Трагедия в Беслане только что завершилась. И прямо сейчас мы не можем, даже если бы сильно захотели, осмыслить ее последствия для Северного Кавказа, да и для России в целом. Время для этого еще не пришло. Единственное, что в наших силах, так это, пожалуй, попытаться сформулировать некоторые вопросы, от которых не удастся отмахнуться -- жизнь все равно поставит их со всей жесткостью. Как точно выразился когда-то Василий Ключевский, «история ничему не учит, а только наказывает за незнание своих уроков». Итак, если реакцией на политику урегулирования в Чечне, которую проводит федеральный центр, является волна террора, то значит, что с этой политикой что-то не в порядке. В столь взрывоопасном регионе нельзя делать ставку на заведомо непопулярных лидеров. От этого реакция населения становится еще жестче и агрессивнее. То, что сейчас возможно в остальной России, на Северном Кавказе явно не проходит. С Чечней, может быть, мы уже опоздали. В Дагестане и Ингушетии шанс сориентироваться в ситуации и сделать ставку на пользующихся доверием у населения лидеров еще есть, и упускать его нельзя. Очень хотелось бы, чтобы те, от кого в Москве зависит решение этих вопросов, поняли их значимость. Если мы где-то опоздали, то, может быть, надо найти в себе силы для решений, которые раньше не допускались даже в принципе (о международном протекторате над Чечней, например). Ведь сила политика не в том, чтобы делать вид, что он всегда прав, а в том, чтобы, признав свои ошибки, вовремя внести коррективы в проводимую политику.

Но ведь наши власть предержащие могут и не понять, что после Беслана многое изменилось. Например, могут подумать, что население России, как в Израиле, привыкнет к террору или ситуация рассосется сама cобой. Поступать так -- значит опасно заблуждаться. Во-первых, пример Израиля, которым уже вовсю оперируют некоторые бойкие пропагандисты, некорректен. После каждого теракта там с новой силой возобновляется широкая общественная дискуссия о том, какая политика (а не набор мер безопасности!) наиболее эффективно может противостоять террору. Точнее даже будет сказать, что подобные дебаты не прекращаются в тамошних политических и общественных кругах ни на один день. У нас же никакой дискуссии нет, будто нынешняя политика -- единственно правильная и она на века. Во-вторых, а почему, собственно, возникает уверенность в том, что граждане привыкнут к террору и смиренно поползут на кладбища, обернувшись в белые простыни? А вдруг в осознании того, что терять уже нечего, они проникнутся духом разрушительного анархизма? Это как раз в русской традиции - перед смертью хоть погуляем как следует! Не думаю, чтобы кому-то в стране была бы нужна анархия образца 1917 года.

Третье. Беслан -- это Осетия, а среди террористов было много ингушей. Теперь, надо полагать, риск новой мощнейшей вспышки давнишнего межэтнического конфликта на Северном Кавказе не просто существует, он велик как никогда. Хорошо, если бы это поняли не только власти, но и лидеры чеченских и ингушских общин по всей России. И вместо дежурных и ничего не значащих в таких случаях слов о том, что «преступники не имеют национальности», а «ислам - это религия мира», поехали бы в Беслан вместе со своими муфтиями и муллами и публично, cтав на колени перед зданием школы, попросили бы прощения. И чем скорее это произойдет, тем, может быть, больше будет шансов на то, что большой войны на Кавказе удастся избежать. И дело не в том, что никаких преступлений эти люди, разумеется, не совершали. Бывший великий политик послевоенной Германии Вилли Брандт, сам участник антинацистского сопротивления, нашел в себе волю и мужество, чтобы, будучи уже федеральным канцлером, на коленях на территории бывшего Варшавского еврейского гетто просить прощения за зверства немцев в годы Второй мировой войны, за зверства, которых он не просто не совершал, а против которых воевал.

Еще один вопрос. Ясно, что Осетия после трагедии едва ли будет подразделять себя на Северную и Южную. Надо быть откровенным: без понимания этого факта Москве трудно будет выстроить адекватную политику по отношению к южноосетинскому конфликту. И, наконец, последнее. Когда-то в середине ХIХ века неожиданно проигранная Крымская война стала для России мощным импульсом к переменам. Либерализация во всех сферах общественной жизни и государственного устройства стала неизбежной, потому что всем cтало понятно, что для страны будет лучше, если принятию решений будет предшествовать борьба мнений, а исполнять их будут компетентные, уважаемые обществом чиновники. События последних десяти дней также показали, что государственная политика может быть эффективной лишь в том случае, если станет опираться на учет разных интересов и мнений, существующих в обществе. Ибо не все, кто находится вне власти, ничего не понимают в происходящем. По крайней мере, при таком подходе больше шансов не допустить ошибок, неизбежных в случае, если политика делается на основе личных симпатий и антипатий или каких-то корпоративных интересов. Да и силовые структуры, какими бы преданными людьми они ни возглавлялись, лучше бы передать под гражданский контроль. Чтобы рядовым бойцам спецназа не пришлось платить своими жизнями за промахи многозвездных генералов, предпочитающих руководить опаснейшими контртеррористическими операциями на расстоянии, дабы в случае чего списать жертвы на подчиненных