, контрреформа избирательного законодательства и расплывчатые формулировки закона о пресечении экстремизма гарантируют на ближайший (а, возможно, и на следующий) срок преобладание в парламенте квазипартии, скроенной по лекалам властвующих партстроителей, мизерабельное положение допущенной в него оппозиции и удаление от властных и медийных рычагов воздействия на общество реальной демократической оппозиции. В этих условиях парламент (точнее, Дума) может пока рассматриваться как более или менее надежная и устойчивая база правительства и продолжения «курса Путина». Однако на перспективу такая политико-правовая конструкция представляется менее надежной для основной части властвующей элиты, чем нынешняя. Поэтому довольно вероятно, что мы скоро увидим какие-то иные варианты преемственности власти или модификации варианта, обозначенного на съезде «ЕР».

Сдвиг реальных полномочий от президента к правительству делает систему менее прочной, но более гибкой. Власть, возглавляемая премьером, хотя бы и признанным лидером нации, но в конституционно президентской системе, – уже нечто иное, чем то, что мы имеем сегодня. Измененная комбинация открывает некоторое пространство для политической конкуренции – сначала для элитных группировок, которые обретают возможность действовать не только «под ковром», а затем – и для общественных сил. При определенных условиях в политику могут возвратьтся публичность, выборы обретут смысл, и даже клонированные квазиоппозиционные партии обнаружат признаки жизни – тому немало примеров в недавней истории разных стран.

Это, конечно, лишь одна из возможных версий эволюции авторитарной власти. Понятно, что не для того новая бюрократия и кланово-олигархические группировки шаг за шагом выстраивали непререкаемую свою «вертикаль», чтобы уступить хотя бы ее толику гражданским силам. Но едва ли элитарные группы, которые сочтут себя ущемленными, устоят перед искушением укрепить собственные позиции и поучаствовать в переделе собственности, действуя в легальных конституционных рамках – на выборах, в парламенте, в клонированных партиях. Скорее всего, они постараются, пока смогут, оградить свой домен от вторжения общественных сил, подобного тому, какое произошло в СССР в конце 80-х годов.

Наивно ждать немедленных результатов. И все же перемещение части властных функций, если оно произойдет, от президента, который у нас с 1996 года избирается на плебисцитарных выборах, к правительству, получающему свой мандат от парламента, потенциально подверженного более разнообразным влияниям, могло бы обозначить чуть заметную поначалу фрагментацию властных группировок, а затем и эрозию авторитарного режима.

В ряде стран Латинской Америки нечто подобное называлось «размягчением диктатуры».