Об экономических проблемах в отношениях России и других стран «Большой восьмерки», а также о роли встреч, подобных той, что происходит в Петербурге, говорит лидер Российской демократической партии Григорий Явлинский.
С одной стороны, Россия имеет основания на успех в переговорах о так называемой энергетической безопасности по итогам саммита «Большой восьмерки». С другой стороны, видимо, несколько отрезвляющее впечатление произвело на Кремль затягивание переговоров по вступлению во Всемирную Торговую Организацию России. Чисто экономический баланс результатов саммита для России положительный или отрицательный?
- Для России ничего не меняется в экономическом смысле в данный момент. Цены на нефть сейчас чрезвычайно высоки. Судя по тому, что происходит в мире, они будут расти. Поэтому в традиционном смысле для России ничего не меняется. С точки зрения долгосрочной перспективы, само вступление в ВТО тоже ведь не решает вопрос диверсификации российской экономики. Она как есть сырьевая, так и остается. Поэтому это вопрос в значительной степени политического престижа, чем вопрос каких-то немедленных экономических изменений.
«Большая восьмерка», по сути, это международный клуб, созданный для обсуждения важных международных проблем и попыток разрешения ситуационных международных кризисов. Их накопилось к сегодняшнему дню сразу несколько и очень острых - ближневосточный, иранский, северокорейский, отчасти, может быть, грузинский. Есть ли основание полагать, что на одном хотя бы из этих направлений может быть достигнут существенный прогресс?
- Судя по заявления, которые прозвучали, а также по тому, как шла подготовка к саммиту, никаких ясных ответов на эти кризисные проблемы у членов «восьмерки» нет. То, что они могли сделать, они уже сделали. В части Северной Кореи, это то, что уже принял Совет Безопасности. Думаю, что больше они не продвинутся. Это упрек, серьезный упрек к лидерам ведущих стран, с точки зрения их неспособности решения самых острых, ключевых проблем, о которых нельзя сказать, что любая из них новая или какая-то неожиданная. Все они хорошо известны.
Саммит сам по себе - это в большей степени такое торжественное мероприятие, если можно так сказать, которое связано с прессой, с очень большим пиаром, очень большими затратами. Но содержательно... Если посмотреть повестку дня саммита и как он устроен, то ожидать будут ли решены неподготовленные к саммиту вопросы, крайне затруднительно. Вряд ли там что-нибудь произойдет. При этом нужно, конечно, заметить, что сама встреча имеет позитивное значение. Потому что это элемент стабильности. По крайней мере, они смогут, более или менее, напрямую и все вместе обсудить самые острые вопросы. Но решить эти вопросы у участников встречи нет на сегодняшний день никакой возможности.
Скептицизм, который я слышу в ваших словах, подтверждается еще и выводами из тех статей, которые вы опубликовали в последние дни в российской и международной прессе. Вы считаете, что вся система международных отношений переживает достаточно серьезный и глубокий кризис, кризис концептуальный. Вы пишете о неспособности Запада дать ответы на серьезные вопросы, которые стоят перед всем человечеством. Вы говорите о том, что именно слабость Запада делает внутренние российские проблемы еще более очевидными. Почему?
- Потому что для российского развития, для российских реформ пример Запада, способность Запада продемонстрировать современную, адекватную вызовам мировых процессов политику очень важен. Поскольку Россия находится в состоянии, в котором не институционализирована политическая система, где существует авторитарная политическая система. Россия, глядя на Запад, перенимая определенные подходы и приемы, могла бы двигаться в большей степени в конструктивном направлении, если бы она видела позитивные решения. К сожалению, этих решений нет. Россия перенимает все те кризисные тенденции, которые есть на Западе, перенимая как должное для своей политики, и использует все те негативные черты, которые есть на Западе.
Накануне саммита новым модным термином стало понятие «суверенной демократии», которое активно используется кремлевскими чиновниками, в том числе и Владимиром Путиным. Как вы понимаете этот термин? Зачем он понадобился Кремлю?
- Это хорошо известный термин. Когда-то его придумал Михаил Андреевич Суслов. Только звучал он иначе. Он звучал, как реальный социализм. Когда систему, которая существовала в Советском Союзе, критиковали компартии Италии, Франции за то, что она ничего общего не имеет с социалистическими или коммунистическими идеалами, тогда в КПСС в идеологическом отделе был придуман термин «реальный социализм». Смысл его был в том, что вот социализм такой, как у нас, это – реальный социализм, а все остальное - пустые разговоры. Не думаю, что нужно было особо напрягаться для того, чтобы придумать что-либо подобное вновь. Суверенная демократия - это та же самая логика и та же самая философия вопроса. У нас своя демократия. Вот она такая и больше никакая. На самом деле, это такая потемкинская деревня, за которой принципиальные стороны демократии или фундаментальные ее основы просто отсутствуют, а это разделение властей, независимость судебной системы, неприкосновенность частной собственности, независимость выборов, свобода слова, свобода средств массовой информации. Это все фундаментальные вещи. Суть их заключается в том, что если они есть, то можно говорить о демократическом устройстве. Если их нет то, ни о каком демократическом устройстве говорить в принципе невозможно.
У вас есть ощущение, что западные партнеры Владимира Путина примут и этот его термин? Судя по итогам переговоров Путина и Буша (Буша ведь напутствовали и американские правозащитники, и многие довольно серьезные политики насчет его переговоров о нарушении Владимиром Путиным демократических свобод) можно ли сказать, что Путин сделает какие-то выводы из той критики, которую он услышал, очевидно, из уст Джорджа Буша, если он услышал ее?
- Я думаю, что ситуация в мире такова, что Россия в нынешних условиях является приоритетным партнером независимо от того, что внутри России происходит. Потому что и Буш, и другие участники «восьмерки» прекрасно понимают, что если Россия начнет создавать проблемы (будь это Иран, будь это война на Ближнем Востоке, будь это Северная Корея и вообще любой другой вопрос, не говоря уже об энергетике), то у них будут большие трудности. Поэтому они готовы закрыть глаза на все то, что происходит внутри России только для того, чтобы пытаться с ней урегулировать какие-то вопросы, которые для них являются в настоящий момент гораздо более острыми, чем политическая система внутри России. Эту мысль, на мой взгляд, нужно принимать в том смысле, что все задачи по созданию в России открытой системы, демократической системы, прозрачной системы, по созданию в России действующих демократических институтов и гражданского общества - это на 99,5 процентов задача для нас, для граждан России, для политиков России, для самой России. Она сама должна это делать. Ожидать сегодня какого-то существенного влияния со стороны развитых демократических стран в сложившихся конкретно политических условиях бессмысленно.
Я смотрю и слушаю своих коллег с российских телевизионных каналов радиостанций, которые ведут репортажи из Петербурга в эти дни, и ловлю себя на мысли о том, что почему-то не могу разделить те интонации восторга, с которыми они сообщают о том, что происходит сейчас в Петербурге. У вас какие-то ощущения просто как у обычного гражданина? Вы рады, что туда приехали все эти великие международные политики?
- Я думаю, что никакого другого выхода у них не было после того, как было обозначено несколько лет тому назад, что Россия принимает этот саммит. Правда, нужно здесь подчеркнуть, что никакого отношения к успехам России в экономическом ли, а тем более в политическом развитии, в создании России демократической системы, или создании модернизации российской экономики, модернизации российского общества никаких успехов этот саммит не отмечает. Он не является свидетельством этих успехов.
