То, что произойдет завтра, не было возможно в течение
многих десятилетий, во времена репрессивного правления:
чехи выйдут на улицы и буквально захватят их. Только отданы
они будут под концертные площадки и трибуны для выступлений
бывших диссидентов. Так Прага и другие города Чехии хотят
отметят 15-ую годовщину "Бархатной революции",
положившей конец эре коммунизма.
Экс-президент и друматург Вацлав Гавел, который проводил
массовые митинги, начавшиеся 17 ноября 1989 года, возложит
венок, символизирующий восстание, свергнувшее марксистский
режим в бывшей Чехословакии – стране, которую он сам однажды
метко назвал "Абсурдистаном".
Вспоминая настроения тех дней, Гавел рассказал студентам
университета, с которыми он встречался накануне, что революция
прошла в "атмосфере внезапной общей солидарности,
единства и самопожертвования".
Чешская республика и Словакия, которые мирно "разошлись"
и стали в 1993 году независимыми государствами, прошлой
весной вступили в Европейский союз наряду с восьмью другими
экс-коммунистическими странами.
(По сообщению MIGnews.com)
ТОВАРИЩИ АГРЕССОРЫ
Лязг гусениц по брусчатке Праги — не забытая музыкальная
фраза. Ее иногда используют как аккомпанемент для угроз.
Как музыку Александрова на слова Михалкова (вместо Глинки)
при инаугурации второго президента России, которая по-прежнему
мечтает считаться империей, несмотря на то что от империи
остались только осколки — в виде гимна и танков, его исполняющих.
Саперные лопатки Тбилиси — рефрен нашей памяти в заявлениях
тех, кому опять желательно отправить российские танки
за чужие границы…
У каждой нации — гимн свой. Мы тоже — тринадцать лет
назад — пытались сыграть национальный концерт для свободы
с народом, заглушающий лязг гусениц на Новом Арбате: наши
лица были так же прекрасны, как и лица пражан в 1968-м.
И так же счастливы, как и лица пражан в 89-м. С той лишь
разницей, что словом «чех» мы теперь называем чеченцев
— такая вот рифма истории. А еще мы их называем «душманами»
— рифма вторая. И если следовать бронетанковой логике
дальше, то словом «чечены» вскоре назовем какой-нибудь
другой народ. Грузин, например.
В этой-то разнице и все объяснение: нельзя объявлять
себя освободителем, если в корне этого слова мы не правы.
Вернее — не соответствуем.
Да, наши лица тоже были прекрасны, мы тоже носили флаги
и даже ложились под танки, но если сложить все эти порывы,
то сумма их окажется меньше, чем количество пражан только
на одном из митингов периода «бархатной революции». Это
не значит, что наши усилия были тщетны, просто их было
недостаточно, чтобы заглушить лязг гусениц и музыку Александрова
на слова Михалкова. Или — просто не очень-то и хотелось?
На самом деле свободу не нужно громко любить — ей нужно
тихо соответствовать по тону и образу мысли. Крайние ее
проявления — с флагом на площадь и ничком под колеса —
секундный порыв в эйфории коллективного бессознательного.
А свободная жизнь — рутина, в которой можно увязнуть,
но нельзя оступиться — ни разу. И еще — нельзя наступать
на других. Это — всего лишь личный и осознанный выбор,
чуждый литаврам и орденам.
У нее, у свободы, есть свойство — уходить незаметно,
не попрощавшись, без сцен и упреков. Она — как любовь,
что после походов в кино, слез, ревности и вальса Мендельсона
становится бытом, шкварча на кухне яичницей. К ней привыкаешь,
как к мебели, и прекращаешь поддерживать (подобно костру,
зажженному от последней спички), чтобы однажды поутру
удивиться опустевшему шифоньеру и запаху прошлого счастья.
Он, отдающий соляркой, — не выветривается и будит воспоминания.
И начинаешь вспоминать обещания. И выясняется, что обещали
не нам, а — мы. Обещали: «навечно», «до последнего вздоха»…
Вздохнули — опрокинули — выдохнули?
И единственное, что остается, — смотреть на прекрасные
лица истории. Чужой.
Сергей МИХАЛЫЧ
КАК МЫ ВХОДИЛИ В ЧССР И КАК УХОДИЛИ ИЗ ЕВРОПЫ
Сразу оговоримся: все, что произошло в 1968 году в Чехословакии,
— подлость и предательство одного государства по отношению
к другому. Исполнители высочайшей злой воли — солдаты
и офицеры Советской армии. Наше государство всегда обладало
уникальным свойством делать заложниками своих граждан,
отдавая им преступные приказы. Солдаты считали, что были
правы, что они выполняли долг перед властью. Это только
в военной присяге написано, что перед Родиной. Но Родине
не нужны ни оккупация Чехословакии, ни война в Афганистане,
ни бойня в Чечне.
Из этого порочного круга нам не выбраться, если власть
будет и дальше отдавать преступные приказы. А исполнители
всегда найдутся. Поэтому «некруглая» 36-я годовщина оккупации
Чехословакии — повод напомнить не просто о прошлом, но
и о нашей ответственности перед будущим.
Как мы входили
Чехословацкая правительственная комиссия по расследованию
событий августа 1968 года проштудировала 100 тысяч страниц
документов. Были в этом бумажном море и два пятикилограммовых
фолианта, переданных в 1992 году президенту ЧСФР Вацлаву
Гавелу президентом России Борисом Ельциным. Что зафиксировали
протоколы секретных заседаний в Москве руководителей Болгарии,
Венгрии, ГДР, Польши и СССР?
8 мая 1968 года, гриф «Совершенно секретно». Чешские
историки обратили внимание на выступление венгерского
лидера Яноша Кадара. Он заявил, в частности, что в Чехословакии
никакой контрреволюции нет! «Пражская весна» между тем
была в разгаре. Позже, уже в августе, накануне вторжения,
Леонид Брежнев скажет «неблагонадежному» Кадару следующее:
«Янош, если дашь хотя бы одну дивизию, то получишь от
нас все, что пожелаешь». Речь шла о поставках нефти, финансовых
вливаниях и других ценных «подарках».
Решение о вторжении было принято на заседании Политбюро
ЦК КПСС 17 августа 1968 года, после того как угрозы, шантаж
и выкручивание рук не заставили Прагу отказаться от построения
социализма с человеческим лицом. В этот же день в пражском
аэропорту Рузине приземлился самолет со специальным подразделением
КГБ. Цель — подготовка интервенции.
Вторжение осуществлялось под общим командованием главкома
сухопутных войск СССР генерала армии Павловского. По оценкам
западных военных экспертов, операция была проведена гладко
и в высшей степени эффективно. Численность войск составила
полмиллиона человек. Опасаясь возможного столкновения
с силами НАТО, советское командование развернуло пять
дивизий на юго-западном направлении вдоль шоссе Карловы
Вары — Пльзень — Ческе Будеевице. В течение 36 часов армии
стран Варшавского договора (от участия в интервенции отказалась
только Румыния) установили полный контроль над Чехословакией.
Как мы уходили
У Йозефа Бандора, таможенника на железнодорожном пограничном
узле в Чьерне-над-Тисой, такая судьба: в ночь на 21 августа
1968 года он «встречал» поезда, груженные «интернациональной
помощью» для Чехословакии. А 21 июня 1991 года в 16 часов
53 минуты по среднеевропейскому времени он же провожал
последний эшелон с советскими солдатами.
Длившийся 16 месяцев вывод советских войск проходил без
цветов и прощальных духовых оркестров. «Мы не отмечали
их прихода, не будем отмечать и уход», — сказал мне Милослав
Мюллер, староста местечка Миловице, откуда отправился
к чехословацко-советской границе тот самый эшелон.
Начиная с февраля 1990 года, когда министры иностранных
дел Динстбир и Шеварднадзе подписали в Москве соответствующее
соглашение, по июнь 91-го Чехословакию покинули 113 тысяч
421 человек, включая солдат, офицеров, членов их семей
и вольноопределяющихся. Кроме того, были вывезены почти
95 тысяч тонн боеприпасов, 1220 танков, 2505 боевых машин
пехоты и другая техника, для чего понадобились 33 тысячи
вагонов. Если их сцепить, то получится состав длиной в
465 километров. Да вдобавок на своих крыльях улетела целая
воздушная армия.
Взаимодействие между командованием Центральной группы
войск в ЧСФР и чехословацкими официальными представителями
было деловым и спокойным. Председатель специальной парламентской
комиссии по надзору за выводом огромной армейской группировки
Михаэл Коцаб (известный в прошлом рок-музыкант) не скупился
на похвалы в адрес командующего ЦГВ генерал-полковника
Эдуарда Воробьева, а тот, в свою очередь, высоко оценил
работу комиссии. Генерал последним покинул Чехословакию
28 июня.
Я помню, как Эдуард Воробьев с букетом цветов поднялся
по трапу транспортного Ан-24, развернулся, приложил руку
к козырьку генеральской фуражки и скрылся в утробе самолета.
Сверкание фотовспышек было ему прощальным салютом на военном
аэродроме Кбелы. А незадолго до этого он скрепил своей
подписью протокол о завершении вывода войск. К подписанию
документа, который содержит всего 150 слов, чехи и словаки
шли 8343 дня.
Конец оккупации, облегченно выдохнули газеты. Настало
время считать раны. Только ущерб, нанесенный природе,
Прага оценила в 2,5 миллиарда крон. Из 83 мест дислокации
ЦГВ лишь восемь были признаны экологически чистыми. Особенно
плохо обстояли дела на территориях военных аэродромов.
Просочившееся из наливных баков топливо в некоторых местах
покрывало грунтовые воды трехметровым слоем.
Пострадали не только реки, леса и поля. Досталось и памятникам
архитектуры. Трагична и поучительна в этом смысле судьба
замка Дечин. В ХVI веке он принадлежал чешским королям,
а на исходе двадцатого — советским солдатам. За годы их
пребывания замок «преобразился». На месте картинной галереи
организовали угольный склад, бывшую библиотеку приспособили
под спортзал. Часовню, которую в стародавние времена украсил
бесподобными фресками безымянный художник, переоборудовали
в умывальную комнату. Средневековые казематы сохранили
не только тайны былых столетий, но и — как бы это сказать
— «следы невиданных зверей». На восстановление замка требуется
25 миллионов долларов. Местному муниципалитету и не снились
такие деньги.
Жертвой пали не только древние замки, но и обыкновенные,
ничем не выдающиеся постройки. В словацком местечке Слияч,
где квартировала наша вертолетная часть, покинутые казармы
выглядели так, будто их немилосердно бомбили.
Подобную картину я наблюдал и в Брунтале (Северная Моравия).
Здесь в домах, где жили наши, были вырваны с мясом даже
писсуары, сняты с петель двери. Во Френштате «интернационалисты»,
уходя, часть казарм сожгли, а часть снесли с помощью танков.
Это в ответ на требование местных властей «прибрать за
собой». «После их ухода мы вздохнули с таким облегчением,
что вздох этот, наверное, был слышен в Польше, — сказал
мне тогда староста городка Рокитнице Антонин Штефек. —
Кражи стали обычным явлением. Но особенно нас задела озлобленность,
с какой они уходили. В последние дни перед уходом солдаты
успели уничтожить больше, чем за предыдущие 20 лет».
Урон от пребывания наших чехословацкая сторона оценила
в 4–5 миллиардов крон, включая отравленные водоемы, задушенные
аэродромным бетоном пахотные земли и истерзанные танковыми
гусеницами леса.
Но было и такое, что нельзя оценить деньгами. Речь о
чехах и словаках, погибших от рук интервентов. Правда,
министр обороны СССР Д. Т. Язов заявил в 1991 году в интервью
газете «Лидове новины», что никакой интервенции не было,
потому что никто не оказал полумиллионной армаде сопротивления.
По маршалу, то был ввод войск с согласия чехословацкого
руководства. А главное — «никто ни в кого не стрелял».
Тем не менее в августе 68-го «братские» пули уложили 80
человек и еще 280 тяжело ранили.
…В ноябре 1989 года, в разгар «бархатной» революции, на
трибуну огромного митинга в Братиславе поднялась пожилая
женщина. Это была мама Данки Кошановой, погибшей от пули
в том августе, когда «никто ни в кого не стрелял». Женщина
произнесла только два слова: «Простим их». «Простим…»
— отозвались 200 тысяч на площади.
Как им живется без нас
…Долго стою на Карловом мосту, опершись о каменные, в
щербинах времени перила. Влтава убаюкивает неспешным своим
течением. Здесь человека посещает, не может не посетить
ощущение покоя. «Не желаете ли приобрести фуражку русского
оккупанта? А если хотите, могу предложить офицерский китель,
правда, у меня только лейтенантский, но уступлю дешево»,
— проникновенный голос возвращает меня на жесткий булыжник
пражских мостовых. Господи, ну за что нам все это? Миротворец,
направивший танки в Чехословакию, спокойно лежит у Кремлевской
стены, а я здесь краснею «удушливой волной».
Я спрашиваю: за что? «Доктрина ограниченного суверенитета…
Пролетарский интернационализм выше национального достоинства»…
Целый народ ставили в угол, как нашкодившего школяра.
Я понимаю чехов, когда они говорят, что безвозвратно потеряны
десятилетия, особенно 23 года оккупации. Родилось и выросло
целое поколение — поколение потерянного времени.
Но речь тем не менее о еще более серьезном для нас вызове.
Речь об унижении нации, о попрании чести в масштабах суверенного
государства. Это долго не забудется, это генетическая
память.
Меня часто спрашивают: есть ли в сегодняшней Чехии антироссийские
настроения? Если считать таковыми отношение к жестокой
и злой силе, которая давила и гнула не только чехов и
словаков, но и русских, то мой ответ будет утвердительным.
Мы до сих пор пожинаем плоды насильственной «дружбы»,
высокого политического лицемерия, великодержавной фанаберии,
плоды того дивного времени, когда в кабинете директора
чешской карандашной фабрики можно было видеть плакат «Советский
карандаш — наш образец». Эти плоды произрастают в самых
неожиданных местах. Например, 98 процентов жителей чешских
городов не желают изучать русский язык — язык Пушкина,
Толстого, Достоевского… Но и язык капризных партийных
бонз, высокомерных генералов и крикливых, плохо воспитанных
туристов. К сожалению, он звучал громче, чем язык гениев.
…Давайте позавидуем чехам. Ведь и зависть, если ее отправной
точкой является пока нетипичная для России установка «Надо
сделать все, чтобы жить так же!», способна быть созидающим
чувством.
Давайте поэтому позавидуем чехам, что у них есть такой
город, как Прага, где никому не страшно. Позавидуем, что
они живут, а мы все еще (сколько лет уже?) только готовимся
жить. Оба состояния, судя по всему, могут длиться вечно.
Просто каждый выбирает свое. Об этом я и думал на Карловом
мосту, опершись о перила и глотая лето.
...Чехи окончательно вернулись в Европу, из которой их
выдернули ровно 36 лет назад.
Виталий ЯРОШЕВСКИЙ, Прага — Москва
23.08.2004
