Об
авторе: Виктор Леонидович
Шейнис - главный научный сотрудник ИМЭМО РАН.
Десять лет Государственная Дума выглядела так: демократы,
партия власти (или квазицентр), коммунисты и некоммунистические
(подчас даже антикоммунистические) националисты. Соотношение
между этими политическими агломератами изменялось не очень
сильно. Последние же парламентские выборы дали принципиально
другую картину. Они не только укрепили парламентские позиции
главной политической партии, созданной Кремлем для обслуживания
своих интересов, но и существенно ослабили все противостоящие
или хотя бы отличные от нее силы.
Антилиберальный сдвиг
Таковы в общих чертах главные изменения партийно-политического
ландшафта в стране. Чему мы ими обязаны? Ответ, лежащий
на поверхности, – административному ресурсу вплоть до
прямых фальсификаций итогов голосования. Все это действительно
имело место. И все же главную роль сыграли реальные сдвиги,
происшедшие (конечно, тоже не без административного воздействия,
но не только благодаря ему) в общественном сознании и
поведении.
В настроениях значительной части общества под влиянием
разных факторов произошел антилиберальный сдвиг, фиксируемый
многими социологическими опросами. Прорезался запрос на
так называемую «социальную справедливость». Запрос этот
исходит далеко не в первую очередь из самых бедных, обездоленных
слоев – скорее от тех, кто, почувствовав отвердевшую почву
под ногами, стал с завистью поглядывать на раздражающие
образцы пришедшего в страну потребительского ажиотажа,
бесстыдно демонстрируемые на экранах ТВ и уличных билбордах.
«Дело ЮКОСа», лидеры которого в политических целях были
избраны властью для показательной расправы, стало здесь
катализатором. Нужды нет, что как раз эта компания в большей
степени, чем многие другие, отвечала современному представлению
о социальной ответственности бизнеса. Массовое сознание
такие тонкости не фиксирует – его раздражают миллиардные
доходы владельцев компании. И поэтому то, что было вопиющим
нарушением гражданских прав и извращением судебных процедур
для части общества, наиболее приверженной демократическим
ценностям, большинством населения было принято как начало
восстановления «справедливости». Экономически безграмотные
рассуждения о переделе природной ренты, исходившие из
уст дутых авторитетов, широкими слоями народа, не имеющими
ни малейшего представления о ренте как экономической категории,
были приняты на ура. В этой атмосфере возбужденных страстей
традиционные идеологи перераспределения богатств – коммунисты,
попользовавшиеся деньгами «олигархов», были оттеснены
партиями, разжигавшими люмпенские вожделения. Сыграл свою
роль и так называемый веймарский синдром – обострившееся
под влиянием впечатляющих демонстраций мощи США болезненное
чувство утраты державного величия.
Прежняя четырехсекторная модель парламента сломана не
только потому, что из него удалены демократы и перестали
играть заметную роль коммунисты. Если сопоставить политико-идеологическое
содержание платформ, которые большая часть конкурировавших
меж собой сил выкатила перед избирателями, то нельзя не
заметить их сходства – экспансии националистических, державнических
лозунгов из тех секторов, где они зарождались, по всему
политическому полю, включая и квазицентристов.
Не надо строить иллюзий: избранный парламент в общем
представляет тот расклад, который существует сегодня в
российском обществе. Правда, одновременно существенно
снизилась его роль. И дело вовсе не только в том, что
Конституция оставляет ему мало власти. Исторический период,
начало которому положила перестройка Горбачева, завершился.
Демократические начала общественной жизни в своем развитии
описали параболу – миновали высшую точку и перешли на
нисходящую ветвь. Практически исчезла публичная политика.
А вне публичной политики парламент мало чего стоит.
Правила плебисцита
Что касается президентских выборов, то это были, собственно,
уже не выборы, а плебисцит со всеми дефектами, присущими
плебисцитарной демократии. Не были сопоставлены альтернативы
развития – отказ президента участвовать в дебатах лишь
зафиксировал это. Заявлены были привлекательные цели:
удвоение ВВП, борьба с бедностью и повышение обороноспособности.
Но осталось неясным главное – какими средствами, с помощью
каких механизмов эти задачи будут решаться. Как можно
гарантировать высокие темпы роста, когда страна сидит
на нефтяной игле, которая в любой момент может обломиться?
Как совместить борьбу с бедностью и проведение, как нам
сказали, непопулярных преобразований в отраслях социальной
инфраструктуры, преобразований, которые ударят не только
по бедным, но и по той общественной страте, которую у
нас именуют средним классом?
Эти и множество других вопросов, представляющих собой
повестку дня для нации, могли бы лечь в основу дискуссии,
если бы у нас происходили выборы единственно полновластного
– по закону и по жизни – института. Но правила плебисцита
иные: избирателям предлагалось решить, кому они вверяют
свою судьбу на следующие четыре года и, как выяснилось,
заодно – кто будет назначать преемника на следующий период.
Они и решили задачу с заранее известным ответом.
Парламентские выборы выявили слабость и раздробленность
«левой» и «правой» оппозиции. Президентские – политически
ее добили, во всяком случае, на близкую перспективу.
Слабой оказалась не только оппозиция, но и все партийно-политические
структуры в стране, включая и расползшегося по думским
креслам монстра – «Единую Россию», получившую за три месяца
до того вдвое меньше голосов, чем президент. Поскольку
к победе президента «правительственная» партия как таковая
отношения не имела, она не могла рассчитывать и на то,
чтобы вкушать сладкие ее плоды. Разговоры о «правительстве
парламентского большинства» смолкли. Смена правительства
была произведена как верхушечная комбинация технического,
а не политического характера.
Все остальные участники соревнования заранее смирились
не просто с поражением, а с разгромным счетом. Ни одна
партия не предложила стратегию и не выдвинула претендента,
которые позволили бы мобилизовать внушительное число потенциальных
сторонников.
Только КПРФ имела разветвленные структуры по всей стране,
социальную базу, более внушительную, чем доля респондентов,
откликнувшихся в ее пользу на замеры социологов, и ядерный
электорат, готовый проголосовать по указанию руководителей
партии за кого угодно. Пуповина, связывающая эту партию
с преступным сталинизмом, неспособность к смелым политическим
и кадровым решениям и кризис лидерства внутри руководства
привели к выдвижению кандидата, не способного привлечь
ни одного избирателя за пределами этого ядерного электората.
Президентские выборы подтвердили: сокращение числа избирателей,
готовых отдать голоса коммунистам, на выборах парламентских
– не случайность. Наивно думать, что это число увеличилось
бы, если бы Харитонов чаще мелькал на экранах. Но верхушка
КПРФ, кажется, не услышала второй звонок.
Положение ЛДПР в российской политике своеобразно. Прокричав
о своих особых мнениях по горячим вопросам повседневности,
она не раз начиная с 1991 г. доказывала свою исключительную
полезность властям. То, что выглядит сокрушительным поражением,
на самом деле таковым не является, если сопоставить результат
этой партии на президентских выборах (2%, шестое место)
с итогом парламентских (11,5%, третье место). «Отвязанный»
электорат ЛДПР способен то сжиматься, то расширяться по
обстоятельствам, как лягушка. У Жириновского есть нечто
неизмеримо более ценное, чем голоса на последних выборах:
фракция и высокий пост в Думе, благодаря чему можно оставаться
на плаву, красоваться в СМИ, падких на клоунаду, а также
особые отношения с Кремлем.
Что касается Глазьева, то связанный с ним проект создания
сильного оппозиционного блока на политическом пространстве,
которое до того занимала КПРФ с сателлитами, по замыслу
был почти идеален. В нем было многое: претензия на большой
«левый» электорат, удовлетворение запроса на «социальную
справедливость», незамусоленный лидер с реноме ученого,
симпатии люмпен-интеллигенции, слава недавних побед. Оказалось,
однако, что претензии политика, не обладающего личной
харизмой, намного превышают его возможности. Прежде Глазьев,
поставив своего рода рекорд перебежек, сам покидал политические
структуры, с которыми вступал в кратковременные браки
по расчету: правительство Гайдара, ДПР (от которой вскоре
остались развалины), КРО, КПРФ. Теперь проект был пресечен
до того, как обрел самостоятельную жизнь, более искусными
технологами, попользовавшимися незадачливым деятелем для
развала избирательного фронта КПРФ на парламентских выборах.
Поражение Глазьева ознаменовало провал очередной попытки
создать обновленный фронт «левопатриотов», призванный
заместить партию, не способную выбраться из вчерашнего
дня. И причина тому – не столько изощренная тактика Кремля,
сколько скудость живых сил в этой части нашего политического
спектра.
Самое же серьезное поражение – притом главным образом
по собственной вине – потерпели демократы. Уже в декабре
стало ясно, что перед их политическими партиями во весь
рост встала проблема выживания. Но сигнал не был должным
образом оценен. Демократические партии не произвели самокритичного
«разбора полетов», а их электорат оказался растерян и
дезорганизован. Перед президентскими выборами одни демократические
политики открыто перешли в стан победителя, а другие,
поощряемые вчерашними «властителями дум» нашей интеллигенции,
объявили о неучастии в выборах. Тем самым демократы добровольно
лишили себя площадки, с которой могли бы заявлять о себе,
отказались провести реорганизацию своих сил. Расчет на
«понижение явки», как и следовало ожидать, не сработал.
Что там, за поворотом?
Прошедшие выборы оставили непроясненными главные вопросы.
«Продолжение курса реформ» – своего рода брэнд и официальных
заявлений, и политической публицистики. Что это такое?
В ночном интервью по завершении голосования Путин говорил
вещи, которые на его месте вполне могли бы произнести
Явлинский или Немцов. Но слова девальвированы, и какие
нам готовят реформы – осталось неясным. Власть, вероятно,
не пойдет на реализацию безумных рекомендаций национал-коммунистических
оппозиционеров – на тотальный пересмотр приватизации и
новое издание огосударствленной экономики. Но что стоит
за обещанием «необходимых, хотя бы и болезненных» преобразований?
Можно ли вообще так реформировать нерыночные секторы экономики,
чтобы это не задело интересы множества людей? Очевидно
одно: ни одна из сложных проблем преобразования экономики
и модернизации общества не решена.
Если реформы задуманы всерьез, то кто может и будет их
проводить? Непосредственное влияние общества на решения,
которые принимаются в главной «комнате с кнопками управления»,
предельно ограничено, запрос о действительных интересах
и потребностях общества не исходит от его организованных
(в том числе и оппозиционных) сил и не транслируется через
независимые СМИ, а интерпретируется внутри узкой, соответствующим
образом подобранной властной группы и ее экспертов, публичное
обсуждение болезненных проблем (таких, как Чечня, деятельность
силовых ведомств и спецслужб, функционирование судебной
системы и т.д.) табуировано. Можно ли тогда рассчитывать,
что наша власть будет более или менее настойчиво проводить
назревшие реформы? Или прав был Чернышевский, написавший
в известном письме Герцену: «Прощайте и помните, что уже
сотни лет губит Русь вера в добрые намерения царей»?
Наконец, на что в нашей истории и современности может
опираться оптимистический сценарий развития событий? На
постепенное вхождение в нашу жизнь неполитических общественных
объединений? На необратимость включения в сообщество демократических
государств? На развитие таких альтернативных, не контролируемых
государством источников информации, как интернет? На смену
поколений или еще на что-нибудь?
Перечисленные выше и другие, столь же значимые вопросы
могли – и должны были – оказаться в центре общественных
дискуссий на выборах 2003–2004 гг. Но этого не произошло.
Что ж, лучше их ставить поздно, чем никогда…
