Казалось бы, что общего между вооруженными конфликтами в Чечне, Афганистане и Ираке? Различно почти все: история конфликтов, их характер (внутренний или внешний), состав участников и цели сторон, правовая база и социально-политические последствия и пр. Все так, и тем не менее есть ряд важнейших моментов, по которым эти конфликты можно не только сопоставить, но и вывести из них серьезные уроки.
       
       Военные операции в Чечне и Ираке (соответственно, с 1999 и 2003 гг.) не покончили с сопротивлением местных формирований и не привели к социально-политической стабильности, а перевели конфликт в форму затяжной подпольной войны с растущим вовлечением международного терроризма и эскалацией террористических методов. А операция в Афганистане (2001 — 2002 гг.) фактически подавила вооруженное противодействие и создала предпосылки для стабилизации и мирного восстановления. Они имели все шансы на успех, если бы не кампания США в Ираке, которая отвлекла ресурсы от Афганистана, подорвала авторитет ООН, расколола антитеррористическую коалицию и воодушевила «Талибан» и «Аль-Каиду» на реванш.
       
       Первый урок
       Когда государственные деятели и политики, остающиеся в своих комфортабельных офисах, посылают молодых офицеров и солдат в окопы и под пули, на риск вернуться в гробу или калеками, — они должны быть уверены, что абсолютно все другие средства решения вопроса были исчерпаны и иного выхода, кроме военного, не осталось. Это их высший моральный долг. Именно так было с Афганистаном, после того как авторство «Аль-Каиды» на «черный сентябрь» стало несомненным, а все попытки добиться от «Талибана» отречения от террористов не увенчались успехом.
       Чеченская кампания 1999 г. была начата после взрывов домов в Москве и Волгодонске и мятежа ваххабитов в Дагестане. Но до начала широкой войсковой операции не были опробованы другие пути. Например, многие политики и военные тогда выступали за блокаду мятежной республики: «санитарный кордон» по административным границам или по границам и северному берегу Терека наряду со спецоперациями, точечными ударами по инфраструктуре мятежников, формированием чеченской оппозиции режиму и пр. Однако был выбран иной курс, казавшийся тогда решительным и быстрым. Результат очевиден: только среди федеральных войск под двадцать тысяч убитых и раненых. Недавняя серия терактов, достигшая кульминации в чудовищной трагедии Беслана, продемонстрировала, что до стабильности на Кавказе очень далеко, даже если отрицать прямую связь Беслана с чеченской войной.
       Об Ираке и говорить нечего. Теперь уже документально подтверждено, что еще с весны 2002 г. в Белом доме было принято решение о военной операции, а все последовавшие политические маневры с союзниками и Россией, дипломатические гамбиты в ООН были лишь «приправой» к применению силы. Недавно число убитых американцев перевалило за тысячу, а конца-края иракской трясины не видно.
       
       Второй урок
       Он заключается в том, что в таких случаях исключительное значение имеют максимальная легитимность, то есть правовая база, и ясность целей операции. Это может быть не так уж нужно изощренным в казуистике политикам. Но это необходимо для поддержки операции общественным мнением своей страны и мировым сообществом, что в качестве крепкого политического тыла придает силу духа и уверенность в своей правоте солдату, идущему в бой. Это важно и потому, что регламентирует отношения войск и местного мирного населения, сводя до минимума неизбежные в такой обстановке трения. Это же является сильнейшим фактором подрыва морального духа вооруженного сопротивления.
       Единогласно принятая резолюция Совета Безопасности ООН о применении силы в Афганистане выполнила все эти задачи. Она была плодом единства мирового сообщества и стала фундаментом широкой антитеррористической коалиции самых различных стран, объединившихся ради общей цели. (Непобедимые доселе талибы осенью 2001 г. говорили: мы погибнем — весь мир против нас.)
       В Чечне ни в первую, ни во вторую кампанию не было введено чрезвычайного положения, при котором только и можно применять вооруженные силы внутри страны. Такая же неясность присутствовала применительно к целям операции и допустимым методам ее проведения. (Недаром недавно сам президент Владимир Путин был поражен масштабами разрушения Грозного.) Именно это в значительной мере определяло неоднозначное отношение к кампании со стороны части российских политических кругов, прессы и мирового общественного мнения.
       А зловредные замыслы расчленить Россию, наверное, кое-кто действительно вынашивает, но эта «примесь» отнюдь не определяет общую направленность настроений ни среди российской либеральной оппозиции, ни в общественном мнении США и Западной Европы. Всегда есть тяга свалить неудачи собственного курса на внешних или внутренних врагов, но это не помогает исправить ошибки и лишь загоняет политику глубже в тупик.
       Например, без ясного режима ЧП все вопросы отношений с мирным населением решались на уровне командиров полков (недавно дело Буданова вновь напомнило об этом), ротных или даже рядовых солдат. Вне четкого правового регламента населению и войскам трудно понять, что можно и что нельзя, — закон диктует автомат Калашникова. Военнослужащим гораздо труднее отличить мирных жителей от боевиков, а боевики получают широкие возможности нападать исподтишка и подставлять население под ответные удары войск, тем самым беспрерывно пополняя свои ряды за счет пострадавших жителей. (Не случайно оценочное число активных боевиков вот уже много лет остается около 2 — 3 тысяч, несмотря на все их потери под ударами федералов.) Правительственные войска, видя во всех чеченцах потенциальных предателей и врагов, постоянно получая удары в спину, находясь в среде беспредельной коррупции, теряют ориентацию относительно целей своих действий и смысла приносимых жертв.
       Российский закон обязывает продлевать статус ЧП каждые два месяца резолюцией парламента. На первый взгляд это ограничивает свободу рук исполнительной власти. Но на деле, как показал опыт двух чеченских кампаний (и более всего второй, когда силовикам был предоставлен полный простор действий), такая свобода рук вовсе не обязательно делает политику более эффективной. Демократические процедуры на то и даны, чтобы лишний раз проверить действенность избранного курса, сообразность целей и средств, вовремя выявить допущенные недоработки и ошибки, не дожидаясь кровавых потрясений.
       Быть может, изначальное обстоятельное и открытое обсуждение военных и политических планов в парламенте в связи с введением ЧП уберегло бы от поспешности, подсказало другие средства: ту же блокаду или другие варианты. И уж во всяком случае, это дало бы возможность тщательно проверить состояние войск, правоохранительных органов, секретных служб, повысить их готовность, пресечь корни коррупции — чтобы не пришлось убеждаться в неадекватности силовых структур четыре года спустя по итогам бесланского кошмара.
       Применение силы Соединенными Штатами в Ираке не опиралось на резолюцию СБ ООН, который только и уполномочен санкционировать любые силовые действия помимо законной самообороны (ст. 51 Устава ООН). Вероятно, Вашингтону казалось, что достижение консенсуса в Совете Безопасности — слишком долгая и нудная дипломатическая процедура, совсем излишняя и связывающая руки в эффективном применении колоссальной военной мощи как быстрого средства решения всех проблем.
       Но, как оказалось, именно несостоятельность американских мотивов в пользу войны, которая определила позицию большинства членов СБ ООН, обрекла саму политику США на катастрофу. Связь режима Хусейна с террористами не была доказана, потому что ее не было. Не было и оружия массового уничтожения, и чтобы удостовериться в этом, достаточно было просто расширить инспекции ООН под руководством Ханса Бликса. А реальная цель — силой насадить проамериканский («демократический») режим в такой сложной, многонациональной и многоконфессиональной стране, как Ирак, — была безнадежным предприятием. Равно как и открыть путь иракской нефти на мировой рынок в условиях партизанской и террористической войны. Ни ту, ни другую цель, скажи американцы об этом прямо, не одобрил бы СБ ООН — и тем самым спас бы США от самого большого провала со времен Вьетнама. Если бы они не пренебрегли вопросом легитимности своей политики.
       В Ирак американская армия пошла, имея за спиной полстраны в оппозиции военной кампании. Так же были настроены преобладающая часть общественного мнения Западной Европы и России и практически весь исламский мир. Быстро и профессионально завершив войсковую фазу операции, американские солдаты столкнулись с растущим сопротивлением населения, которое они намеревались облагодетельствовать демократией. Армия утратила понимание цели своего присутствия и смысла растущих потерь, а вместе с этим падает моральный дух войск и растет напор вооруженного противодействия и террора.
       
       Третий урок
       Стратегия борьбы с неармейскими вооруженными формированиями (мятежниками, повстанцами, партизанами — как их ни называй) состоит не только и не столько в том, чтобы убивать как можно больше боевиков, сколько в том, чтобы разнообразными методами лишить их поддержки преобладающей части мирного населения в зоне конфликта. В ином случае неизбирательное применение силы и жестких «профилактических» мер, обрушиваясь на мирных жителей, отталкивает их к противнику, обеспечивает постоянное пополнение его рядов и иную помощь.
       Гораздо легче удержать местного жителя от того, чтобы взяться за оружие, чем потом заставить его сложить оружие. Лучше упустить десять боевиков, чем убить одного мирного жителя. Даже дополнительный риск для своих солдат оправдан, чтобы избежать причинения ущерба невиновным — в конечном счете это окупится тем, что будет меньше желающих стрелять, взрывать и захватывать заложников.
       Максимально избирательное применение силы и всемерное привлечение местного населения на свою сторону — главный способ побеждать в таких войнах. Он позволил быстро и с минимальными потерями подавить сопротивление «Талибана» и «Аль-Каиды» в Афганистане (до начала войны в Ираке). Пренебрежение этим способом или его неэффективное использование в Чечне и Ираке ввели войну в беспросветное русло с постоянными всплесками горизонтальной (географической) и вертикальной (по масштабу насилия) эскалации боестолкновений и терактов.
       
       Четвертый урок
       Его смысл — в важности опоры на местные силы. В Афганистане был в рекордные сроки сформирован, вооружен и обучен контингент Северного Альянса, который и взял на себя основную тяжесть сухопутных боев — самых тяжелых и чреватых наибольшими столкновениями с местным населением. Большую роль в этом сыграла Россия и под ее влиянием — ряд других стран (Таджикистан, Узбекистан, Иран). США и их союзники проводили ограниченные наземные операции, а в основном оказывали авиационно-ракетную и артиллерийскую поддержку, тыловое и командно-информационное обеспечение. Помимо всего прочего противнику не удалось использовать кровавые наземные боевые действия для разжигания религиозной розни (все стороны конфликта исповедовали ислам). Большие усилия прилагались для предотвращения этнической вражды: пуштуны, составлявшие ядро талибов, всемерно привлекались на сторону коалиции и получили важнейшие места в послевоенном политическом устройстве Афганистана.
       В Чечне в ноябре 1994 г. тоже была сделана попытка опереться на внутреннюю оппозицию режиму Дудаева. Но после первой неудачи, вместо того чтобы лучше подготовиться и продолжать эту линию, Москва решила взять все на себя, положившись на бахвальство военачальников (как уверял министр обороны Павел Грачев: «одним десантным полком за два часа»). Результат печально известен: за десятилетие конфликт перерос в религиозно-этническую вражду и террористическую войну без границ и моральных пределов.
       В Ираке армия США и «коалиции желающих», взяв все на себя и одержав первоначально блестящую военную победу, увязли в бесконечном партизанском и террористическом конфликте со сгущающейся радикально исламской и национальной окраской.
       
       Пятый урок
       Он связан с другим аспектом опоры на местные силы. До тех пор пока вооруженное сопротивление в целом не подавлено, не следует спешить с организацией местной власти, чтобы переложить на нее бремя войны. В условиях вооруженного конфликта такая власть, полностью завися от защиты армии и при этом никак армию не контролируя, не способна обрести поддержку большей части местного населения и тем самым взять на себя политику восстановления мира.
       Напротив, зависимый режим неизбежно внесет дополнительный раскол даже в стан умеренных местных кругов и усилит влияние радикальной оппозиции. Такой режим создает дополнительные трудности, проводя свою политику на местах (нередко репрессивную) и предоставляя армии расхлебывать ее последствия. Войска и правоохранительные органы не могут не привлекать такой режим и его милицейские силы к своим операциям и тем самым постоянно подвергаются риску утечки информации, предательства и удара в спину. Кроме того, вновь созданный режим будет всемерно препятствовать переговорам даже с умеренной частью вооруженной оппозиции и провоцировать обострение конфликта, чтобы сорвать любой диалог.
       
       Шестой урок
       Если условия для формирования местной власти сложились, то нужно делать это не по привнесенным извне канонам, а сообразуясь с местными традициями и условиями, уровнем социально-политического и экономического развития общества. Причем лучше начинать снизу и с представительных органов власти, а не сверху и с исполнительных структур. Не следует также спешить с организацией местных вооруженных формирований, пока вновь созданная власть должна сосуществовать с армией и правоохранительными органами, пришедшими извне.
       В названных моментах опять-таки политика в Афганистане до определенного момента давала положительные примеры, а Чечня и Ирак продемонстрировали главным образом ошибки и неудачи.
       
       Седьмой урок
       Седьмой урок касается, пожалуй, самого болезненного вопроса — допустимости переговоров с террористами. В случаях захвата заложников некоторые страны ведут такие переговоры (Италия). Другие (Израиль) не ведут, и у них заложников не захватывают, а просто взрывают мирных жителей.
       Представляется, что если силой освободить людей невозможно или очень рискованно, то переговоры надо вести. Пусть это вредит престижу государства и создает стимул к новым захватам, моральный принцип тут один: если власть со своими силовыми органами, живущая на деньги налогоплательщиков, не смогла защитить своих граждан от террористов — она обязана любым путем спасти их. После этого чиновники, допустившие захват и нанесшие уступками урон престижу государству, вольны уйти в отставку или улучшить свою работу, чтобы не допускать повторения таких событий. Для тех деятелей, которым престиж державы дороже жизни заложников, есть вполне благородный выход: обменять себя на заложников (террористы наверняка с удовольствием пойдут на это) и тогда, сделав ставкой свою, а не чужую жизнь, встать в мужественную позу отрицания каких бы то ни было «сделок» с террористами.
       Поскольку речь идет о переговорах более общего порядка, имеющих целью мирное урегулирование питающих терроризм конфликтов, то без них тоже не обойтись, если вооруженную оппозицию не удается подавить силой и конфликт идет к эскалации. Есть два критерия выбора контрагентов для переговоров: во-первых, это должны быть фигуры, лично не запятнанные в руководстве или осуществлении терактов, а во-вторых, они в то же время должны иметь поддержку среди местного населения и способность контролировать значительную часть боевиков, чтобы заставить их на определенных условиях сложить оружие.
       Недавно прозвучавшие аналогии между Асланом Масхадовым и бен Ладеном не вполне корректны. Скорее с бен Ладеном можно сравнить Шамиля Басаева, с которым никто не предлагает разговаривать. А вот параллели между Масхадовым и, скажем, бывшим министром иностранных дел Ирака Тариком Азизом (заключенным американцами в тюрьму по «черному списку») или с лидером палестинцев Ясиром Арафатом вполне уместны при всей условности любых подобных аналогий.
       При этом речь идет, конечно, не о правовой стороне дела (в этом плане и сами конфликты в Чечне, Ираке, Палестине совершенно различны), а лишь о динамике самого вооруженного конфликта с яркой террористической окраской и о щекотливом вопросе переговоров с противником. Когда причастность того или иного лидера к терроризму или иным преступлениям — дело запутанное и неясное, решение вопроса о переговорах требует огромной государственной воли и политического искусства. И тут ни США, ни Израиль не имеют оснований поучать Россию и не дают ей пример для подражания.
       А вот в Афганистане мирное урегулирование сразу после военной операции было бы невозможно без переговоров и вовлечения в процесс пуштунских лидеров, включая и тех, кто был тесно связан с «Талибаном», но не опорочил себя сотрудничеством с «Аль-Каидой».
       
       Восьмой урок
       Восьмой урок на первый взгляд имеет технический характер, но на самом деле является политическим. Без закрытия границ зоны вооруженного конфликта операции против боевиков и террористов сродни черпанию воды решетом. Если границы открыты, партизаны свободно приходят в зону, получают пополнение и снабжение, совершают свои нападения, а затем уходят от преследования за рубеж для отдыха, переформирования и «обмена опытом». Хуже всего, что открытые границы помогают боевикам, ускользая от возмездия, навлекать удары на мирных жителей и тем самым привлекать их на свою сторону. И в этом состоит одна сторона политической сути вопроса границы.
       Другая заключается в том, что наглухо закрыть рубежи зоны конфликта — это не только проблема ресурсов, обученных войск (скажем, пограничных), техники и законодательства (например, для использования погранвойск на административных границах Чечни требуются поправки в закон «О государственной границе РФ»). Не в меньшей мере это вопрос отношений с сопредельными странами, то есть проблема создания антитеррористической коалиции на базе согласования широкого спектра споров межгосударственных отношений.
       В Афганистане это получилось при активном участии России, когда столь разные и отнюдь не дружественные пограничные страны, как Иран, Пакистан, Китай, Таджикистан, Узбекистан, были объединены в общий фронт и плотно закрыли границы талибам и «Аль-Каиде». И наоборот, кампания США в Ираке разобщила эту коалицию и открыла часть афганских границ, что сразу расширило активность и проникновение моджахедов в страну.
       В Чечне, кроме южной границы с Грузией, все административные рубежи остаются открытыми для транзита боевиков, да и отношения с сопредельными странами — Азербайджаном и особенно с Грузией — оставляют желать лучшего. Наряду с отсутствием правового режима в виде чрезвычайного положения открытость границ республики — это важнейшее препятствие для эффективного курса против незаконных вооруженных формирований и террористов как в военном, так и в политическом смысле, имея в виду лишение боевиков поддержки мирного населения.
       Что касается Ирака, то Вашингтон был настолько уверен в своем военном превосходстве, что не позаботился о такой «мелочи», как иракские границы. Сопредельные Иран и Сирия были причислены к «оси зла» и объектам возможного дальнейшего применения силы, что гарантировало их нежелание сотрудничать. Таким образом, Ирак превратился в настоящую Мекку террористов всего мира, которые совершенно свободно приходят и уходят через открытые границы, сводя к минимуму эффективность курса США как в военном, так и в политическом планах.
       
       Девятый урок
       Он заключается в том, что, начиная такого рода операции, нужно уделять послевоенному урегулированию не меньшее, а может быть, и большее внимание, чем непосредственно плану военной кампании. Это вполне оправдало себя в Афганистане. Опыт второй чеченской и в еще большей степени американского вторжения в Ирак продемонстрировал: выиграв войну, можно не выиграть мир и тем самым свести на нет даже самую блестящую войсковую операцию. Не имея всесторонне и детально продуманного реалистического плана мирного восстановления с опорой на невраждебные местные силы, нельзя начинать войну, каким бы военным превосходством ни обладал.
       
       Десятый урок
       Новый характер и роль терроризма в подобных конфликтах. Современные средства информационного обмена и транспорта, огромные доходы от наркобизнеса и трансграничной преступности, доступность почти любого оружия из арсеналов государств и с «черного рынка» неумолимо стирают, если еще не стерли, грань между внутренним и международным терроризмом. Он приобрел собственную динамику развития, встал на глобальную организационно-финансовую основу, свободно «перетекает» из одного конфликта в другой (Чечня — Палестина — Ирак — Афганистан) и создает свои идеологию, стратегию, арсеналы, базы рекрутирования и обучения, агентурную сеть и PR-инфраструктуру.
       Соответственно меняются и цели терроризма. Они более не связаны с правами национальных, религиозных меньшинств или социальных групп, даже если публично ими прикрываются. Теперь главная цель международного терроризма — это поддержание и расширение его «среды обитания», а именно: этнических и религиозных конфликтов, любого рода экстремизма, развала и хаоса в «падающих» государствах (на территории которых ему легче найти убежище). Задачи террористических организаций более не сводятся к принуждению государств к решению религиозных, этнических или социально-политических проблем, пусть даже на условиях экстремистов. Напротив, теперь первоочередной целью терактов, помимо произведения шокового эффекта, стало помешать мирному урегулированию на каких бы то ни было условиях путем возбуждения общественности против «любых переговоров с террористами». Неслучайно всплески террора происходят именно тогда, когда в очередной раз намечается переговорный процесс или возникает перспектива политической стабилизации (Чечня, Палестина, Кашмир, Ольстер).
       Отсюда следует ряд выводов, имеющих отношение к Чечне, Ираку и Афганистану. Во-первых, если изначально сила государств была действительно направлена против терроризма, то его удавалось успешно подавить (как в Афганистане до начала иракской авантюры). Если же террористов первоначально на месте действия не было, а популярный лозунг борьбы с терроризмом использовался для достижения иных целей, то терроризм поднимал голову вслед за этим и приходил в зону конфликта, как инфекция в открытую рану.
       Хуже того, использование знамени борьбы с терроризмом для достижения других целей (даже вполне благих и законных) неизбежно дискредитирует истинную стратегию противодействия терроризму, раскалывает международную антитеррористическую коалицию и подрывает практические усилия в этом направлении, разрушает единство общества внутри отдельных стран.
       В Чечне изначально стоял вопрос не терроризма, а пресечения воинствующего этнического сепаратизма, для чего широкая военная кампания была не самым лучшим средством (что показала первая катастрофическая операция 1994 — 1996 гг.). А в Ираке ставилась цель свержения неугодного США режима Саддама Хусейна и получения доступа к иракской нефти. В обоих случаях терроризм как вторичное явление расцвел пышным цветом по закону так называемого «самооправдывающегося пророчества».
       Во-вторых, неверно ставить мирное урегулирование конфликтов в качестве условия прекращения терроризма. Разумеется, такие конфликты надо стремиться прекратить, поскольку они не только являются питательной средой терроризма, но и несут многие беды сами по себе. Однако нужно иметь в виду, что само по себе мирное разрешение какого-то одного конфликта теперь уже не может остановить терроризм. Для борьбы с терроризмом это необходимое, но далеко не достаточное условие, ибо терроризм просто «перельется» в другой конфликт или спровоцирует его. Кроме того, террористы будут изо всех сил стараться сорвать мирный процесс, и без самых решительных мер подавления террористических организаций и их пособников мир вряд ли достижим.
       В-третьих, учитывая глобальный характер терроризма, борьба с ним имеет шансы на успех только на многосторонней международной основе. Для этого нужно раз и навсегда избавиться от двойных стандартов: никакие даже самые благородные цели не оправдывают террористических методов. Никакие права наций или конфессий не могут быть признаны, если их именем творится террористический беспредел. Никакие геополитические или экономические интересы не оправдывают попустительства терроризму. Нельзя разыскивать по всему миру активистов «Аль-Каиды» и предоставлять политическое убежище лидерам чеченских боевиков. Негоже осуждать чеченский терроризм и оправдывать палестинский или иракский. Нельзя порицать Сирию за содействие палестинским террористам и при этом смотреть сквозь пальцы на попустительство Пакистана в отношении недобитых талибов или кашмирских террористов.
       У цивилизованного мира есть все ресурсы и возможности для успешной борьбы с терроризмом. Но не хватает самого главного: единства, взаимного доверия, готовности покончить с двойными стандартами и пожертвовать побочными политическими и экономическими интересами ради главной общей цели.
       
       Алексей АРБАТОВ, руководитель Центра международной
       безопасности ИМЭМО РАН, — для «Новой»
       11.10.2004