Почему на протяжении последних лет власть последовательно предпочитает штурмы переговорам, а Кадыровых – Масхадову? О возможностях альтернативного сценария развития событий во время «Норд-Оста» и Беслана – статья Андрея Пионтковского.

Есть вопросы, которые нации из чувства самосохранения избегают задавать себе именно потому, что подсознательно знают ответ. Например, кто убил президента Д. Кеннеди, или кто взорвал дома в Москве и Волгодонске. Ясно артикулированный ответ мог бы стать разрушительным для государства, поэтому мы никогда его не услышим. И это правильно.

Вопрос, который я собираюсь проанализировать сегодня, достаточно тяжелый. Настолько тяжелый, что он ни разу не был прямо сформулирован на прошлой неделе, когда все говорим о Беслане, даже и на встрече бесланских матерей с В. Путиным. Он растворялся в массе других вопросов – о количестве заложников, числе террористов, об огнеметах и танках, об обстоятельствах первого взрыва, неразберихе в штабе и т. д.

Вопрос следующий – почему не был доведен до конца сценарий приглашения А. Масхадова (А. Закаева) с требованием (просьбой) добиться освобождения заложников, а был реализован сценарий штурма?

Вопрос очень тяжелый повторяю, но он не принадлежит к категории запретных. В отличие от тех случаях, о которых говорилось выше, он не о предполагаемом злодеянии власти или каких-то ее автономных структур. Он всего лишь о ментальности власти, или скорее о ментальности общества. Всего лишь.

Вопрос этот впервые возник во время трагедии «Норд-Оста». Напомню и это принципиально важно – ни в «Норд-Осте», ни в «Беслане» приглашение Масхадова или его представителей не было требованием террористов – оно было инициативой власти.

Требования террористов в обоих случаях были глобально неопределенны и потому заведомо невыполнимы. Власть оказалась в стандартной ситуации неразрешимой для нее мучительной дилеммы: что первично – спасение заложников или уничтожение террористов?

Идея пригласить А. Масхадова и дать ему – военному противнику, врагу – шанс спасти наших заложников означала экзистенциальный прорыв из замкнутого круга, обрекавшего на смерть сотни людей и переводила проблему в совершенно другое измерение.

Во времена «Норд-Оста» она вообще не влекла никаких репутационных потерь для власти. На тот момент существовала официальная переговорная структура В. Казанцев – А. Закаев, в рамках которой мог был решен вопрос о приезде А. Масхадова. В. Казанцев и А. Закаев неоднократно встречались, в том числе и в Москве.

Идея самым серьезным образом обсуждалась наравне с другими вариантами действий на самом высоком уровне несколько часов. С ее возможной реализаций был связан и намеченный на утро приезд в Москву В. Казанцева. Ночью, однако, возобладал другой подход. Видимо, силовикам удалось убедить В. Путина, что их газовая атака не приведет к гибели заложников. А успех А. Масхадова и спасение им заложников, конечно, привел бы к его дальнейшей легитимации, что одинаково не устраивало ни силовиков, ни связавшего себя знаменитым «мочить в сортире» и ставшего в значительной степени заложником своей риторики В. Путина.

Ситуация в Беслане повторилась. А. Закаев, до «Норд-Оста» легитимный партнер по переговорам, был к тому времени уже объявлен преступником, выдачи которого Москва добивалась. Но именно к нему власть обратилась с той же просьбой – помочь освободить заложников.

В 12.00 3 сентября А. Закаев позвонил в штаб по освобождению заложников и подтвердил готовность А. Масхадова прибыть в Беслан при предоставлении ему гарантий безопасности. Детали договорились согласовать в 14.00. В 13.05 произошло то, что произошло.

Я убежден, что в бесланском кризисе В. Путин был гораздо ближе к варианту с использованием А. Масхадова. Он обсуждался в течение несколько дней. Вечером 2 сентября В. Путин публично на камеру сделал удивительное для него, всеми почему-то сегодня забытое заявление, в котором очень твердо подчеркнул, что безусловным приоритетом в разрешении бесланского кризиса является спасение жизни детей. Ничем иным, кроме подготовки общественного мнения к единственному спасительному шагу, оно быть не могло.

Меня часто упрекают в демонизации В. Путина. Это не так. Будучи его политическим противником я никогда не отрицал его достоинств, патриотизма, например. Вот что я писал, например, в сентябре 2001 года в «Новой газете»:

«В. Путин знает правду о своем восхождении и о том, кто его привел к власти, и о том, какую роль в операции "Наследник" играла чеченская война, поход Басаева в Дагестан, взрывы в Москве, " учения" в Рязани. Если чего-то не знал, то уже догадывается.

Для офицера и патриота России, каковым он безусловно является, эта правда мучительна и невыносима. Он гонит ее, накладывает на нее табу, вытесняет в подсознание.

И по всем законам психоанализа она вырывается оттуда в его взрывных неадекватных реакциях всякий раз, когда речь заходит о Чечне.

Это личная человеческая драма Владимира Владимировича Путина. И эта трагедия страны, которую он возглавляет» .

Когда он уверял зарубежных корреспондентов, что ни один из заложников «Норд-Оста» не пострадал от применения газа, он не обманывал их. Он пытался обмануть самого себя. Тогда он тоже, если чего-то не знал, то уже догадывался, что его обманули. Он не хотел повторения того же исхода в Беслане.

Отдать приказ о штурме было невозможно. И он не отдал его. Без его санкции никто бы не отважился звонить А. Закаеву. Но его подчиненные нашли спасительной для себя, и, как им казалось, для него вариант.

Необъявленный штурм, случайный штурм, вынужденный штурм. И никаких масхадовых. И никаких заложников. Слишком многих это устраивало. В том числе и негодяя, организовавшего Беслан, – Ш. Басаева. Тому совершенно не нужен был спасший заложников и тем самым легимитизировавший себя в значительной степени и в Чечне и в России А. Масхадов. Ему нужен был осетино-ингушский конфликт, который окончательно взорвал бы Кавказ. Террористы приглашали к себе, как известно, совсем других людей.

Через несколько дней после трагедии одновременно появились статьи двух, на мой взгляд, самых ярких и талантливых российских публицистов – Александра Проханова и Леонида Радзиховского. Они принадлежат к противоположным краям политического спектра и на моей памяти никогда и ни в чем друг с другом не соглашались. Но те две статьи, казалось, были написаны одной рукой в состоянии торжествующей эйфории, в ликующем несущем облегчение государственническом оргазме.

Свершилось! Чудом Российской Государственности удалось избежать Катастрофы. Масхадову не позволили спасти детей и тем самым унизить Государство. Твердыни Третьего Рима устояли.

Это говорили и писали совершенно искренне по указке своего сердца талантливейшие политические поэты нашей эпохи, а за ними и сонмы соколовых, леонтьевых, павловских. Это была консолидированная позиция большинства российского политического класса, да, наверное, и большинства населения.

Она дает представление о том, какое огромное сопротивление и в своем окружении и в самом себе приходилось преодолевать сыну своего класса и своего народа Владимиру Путину в своей робкой и непоследовательной попытке прорыва к элементарной человечности. Он вовсе не злодей. Он всего лишь слабый человек в трагических обстоятельствах. Судьба дважды давала ему шанс подняться ради спасения людей над массовым государственническим бредом и проявить величие духа и силу характера.

И пожертвовать ведь надо было ни «территориальной целостностью», ни «величием России», ни «геополитическими интересами на Кавказе». А так, всего лишь пшиком чиновных амбиций – вернуть в политическое поле бывшего советского артиллерийского офицера А. Масхадова. А чем он был хуже потомственного бандита Р. Кадырова? По-моему, как потенциальный партнер Москвы и проводник ее интересов на Кавказе он мог быть намного лучше. Что, впрочем, дело вкуса. Но разве стоили эти вкусовые различия жизней сотен детей?

В. Путин был взвешен и найден очень легким.

А вот Виктора Степановича Черномырдина не зря называли тяжеловесом. Он спас сотни жизней в Буденовске. Сколько грязи было вылито на него снова в последние дни. Как же! Он упустил Басаева, который потом загубил столько жизней. Но обязанностью премьер-министра России В. Черномырдин было спасение российских граждан. И он с ней в меру своих возможностей справился, за что ему на самом главном Суде многое зачтется. А уничтожение бандита Басаева было задачей совсем других людей. И у них, между прочим, было уже десять лет на ее выполнение.

Вот А. Масхадова убили вскоре после Беслана, чтобы закрыть его проблему, а Басаева судьба бережет. У чудесного чеченца кажется столько жизней, сколько служб он сослужил Москве. Он и Сухум брал, и в Дагестан по открытому для него коридору ходил, и после каждого его теракта административная вертикаль укреплялась, а теперь Кремль его еще лидером российской оппозиции назначил.

И последнее. О русском народе, к которому я имею честь и несчастье принадлежать. Реакция русских на «Норд-Ост» и осетин на Беслан была показательно различной. Россия забыла про «Норд-Ост» и давно уже не задает власти никаких вопросов. Осетия не забудет никогда и никогда не перестанет задавать российской власти вопросы. Даже назначенный В. Путиным президент Северной Осетии задает очень непростые вопросы и говорит, что «он уже не сможет быть таким как до Беслана».

В России нет гражданского общества и отдельный человек остается совершенно беззащитным прежде всего ментально перед фаллической вертикалью власти. Он знает, что он никто и звать его никак. На Кавказе, как и вообще на Востоке, так же нет гражданского общества в западном понимании этого института, но его функции выполняют традиционные клановые структуры. Человек ощущает себя звеном во временной цепи поколений и пространственной сети сородичей. Массовая трагическая гибель людей затрагивает все общество.

Мы же, русские, похоже навсегда провалились в какую-то культурологическую черную дыру между Западом и Востоком. Нет более атомизированного социума, чем русский. Мы пыль на ветру. И Путин – наш президент.