Август 1991 года, по свежим следам событий казавшийся переломной точкой в истории нашей страны в ХХ веке, все больше отходит в тень. В тень забвения. В тень негатива. Социологические опросы показывают: победой демократической революции, покончившей с властью КПСС, эти события считают лишь немногим более 10% респондентов.

Потерпевшие победу

В Августе потерпели поражение путчисты и вместе с ними - реакционная разновидность прежней номенклатуры. Но из игры также были выведены реформаторы, инициировавшие перестройку. Власть в России и республиках перешла к тем группам партийной, государственной, военной бюрократии, которые были ориентированы на более радикальный разрыв с прежним режимом (к ним примкнула и часть демократического актива, которая оказалась падкой на блага и символы власти).

Наследникам СССР досталась разваленная экономика. Можно дискутировать о том, насколько продуманны и адекватны были рыночные реформы правительства Ельцина. Однако важно признать, что безболезненных способов не только перехода к рынку, но и спасения от, казалось бы, неотвратимо надвигавшейся экономической катастрофы не существовало. Трагедия реформ была в том, что они резко поляризовали общество, разделили его активные силы на две коалиции, каждая из которых в той или иной мере склонялась к авторитарным решениям и действиям. Новая генерация реформаторов ориентировалась на проведение реформ сверху такими жесткими методами, которых реформаторы горбачевского призыва пытались избежать. Чуть позже победившая коалиция потянула за собой шлейф спекулятивной буржуазии, наживавшейся на номенклатурной приватизации, залоговых аукционах, создании финансовых пирамид и т.п. В социальной базе правительства реформаторов центр тяжести постепенно смещался от демократической интеллигенции, принявшей на себя тяжкие удары реформ, к новой бюрократии, плодившейся со скоростью кроликов, и группе олигархов, немногочисленной, но завладевшей немереными материальными и финансовыми ресурсами, что также стало одним из результатов проведенных реформ. Объективно необходимые рыночные реформы, как они проводились в 90-х годах, не оправдали социальные ожидания широких масс населения. Все это во многом предопределило то, к чему страна пришла сегодня. Сработал общественный запрос на "порядок" внутри страны и державническую жестикуляцию вовне.

На смену иллюзиям, что переход к демократии в нашей стране можно осуществить в короткий срок, приходит понимание того, что процесс социально-политической и культурной модернизации России долог и труден. Нынешняя "партия власти" - речь идет о кремлевской пирамиде, во главе которой стоит президент с его доминирующей ролью во властных структурах и зашкаливающим рейтингом - как кажется, вполне контролирует положение. Основа этой устойчивости, которая столь выгодно выделяется на фоне хаоса и непредсказуемого поведения властей в предшествующий период, двояка.

Это возросшие в разы доходы, которые обеспечивает конъюнктура мирового энергетического рынка (резко контрастирующая с катастрофическим падением цен на основные виды экспортируемого Россией сырья в 90-е годы), и жесткий государственный контроль над СМИ, в особенности над теми, которые снабжают информацией и обеспечивают "политическое воспитание" более 90% населения, - телевидением.

Однако рассчитывать, что то и другое будет сохраняться долго, не следует. Долгосрочная конъюнктура энергетического рынка непредсказуема в принципе, а роль и влияние альтернативных источников информации - от интернета до ксерокопированных материалов - повышается. Сама стабилизация экономической и социальной сферы неустойчива. Наблюдается экономический рост, но темпы его падают, а структурная перестройка экономики не проведена. Экономическая политика закрепляет сырьевую специализацию и пестует ВПК, сбыт продукции которого зависит от доли расходов, какую государство способно выделить на закупку военной техники, и от ее экспорта в проблемные страны, сделок с новоявленными "борцами против империализма" вроде венесуэльского правителя. Зарплаты и пенсии выплачиваются вовремя, но решение жгучих социальных проблем заменено паллиативными "национальными проектами", эффект которых довольно сомнителен. Необходимые социальные реформы наталкиваются на серьезные препятствия: трудности адаптации больших масс населения к сокращению "бесплатных" благ, неразвитость рынка жилья и его дороговизну, низкую территориальную мобильность рабочей силы и т.д. Идет масштабный передел собственности в пользу групп, прикосновенных к новой власти, но опоздавших к первоначальному разделу. В ключевых отраслях хозяйства доминирующая роль переходит к чиновнику.

Контрреформа

Крупные перемены произошли и продолжаются в политической сфере. "Дисциплинирование" предпринимательских организаций, усвоивших урок разгрома заподозренного в политической нелояльности ЮКОСа, удивляет невесть как быстро возродившимся раболепием перед властью. Отключены механизмы открытой политической конкуренции, перекрыты каналы вертикальной мобильности, еще недавно обеспечивавшие обновление правящей страты, - и это во многом возвращает ситуацию к доперестроечным временам. Из представительных институтов вытесняется политическая оппозиция, исполнительная власть подмяла под себя парламент, суд, СМИ, бизнес, ведет наступление на институты гражданского общества, подрывает так и не достроенный в эпоху реформ российский федерализм. Завершается избирательная контрреформа.

Конфликт интересов внутри и политического класса, и примыкающих к нему социальных групп придавлен, но не устранен. Исторический опыт непреложно свидетельствует, что жесткие, плохо приспособленные к меняющимся условиям режимы - а к их числу относится и пресловутая "управляемая демократия", - в критической ситуации оказываются в значительно большей степени уязвимыми, чем режимы саморегулирующиеся, демократические. Сосредоточение государственной власти в одном центре, постановка под жесткий контроль важнейших общественных процессов, т.е. уничтожение или умаление непременных атрибутов современного общества делают систему ригидной, не способной адекватно реагировать на внешние и внутренние возмущения, которые неизбежно заявят о себе.

Одно из существенных отличий нынешнего режима от коммунистического - отсутствие такого гаранта устойчивости, каким многие годы была ВКП(б)-КПСС, стягивавшая узлы власти на разных уровнях и надежно обеспечивавшая "подбор и расстановку кадров". Хотя "Единая Россия" постепенно обретает признаки позавчерашней "руководящей и направляющей силы", между ними сохраняются два капитальных и едва ли устранимых отличия. Во-первых, действительно правящая тоталитарная партия не может существовать без репрессивной составляющей в виде ЧК-НКВД-КГБ или гестапо, без страха перед неминуемой репрессией за открытое проявление нелояльности. Как ни беспардонна усиливающаяся экспансия спецслужб в общественную жизнь, прежний уровень всеподавляющей и всепроникающей полицейщины и сыска они вряд ли обеспечат. Во-вторых, невозможно, не обращаясь к большому террору и полному огосударствлению экономической и социальной жизни, перечеркнуть все, что вошло в прошедшие годы в жизнь, в историческую память общества, в законодательство. Даже в политической системе остаются зазоры, поскольку сохраняется (и по многим причинам не может быть удален) некий демократический декор, предпринимаются попытки выстроить квазидвухпартийную систему и т.д.

Достоинство в жертву

Перед российскими демократами в начале ХХI века вновь встал вопрос: что делать сторонникам реформ в условиях глубокой и настойчиво проводимой контрреформы? Сейчас оппозиция обречена на ведение арьергардных боев. Ей не оставлено ничего иного, как осваивать их стратегию и тактику, защищать, а где можно - укреплять очаги общественной самодеятельности, гражданского общества на нижних и средних этажах социальной жизни и сохраняющиеся еще структуры организованной политической оппозиции - на верхних. Важно, однако, осмыслить некоторые просчеты и ошибки демократов, когда они были на гребне поднявшейся волны, - до и после Августа.

Первая из них относится к коалиционной политике. В борьбе между Горбачевым и Ельциным демократы сделали однозначный выбор в пользу Ельцина, не оставив Горбачеву и его сторонникам места в системе новой власти.

Нетерпение было извечной бедой российских прогрессистов. Самой серьезной стратегической ошибкой демократов было то, что поддержку Ельцину они оказали без всяких условий. Что такая линия в перспективе чревата серьезными опасностями и деформациями, возможно, трудно было осознать в разгар борьбы. Но то, что она обрекает демократов, находившихся в зените своего влияния, на унизительную, несамостоятельную роль, понять следовало.

Беда и вина российских демократов была в том, что они своевременно не выдержали необходимую дистанцию от Ельцина и его команды и практически безоговорочно приняли тот вариант реформ, которые стали проводиться в стране после Августа. Мнимому участию во власти демократы принесли в жертву собственное достоинство и самоорганизацию. Им не хватило мудрости для самоопределения, ответственности для объединения, сил и влияния для мобилизации внушительной социальной поддержки. Они не смогли выдвинуть иную, демократическую альтернативу власти.

Быть может, самый парадоксальный результат августовских событий - историческое и необратимое поражение демократов, торжествовавших в те дни победу. "Мы потерпели победу", - напишет спустя годы Отто Лацис. У них не только не было продуманной стратегии, но и рабочего плана действий. Не было не только дисциплинированной организации, но и влиятельных политических клубов. Не нашлось не только собственного бесспорного лидера, имеющего всероссийский авторитет, но и группы признанных руководителей, способных проводить самостоятельную линию. Более того, само влияние демократических политиков в массовых слоях населения в известной мере было производным от их ассоциации с Ельциным.

Уйти от этой реальности было нельзя, но не подталкивать Ельцина к выходу за рамки Конституции, чем занялись популярные демократические лидеры, - было можно и нужно. СССР сохранить было невозможно. Но демократы непостижимым образом не заметили, что Беловежское соглашение было подготовлено, заключено и обрушено на страну не прошедшим никакой общественной экспертизы способом. Такова была тогда магия установки на безусловную поддержку российского лидера.

К 1996 г. поле для маневра у демократов существенно сузилось. Но за то, что выбор приходилось делать между Ельциным и Зюгановым, демократы тоже несут ответственность, ибо большинство из них не смогло ни адекватно оценить способ проведения и последствия реформ, ни выдвинуть собственную программу преобразований. Так же беззаботно отнеслись они к объединению собственных сил и замещению аморфного движения современной политической партией.

Уроки эти, к сожалению, не учтены и поныне. Это относится, в частности, к стратегии союзов. Часть демократов, игнорируя и поучительный опыт своего сотрудничества с властью в 90-х годах, готова вновь блокироваться с властными группировками, рассчитывая, что ассоциация с ними, в том числе на выборах, поможет оставаться на плаву в политике. Однако более опасной представляется попытка создания единого антивластного фронта "левых" и "правых" оппозиционеров, включая сталинистов, националистов и державников, совместных с ними демонстраций "в защиту демократии". Ведь такие партнеры отстоят от демократических принципов и ценностей еще дальше, чем власть. Так называемая "левая" оппозиция заполняет поле, которое в интересах гражданского прогресса должно принадлежать несостоявшейся пока российской социал-демократии. Его надо отвоевывать, а не делать полигоном для контактов с реваншистами.

Не менее прискорбна усилившаяся после Августа раздробленность демократического движения. Все, что происходило между демократами в прошедшие годы, сделало исключительно трудным путь к созданию объединенной партии. Однако реальность - в преддверии предстоящих парламентских выборов и с учетом изменений, внесенных в избирательное законодательство, - не оставляет места для иллюзий. Если демократы предпримут шаги, вызывающие доверие в обществе, создадут объединенную партию, способную выдвинуть список, который включит большинство известных деятелей демократической ориентации, а также новые имена, - гарантий, что такая партия сумеет преодолеть 7% барьер, признаем это, не существует. Но некоторые шансы все же появятся. Если же демократы пойдут, как и раньше, разрозненными колоннами, поражение гарантировано всем.

Дискредитация парламентаризма

Августовский опыт преподнес и еще один урок - самоценность конституционного пути развития, незаменимость парламента как института наиболее приспособленного для разрешения общественных конфликтов и противоречий.

Несмотря на активное участие многих депутатов в подавлении путча, сама августовская победа несла в себе сильный антипарламентский заряд. Удаление с политической арены союзного, а спустя два года - российского парламента, как казалось, соответствовало интересам демократического процесса. И то, и другое было одобрено большинством демократов, полагавших, что эти институты, избранные в доавгустовское время, представляют оплот антиреформаторских сил.

В известной мере это так и было. Но роспуск союзного парламента - без немедленного проведения новых выборов - немало способствовал дискредитации парламентаризма как такового. Российский парламент в августе повел себя достойно, но уже в декабре он сыграл неприглядную роль восторженной клаки в предписанном ему спектакле по ратификации Беловежских соглашений. А чуть позже бросился в другую крайность - стал орудием сил реставрации, пошедших напролом, дал крышу экстремистским вылазкам и был насильственно удален со сцены. Так закладывались условия для реставрации авторитарного режима с неполноценным парламентом, каким он стал по Конституции и еще более - по фактическому положению вещей в последние годы.

Проблема внесения поправок в Конституцию оказалась в центре общественной дискуссии. То, что наша Конституция если и не "сверхпрезидентская", то "недопарламентская", очевидно. Искушение поправить ее велико не только у сторонников третьего президентского срока. Однако при существующих условиях поднимать вопрос о конституционной реформе опасно. Лиха беда начало. Каковы бы ни были мотивы не раз заявленного президентом нежелания вносить любые изменения в Конституцию, эта позиция заслуживает решительной поддержки. Как бы грубо ни извращались конституционные нормы на практике, если еще и коррекцией текста сейчас займутся наши законодатели, ничего хорошего от этого ждать нельзя. Конституцию не надо трогать, ибо - при всем ее несовершенстве - на ней отразился отсвет Августа.

Другой вопрос - судьба нашего парламента. То, что в нынешнем составе он представляет пародию на представительное учреждение (обмолвка председателя Думы, что она - не место для дискуссий, показательна) и пользуется весьма малым доверием и уважением граждан, тоже очевидно. Необходимо, однако, разъяснять людям, что никакого способа развития демократического процесса и утверждения гражданских прав в обход принципов парламентаризма не существует. Какая форма правления: президентская или парламентская более адекватна современным условиям России, - открытый вопрос.

Но представляется бесспорным, что с возвращения парламенту хотя бы некоторой самостоятельности, с восстановления по закону (для этого не обязательно править Конституцию) и на практике ряда функций, с которых начинался мировой парламентаризм, с отмены избирательной контрреформы 2003-2006 гг., превратившей парламентские и иные выборы в фикцию, с переходом к выборности Совета Федерации только и может начаться обратный отсчет времени - восстановление в России демократического правопорядка.