В четвертый раз за последние тринадцать лет Россия выбирает
президента. Но если ключевым для первых выборов было слово
«надежда», то ключевым для четвертых стало слово «равнодушие».
Выборы 1991-го действительно были выборами надежды. Надежды
на то, что «демократическая весна» 1990-го, логическим
продолжением которой казались президентские выборы, раз
и навсегда растопила ледяные заторы, отделяющие Россию
от нормального мира. Надежды на то, что победа — окончательна,
а перемены — необратимы…
Бориса Ельцина избрали президентом потому, что с ним
во многом связывались эти надежды. Но еще и потому, что
лидеры «Демократической России», имевшие тогда колоссальный
авторитет, объявили Бориса Николаевича демократом — это,
по их мнению, облегчало его избрание.
Заметим: сами они не питали иллюзий и рассматривали будущего
президента как компромиссную фигуру, под прикрытием которой
в течение «переходного периода» должны были вырасти и
набраться опыта демократические кадры. Но дело было сделано:
подмена понятий произошла, и обошлась она очень дорого…
Многие граждане в последующие годы искренне считали, что
именно Ельцин и есть настоящий демократ. С одной стороны,
это серьезно дискредитировало демократию — поскольку к
ее «достижениям» автоматически относились гиперинфляция,
уничтожение сбережений, девальвация, дефолт и война в
Чечне. А с другой стороны, это не позволяло реально оппонировать
Ельцину с «демократического поля», и единственной альтернативой
президенту становились коммунисты.
Что же, через пять лет именно это и загнало страну в
ловушку «меньшего из двух зол». А ключевым для выборов-96
стало слово «страх». Недаром эти выборы были метко названы
«победой страха над совестью».
Искусно нагнетаемый страх перед «реваншем», возвращением
дефицита, очередей и пустых полок, дополненный массированной
пропагандистской кампанией — «каждый голос, отнятый у
Ельцина, уходит к Зюганову», сделал, казалось бы, невозможное:
увеличил рейтинг действующего президента почти в тридцать
раз. Выборы же, в отличие от выборов 1991 года, можно
было назвать честными и равными только в насмешку. Команда
Ельцина тогда мобилизовала себе на помощь гигантский административный
ресурс, федеральные телеканалы были, по сути, превращены
в отделы избирательного штаба президента, конкуренты были
загнаны за непроницаемое кольцо информационной блокады
и демонстрировались гражданам исключительно в невыгодном
свете…
При всем при этом, однако, безмолвствовали не только
ЦИК и прокуратура, но и демократическая общественность.
Очень многие ее видные представители считали тогда, что
цель оправдывает средства и ради поражения коммунистов
можно, слегка поморщившись, закрыть глаза на беззаконие.
А кое-кто открыто заявлял, что «во имя демократии» надо
не признавать результаты выборов, если их выиграет Зюганов.
Надо ли удивляться, что избиратели, глядя на это, уверились,
что сменить власть в стране им не позволят? И что альтернатива
у них проста: Ельцин, оставшийся у власти, — или Ельцин,
отказавшийся отдать власть. Что чревато повторением октября
1993-го…
Последствия случившегося между тем были куда более серьезными,
чем сохранение Ельцина у власти. Кремль убедился, что,
во-первых, важнейшим из предвыборных искусств является
телевидение и с голубого экрана «пипл схавает все», а
во-вторых — что система, сочетающая в себе исполнительную
«вертикаль», послушные избиркомы и правоохранительные
органы, способна творить электоральные чудеса.
Все это в полной мере проявилось, когда через четыре
года реализовывалась операция «Наследник».
То, что было впервые опробовано в 1996-м, стало нормой
в 2000-м. Губернаторы открыто заявляли, что обеспечат
нужный процент голосования за Владимира Путина на контролируемых
территориях, чиновники всех уровней записывались в доверенные
лица Владимира Владимировича, а его избирательный штаб
жаловался, что не может «освоить» все добровольно предлагаемые
средства. Телепрограммы и газеты напоминали кроссворд
с одним словом по горизонтали и вертикали, придворные
мастера культуры и деятели науки соревновались в преданности
Путину, а придворные телеведущие храбро заявляли о своей
глубокой симпатии к подполковнику госбезопасности, чье
имя за полгода до того было известно лишь немногим…
Понятно, что говорить о честной игре и равенстве кандидатов
не приходилось: конкуренты, как и в 1996-м, были надежно
«задвинуты», а для гарантии — вымазаны грязью (так, в
отношении Григория Явлинского контролируемые Кремлем ОРТ
и РТР не гнушались даже и прямыми фальсификациями). В
итоге выборы стали формальностью: вместо смены власти
получилась передача ее по наследству.
Ну, а выборы-2004 уже трудно назвать выборами. И недаром
российский избиратель встречает их с полнейшим равнодушием
— с таким же, с каким советский избиратель встречал все
выборы, где убедительную победу одерживал нерушимый блок
коммунистов и беспартийных. Ибо он прекрасно понимал,
что от его выбора не зависит ровным счетом ничего.
Неужели путь от надежды до равнодушия оказался пройден
всего за тринадцать лет?
В начале 90-х годов мы верили, что от нашего голосования
зависит наша жизнь, зависит, каким путем пойдут страна,
город, республика. И приходили на избирательные участки,
стремясь обеспечить победу «своему» кандидату, отстаивавшему
близкие нам взгляды.
Тогда была весна. Точнее, нам казалось, что была весна.
На самом деле это была лишь оттепель.
Могло ли нам тогда в самом дурном сне присниться будущее,
почти неотличимое от прошлого?
